— Вы с ним об этом разговаривали? Это он так сказал?

— Да, он.

С какой стати он считает, что знает, моего собственного сына лучше, чем я? Мне не нравилось, что Дилан открывается перед Питером больше, чем передо мной. Меня охватило раздражение, но я постаралась не показать этого.

— Я рада это слышать, Питер. Теперь я могу вздохнуть с облегчением. — Я сложила руки на груди. — Дилан не слишком-то склонен к откровенности. Со мной он откровенничает чаще всего перед сном, когда чувствует себя в безопасности в темноте, будто возвращается в материнское лоно.

— Вам бы тоже неплохо время от времени отходить от расписания.

— Вы ничего не знаете о том, каково быть в этом городе работающей матерью с тремя детьми. Вы имеете смутное представление о том, как проходит мой день.

— А попробуйте. Слабо хоть немного отойти от плана?

— Да никаких проблем. Я запросто могу это сделать.

— Точно?

— Да. Но мы не обо мне говорим, а о Дилане.

— Можно, я вам кое-что посоветую? Ну, давайте же прогуляемся.

— Давайте, — сказала я неохотно. — Скажите мне, что еще вы думаете. Хотя мне все равно вас не остановить. Меня это не обидит, честное слово. — Но я все равно чувствовала себя задетой.

— Рад это слышать. — Он явно собирался с силами: сделал глубокий вдох, словно готовился зачитать километровый список моих ошибок. — Вы командуете своим домом, как безупречной телестудией. У каждого ребенка есть расписание своего цвета на доске для записей (а теперь вы хотите то же самое в электронном формате); у всех работников четкий распорядок на каждый день. И от плана никто не отступает. Никогда. И для Дилана это слишком… — Он замолчал.

Я проследила за его взглядом и уперлась глазами в парочку, которая обжималась на расстеленном на песке большом полосатом одеяле, Девушка перекинула ногу через ноги мужчины, и от них трудно было отвести взгляд, настолько они были увлечены друг другом. Вот только этого нам и не хватало — демонстрации сексуальной страсти, где в качестве зрителей только мы двое.

Я откашлялась и зашагала быстрее.

— Ну, мы живем в большом городе, родители работают… Порядок детям только на пользу.

— До определенной степени. Иногда Дилану лучше побездельничать весь вечер. Черт, да разрешите ему хоть разок уйти из школы пораньше, я его на матч свожу. Ему нужно побыть беззаботным ребенком, если вы хотите избавить его от циничности, чтобы он не думал, что увлекаться чем-то — это не круто. Все так налажено, так размеренно. Некогда присесть и вдохнуть запах моря.

Он вдохнул соленый воздух и присел на песчаный холмик. Откуда-то сзади подул ветерок, и верхушка волны рассыпалась брызгами.

— Я никогда не думала, что буду растить детей в городе, я сама не так росла, — напомнила я, сев рядом с ним, но не слишком близко. — Я бы и рада была жить здесь, но работа держит нас в городе.

— Значит, надо это компенсировать.

— Ну, я же вас наняла.

— Просто напряжение городской жизни не дает детям жить счастливо. И матерям тоже.

— Вы меня, конечно, извините, но что вы знаете о матерях нашего круга?

— Вообще-то я с ними часто общаюсь, когда забираю детей, вожу их в гости, в парк. Они многое мне рассказывают. Они не воспринимают меня как прислугу, вроде Иветты или Каролины. Они часто мне исповедуются, и это довольно забавно.

— И что они говорят?

— Ну, сначала они вроде как хотят проверить, зачем парню такая работа. Когда они с этим разберутся и выяснят, что я работаю над проектом для государственных школ, они очень быстро расслабляются. И начинают разговаривать. Они говорят о мужьях, о том, как они их ненавидят, как их вечно не бывает дома. Все эти «соломенные вдовы» с Уолл-стрит! Я просто слушаю, чтобы они почувствовали, что кого-то волнуют все эти глупости, из-за которых они так нервничают. Одна меня спросила, серьезно так, «как мужчину», нормально ли, по моему мнению, что подрядчик хочет сто тридцать семь тысяч долларов за ремонт гардеробной ее мужа.

— Да, это, должно быть, шокирует. Такие суммы…

— Не просто шокирует. Вас не беспокоит, что ваши дети общаются с этими семьями? — Его волосы от ветра легли на лицо, пара прядей попала в рот, и мне захотелось убрать их. Господи, я что, как Мэри Кей Летурно, та учительница, что переспала со своим тринадцатилетним учеником-самоанцем, отсидела в тюрьме и потом вышла за него замуж? Но потом я вспомнила, что Питер взрослый мужчина ста восьмидесяти сантиметров ростом и всего на шесть лет меня младше.

— Ну да, но я стараюсь поддерживать правильные взгляды в нашем доме.

— Но вы не можете противостоять тому, что они видят. Я вчера водил Дилана к Гинзбергам поиграть, и там мать обрабатывала дом, как спортивную машину.

— Что?

— У миссис Гинзберг две женщины в белой форме и один мужчина в рубашке с галстуком протирали щели по краю окон ватными палочками. Думаете, это нормальное место для детских игр?

— Нет, не думаю.

— А в комнате мальчика шикарные бело-голубые простыни с его инициалами и подушки с оборочками, книги расставлены по алфавиту, а футболки отглажены и лежат в ящиках. Кто вообще гладит футболки?

— Не знаю, мы не гладим. — Я словно оправдывалась.

— И сколько стоят эти простыни? Я вас давно собирался спросить.

— Я не знаю.

— Знаете. У вас такие же.

— Не скажу.

— Тогда я увольняюсь. — Он встал и собрался уходить.

— Да перестаньте вы! Сядьте! Да, они дорогие.

— Это просто безумие. Для детской-то спальни…

— У Дилана футбольные простыни из «Поттери барн».

— Ну да, конечно, такая большая разница! У вас, мам, вся жизнь уходит на то, чтобы поддерживать одно, организовывать другое, планировать третье. Вроде ваших фантазий об электронном расписании с цветовым кодом.

Мне не нравилось, что он сравнивал меня с плаксивыми мамашами с детской площадки.

— У меня не так уж много общего с этими женщинами.

— Да неужели?

— Представьте себе, да, Питер. А что, вы не согласны?

— Я замечаю мелочи. Я вообще хорошо справляюсь с деталями, поэтому я хороший программист. — Он выглядел так мило, когда дразнил меня.

— И что же вы замечаете?

— Я вижу, как ваше поведение меняется рядом с ними. Вы просто становитесь сама на себя не похожей.

— Питер, они — другая человеческая разновидность. — Он начал насвистывать. — Вы шутите, да? Разве по мне не заметно, что я из Миннесоты, и как мне трудно свыкнуться с этой жизнью?

Он сдвинул темные очки на нос и уставился на меня с непроницаемым лицом.

— Я не зациклена на покупке одежды, Питер, и на всех глупостях, о которых беспокоятся эти женщины. Вы же это видите, да? — Кажется, я уже умоляла его.

Он слегка толкнул меня плечом.

— Может, вы умнее и у вас есть карьера, но вас это тоже задело, даже очень. С моей точки зрения, во всяком случае.

Черт, а ведь это больно.

— А вы как тогда живете? Гуляете с друзьями? С подружкой?

— Что?

— Хватит говорить обо мне. Давайте уж тогда перейдем на вас.

— У меня сейчас нет девушки. И если вам так уж обязательно знать, я уехал: из Колорадо по причине разрыва со своей прежней девушкой. Я не спешу завязывать новые отношения. И да, я тусуюсь с друзьями в Бруклине, но и в Манхэттене. И кстати, они куда интереснее ваших знакомых мамаш, — Он вскочил на ноги и побежал: за собакой.

— Кэтрин не такая! — крикнула я ему вслед, но он уже направлялся к машине.

На обратном пути мы оба погрузились в свои мысли, но примерно через час я не выдержала и спросила:

— Ну ладно, дайте мне еще один пример. Что-нибудь в моем поведении, что напоминает светскую даму из Квартала.

Он улыбнулся своей убойной улыбкой и почесал подбородок, а потом усмехнулся.

— Ага, есть пример.

— Какой? — Мне было не по себе.

— Ваши леопардовые подушки.

— Мои что?

— Ваши леопардовые подушки. В каждой чертовой квартире на большом диване в гостиной лежат совершенно одинаковые леопардовые подушки, где-то двадцать на тридцать сантиметров, с нарядными шелковыми кисточками. Две подушки, по обоим концам дивана, поверх других, тоже дорогущих на вид подушек.

Мне стало неуютно. Он продолжал.

— Каждый раз, когда кто-то приходит в дом, вы сразу идете к этим двум подушечкам и как следует их взбиваете, прежде чем открыть дверь. Меня это ужасно забавляет.

Этот парень, словно наблюдательное устройство ЦРУ, вышел именно на тот предмет, который втянул меня в этот мир много лет назад. И он был прав: эти леопардовые подушки действительно были символом. Метафорой этой жизни. Я помню, как впервые зашла в гости к Сюзанне, зная, что мне далеко до ее класса и стиля. Я говорила себе, что мне все равно, хотя на самом деле, конечно, мне было не совсем все равно. Естественно, я хотела, чтобы друзья Филипа, этот замкнутый инцестуозный мирок богатых людей, меня приняли.

Я хотела быть такой, как она, но знала, что по природе своей я этого не сумею. Я села на ее диван и взяла в руки лежавшую рядом мягкую подушечку: я разглаживала пальцами мягкий бархат, обводила желтые и коричневые разводы, подергивала желтые шелковые кисточки, теребила изящное плетение по краям. Я хотела точно такую же подушку. От нее так и веяло деньгами, стилем, уровнем жизни.

Через две недели, когда из «Ле декор франсэз» прибыли мои собственные леопардовые подушки в коробке, завернутой в розовую оберточную бумагу и перевязанной белой лентой, я положила их на свой диван. И с тех самых пор они помогали мне чувствовать себя членом клуба, к которому я не принадлежу.

Но я не могла вот так просто сдаться.

— Питер, я не понимаю, какое отношение дурацкие леопардовые подушки имеют к этому разговору.

— Думаю, вы переняли у местных больше, чем сами заметили.

Я ударила его сумочкой по руке, гадая, что бы он сказал, если бы знал, что подушки обошлись мне в две с половиной тысячи долларов.


Глава 11

Тухлые яйца

Прямо перед нами шагала по тротуару женщина в юбке с высоким разрезом сзади и высоких ботинках из крокодиловой кожи, прямо как модель на подиуме; ее юбка распахивалась до самых трусиков, демонстрируя загорелую ногу идеальной формы. Прошла неделя с поездки к морю, мы с Питером покончили с разными мелкими делами и поворачивали за угол к школе Дилана. Я заметила, что это зрелище вызывает у Питера улыбку.

Ингрид Харрис — женщина слишком стильная, чтобы тужиться. Кроме великолепных ног, она могла похвастаться аккуратной выпуклой попкой и грудью, как у Барби. Я вдруг вспомнила, как один раз сидела на детской площадке на Семьдесят пятой улице, Дилану тогда было лет шесть; мамочки разговаривали о том, как они ненавидят тренировки, Ингрид там, конечно, не было, но ее старший сын, игравший с Диланом неподалеку в песочнице, услышал наш разговор.

— У моей мамы тоже есть тренер, — заявил Кон-нор. — Его зовут Мануэль. Он из Панамы; он мне оттуда гитару привез. — Мы все знали Мануэля, чернокожего атлета с шикарным телом, работавшего в дорогом спортзале неподалеку. И нашу Ингрид с ее сверхактивным сексуальным аппетитом мы тоже хорошо знали; он у нее включался при виде мало-мальски привлекательного мужчины. Она смотрела порнофильмы, когда муж был в отъезде. А среди ее любимых фильмов как раз была порнушка с неграми.

— Хотите, расскажу секрет? — продолжил Коннор.

— Конечно, милый, — подбодрила его Сюзанна.

— Мама с Мануэлем занимаются в телевизионной комнате, — сказал Коннор, — а после занятий немножко вместе спят.

Я снова взглянула на Питера. Его все еще завораживал тот факт, что ягодицы у Ингрид были размером с грейпфрут.

Я стукнула его по руке.

— Подберите челюсть.

Иветта ждала у ступеней школы с Майклом и Грейси в двойной прогулочной коляске. Пока я обнимала их, вытаскивая из сидений, до нас все тем же модельным шагом добралась Ингрид.

— Ну и кто этот шикарный мужчина?

— Привет, Ингрид. Это Питер Бэйли. А Иветту ты знаешь.

— Такой красавчик!

— Руки прочь.

— Приятно познакомиться, Ингрид. У вас здесь сын учится? — Питер суетливо протянул ей руку, выкатив грудь колесом. Я вдруг стала невидимой, и мне это совсем не понравилось. Она пододвинулась поближе, так что ее силиконовая грудь оказалась в миллиметре от его руки.

— Да, Коннор. Он ровесник Дилана. Вы в Нью-Йорке в гостях?

— Он работает у нас в семье. — Я шагнула вверх по лестнице, держа своих отчаянно извивающихся малышей.

— Мамочка! — захныкала Грейси. — Я же сказала Иветте, что хочу остаться дома.