Холли Петерсон - Нянь, или мужчину вызывали?

Магуайр пожал плечами. Я продолжила:

— Я все десять раз перепроверила. Я не могла знать, что на самом деле творилось.

— Ты выпустила сюжет, создавший нам проблемы.

— Я высказала свои сомнения. А вы, мистер Я Никогда Не Бросаю Своих, сказали мне, что освещали избирательные кампании и лучше меня знаете, что окончательное решение принадлежит вам.

— Тебе не стоит припоминать мне мои слова. И окончательное решение действительно принадлежало мне.

— Тогда почему работу теряю я? Вы президент департамента новостей! Вы дали разрешение пустить сюжет!

— Так уж обстоят дела.

— Что ж вы не спасли своих? Разве не этому учат морских пехотинцев, разве не это означает девиз «Всегда верен», или вы ничему не научились в…?

— Джейми, все кончено. Это окончательное решение.

— Но я…

— Все кончено.

Мне нечего было сказать.

— Может, я и мог бы разделить с тобой ответственность, но я не собираюсь страдать из-за этого. Я всегда говорил, что сюжет твой. — Он наклонился ко мне поближе. — Как я сказал тебе в кабинете Эрика, в конце концов, продюсер этого сюжета ты. И ты совершенно не права, обвиняя меня. Ты высказала сомнения, а не настояла на том, чтобы снять сюжет. Это две разные вещи.

Я невольно задумалась. В чем-то морской пехотинец был прав. И вот что странно: в этот ужасный момент, когда я теряла работу, я думала только о Питере. О том, как я от него отмахнулась. Почему я не прислушалась тогда к его словам? Неужели ради того, чтобы не позволить себе признаться в своих чувствах к нему?

— Может, мы на тебя и надавили, но тебе придется признать, что ты позволила на себя надавить. Я сказал тебе, что если ты решительно выступишь против, я не запущу сюжет. Ты слегка отбивалась, но этого было недостаточно. Ты не давала отпор, а отмахивалась, а потом и вовсе отступила. Мы выступили против одного из самых важных людей в правительстве. Это требует взрослого подхода к делу, а не хныканья. Я тебя не предал, Джейми. Ты мой лучший сотрудник. Ты сама себя предала. Ты не доверилась собственному суждению. Ты уступила трем мужчинам, которые старше и опытнее тебя. В этом была твоя ошибка, и ирония заключается в том, что именно поэтому ты потеряла работу.

Когда я вернулась от начальства, Эбби пребывала в горе.

— Что я буду без тебя делать? — простонала она сквозь слезы.

— А я, по-твоему, что буду делать без работы? Вся моя жизнь сломана!

— Ты найдешь другую работу, ты так хорошо делаешь свое дело, — заявила она.

— Эбби, я радиоактивна. Никто не станет брать меня на работу, просто не посмеет. Мое имя в связи с этим провалом прозвучало в каждом средстве массовой информации на всю страну. Даже если какая-нибудь компания и захочет нанять меня, она не сможет — новость о моем зачислении в штат тут же попадет в газеты и плохо отразится на их репутации.

— Нет, что ты, — умоляющим тоном отозвалась она. Я посмотрела на нее, приподняв брови.

Она продолжила:

— Ну, хорошо, может, так оно и есть, и ты сейчас радиоактивна, но это пройдет, как в Чернобыле.

— Эбби, в окрестностях Чернобыля в радиусе тридцати километров так никто и не живет, там еще сто лет будет слишком радиоактивно.

— Ох…

— Ну да. Странно, что ты этого не знаешь.

— Ну, хорошо, тогда ты будешь не Чернобыль, ты будешь несчастный случай на атомной электростанции, который почти случился, но потом все обошлось.

— Эбби, но у нас-то ничего не обошлось.

После обеда я повела Дилана погулять в парк, чтобы рассказать ему, что произошло в Эн-би-эс Ему нужно было знать, нужно, чтобы я ему просто и конкретно объяснила, что случилось у мамы на работе. Тереза Будро наврала не затем, чтобы сделать больно мне, а чтобы задеть всю телесеть. Это не имело ничего общего со мной. Он был рад узнать, что она не в меня целилась. Поговорив, мы поднялись к замку Бельведер, чтобы полюбоваться видом и посмотреть на животных. Я сидела в трех метрах за спиной сына, прислонившись спиной к башне — замка и держась за толстые перила верхнего балкона. Ветер усилился, и я поплотнее закуталась в свою огромную овчинную куртку; мороз казался не таким сильным из-за того, что над нами светило яркое послеполуденное солнце. Мир вдруг ушел у меня из-под ног, но пребывание в этом знакомом месте меня успокаивало.

— А черепахи все ползают туда-сюда. Мне за ними не успеть, и я сбиваюсь со счета.

— Дилан, ты их уже минут десять считаешь.

Я погладила кончиками пальцев гравировку на оборотной стороне лежавшего в кармане секундомера, который подарил мне Питер, — «Пора опять потанцевать». — Там одна черепаха никак не может подняться. Она уже почти подобралась, но на камни ей не залезть. Так что она колотит лапами, как ненормальная, а потом словно бы сдается и ищет другое место, попроще.

— Я замерзла, милый. На животных в другой раз посмотрим, скоро надо будет возвращаться.

— И она, по-моему, замерзла. Почему остальные не подтолкнут ее головами? Они просто смотрят, как она мучается.

— И ты тоже, Дилан.

— Ну да, но я хочу, чтобы она поднялась. И я бы ей помог. А они нет. Я хочу остаться.

— Ну, хорошо, я знаю, это твое любимое место. Не будем торопиться.

— А эту женщину посадят в тюрьму? Людей сажают в тюрьму за то, что они врут по телевизору?

— К сожалению, нет. И она уехала далеко, на какой-то остров, никто не знает, где она.

— Это странно. И странно, что Питера нет.

— Он был бы рад здесь быть, если бы мог, милый.

— А что случилось на дне рождения у Энтони?

Солнце ушло за тучи.

— Тогда как раз эта женщина выступила по телевизору. А папа с мамой немножко поспорили. Как там черепаха?

Кажется, мне надоело. Я обняла его.

— Хочешь домой?

— Хочу еще кое о чем спросить.

— Давай.

— А вы с папой еще будете любить друг друга?

— Я же тебе сказала, милый, мы всегда будем любить друг друга. Просто нам нужно время. Для детей это непонятно, но ты ни в чем не виноват.

— Я знаю. Почему все мне это повторяют? Я никогда и не говорил, что это я виноват.

— Не знаю, милый. У взрослых бывают странные идеи.

Шесть недель спустя.

Первое февраля. Утром в день Эрмитажного бала я проснулась поздно. От бессонницы головная боль, с которой я просыпалась каждое утро после того кошмарного праздника у Сюзанны, стала только хуже. Укрывшись с головой и засунув голову под подушку, я попыталась избавиться от боли усилием воли. Не вышло.

Зазвонил телефон.

— У меня идея! Просто потрясающая. Оскар едет к тебе.

— Ингрид, отстань, я сплю.

— Хватит спать, уже девять. Вылезай из пижамы и одевайся. Он вот-вот постучит в дверь.

— А зачем это он ко мне едет?

— Мы изменим твою жизнь. Пора заняться организацией. У меня есть для тебя новое занятие. Я все придумала. Тебе нужна новая работа. Без работы ты совсем никуда не годишься.

Я с трудом села.

— Ингрид, ты замечательный друг, но…

— Я сказала Оскару: что бы ты ни делала, ему нужно идти прямо к твоему шкафу. С фотоаппаратом. Иначе я его уволю.

— Что?

— Он сфотографирует твою одежду. Он неплохо разбирается в цифровой фотографии. Потом он поедет делать то же самое в Бриджхэмптоне.

— У меня там нет одежды.

— …сфотографирует твою одежду там, — она меня не слушала; Ингрид опять несло, она была взволнована так, словно наткнулась на коды к северокорейской ядерной программе, — отпечатает в «Кинко» глянцевые фотографии, все очень аккуратненько, рассортировано по цветам, потом по времени года, потом по степени нарядности, потом по местонахождению — и все это в одной тетрадке. Так ты будешь всегда шикарно выглядеть. Ты знаешь, где что находится. Все организовано. Не надо заниматься вечными поисками. И гораздо легче понять, что с чем сочетается. Как детская одежда от «Гэрэнималз», где отдельные компоненты всегда подходят друг к другу. Конечно, у тебя книжка выйдет не особенно впечатляющая, но ты лучше все поймешь, если пройдешь все необходимые шаги. Он и мне такую сделал. Он привезет мою книжку. Она великолепна. Твоя будет ужасна, но зато у тебя появятся нужные навыки.

— Ты с ума сошла?

— Поверь мне, о такой штуке все мечтают, но далеко не все могут ее сделать. Оскар на свете только один.

— И…

— Ты будешь продюсировать подготовку этих книг! Управлять съемками, организовывать книги. Продюсер и автор в одном лице — раз-два и готово!

В спальню заглянула Каролина.

— Приехал водитель миссис Харрис.

Оскара было не остановить. Ингрид, отдающая приказы, наводила такой ужас, что я позволила ему сделать все, что было велено. Теперь дамы с Парк-авеню занимались моей карьерой. Новый повод для депрессии.

Но за последние месяцы я успела привыкнуть к депрессии. На моем лице застыла дежурная улыбка — отчаянная попытка выглядеть счастливой перед детьми. Я все еще старалась жить как обычно, проводить время с семьей и обедать с Филипом. Иногда я даже хотела спасти наш брак — ради меня, ради нас, особенно ради детей.

Филип, поначалу отправленный мною спать на кушетку в свой кабинет, пытался изображать раскаяние, но у него не очень-то получалось. В основном он ночевал в гостевой спальне своей матери. Мы с ним раз десять ходили на консультации к семейному психологу, обсуждали причины его поведения — он чувствовал отдаление от меня, он думал, что мне наплевать, что он меня больше не волнует, ему нужны были внимание и любовь. Вполне понятные причины для измены, но хотя после консультаций ситуация виделась несколько яснее, это никак не повлияло на ощущение пустоты в моем сердце.

По крайней мере, Питер не ушел сразу — подождал до Нового года.

Все случилось на кухне, когда дети уже легли спать; первый пятничный вечер в январе, Каролина ушла на выходные, а Филип в этот самый момент садился на ночной рейс из Сан-Франциско.

Разговор на тротуаре не переставал крутиться у меня в голове. «Я не прикоснусь к тебе, пока, во-первых, ты не скажешь, что точно этого хочешь, а во-вторых, пока ты не уйдешь от него». Он этого хотел, он хотел быть со мной. А я не готова была решиться на такой шаг. Я не могла просто пойти и переспать с ним в гостинице «Карлайл», а на следующий день вести себя как ни в чем не бывало. С ним не получалось остановиться на полпути, и что нам было делать? Переспать и на этом остановиться? И, что самое важное, измена Филипа еще не означала, что я тоже могу ему изменить.

Хотя предательство мужа потрясло меня, оно не вызвало у меня желание немедленно пересечь границу. Еще пару месяцев я топталась на краю, пытаясь понять, как выглядит дорога, перед тем как пуститься в путь. А Питер, чувствуя мои колебания, потихоньку терял интерес. Он сказал, что его отвлекали дела с программой, но я-то знала правду. Ясно, что он ждал меня, гадая, почему я не ушла от мужа сразу же после его измены. Но меня словно парализовало; я все еще пыталась сохранить семью ради детей и отдавала этому все свои силы. Ну и, конечно, мне мешал страх — странная это штука.

Около девяти вечера, когда я стояла у кухонного прилавка и размешивала ромашковый чай, вошел Питер; он как раз уложил Дилана спать.

— Что ж, — сказал он, стоя прямо передо мной, — все кончено. — Он взял меня за руки. Больше не было сводивших меня с ума поглаживаний.

— Может, хоть посмотришь на меня? — спросил он.

— Не знаю, смогу ли я. — Я почувствовала прилив горя.

— Ну что ж, тогда все точно закончено — так, как я даже и не ожидал.

— Что? — Я подняла голову.

— Я не могу остаться.

Я закрыла глаза.

— Ты не можешь так поступать.

— Ты права, Джейми, не могу. Поэтому я ухожу.

— Чего ты не можешь?

— Играть в эти игры. В эти прятки с секретами. Либо у нас с тобой что-то есть, либо нет. А ты не в силах с этим справиться. Не в силах ничего предпринять. Тебе как будто нравится круглые сутки страдать.

— Неужели ты не можешь потерпеть? Мне сейчас и без того паршиво.

— Я терпел. И теперь говорю тебе: я не могу здесь оставаться, пока испытываю к тебе такие чувства.

— Правда?

— Слушай, да перестань ты, наконец, дурочку из себя разыгрывать! Конечно, правда. Что ты за странные шоры на себя нацепила? Я старался не давить на тебя и поддерживать чем могу. Но это слишком сложно.

— Я знаю.

— Я не могу обнять тебя, быть с тобой, показывать тебе свои чувства, когда ты зажимаешься, замерзаешь и не желаешь действовать. И все почему? Из-за него? Из-за этого обманщика? Ты ждешь его одобрения?