Татьяна Веденская - О рыцарях и лжецах

– Она не моя Анна, – нахмурилась «мама-жираф». Ее благородное лицо было грустным, словно она хотела что-то сказать, но не решалась. Это было, в какой-то степени, очень странно, что ей вообще есть дело до того, переживает Фая или нет.

– Это нечестно и несправедливо, особенно по отношению к Файке, но такова жизнь. Большая Любовь уходит, а мы потом встречаемся, любим, строим планы. Сидим и составляем список, что нам купить в «Ашане». И рожаем детей. И пытаемся убедить себя, что ничего, что у тех, кого мы любим, до нас уже была Настоящая Большая Любовь! – воскликнула я.

– Мне кажется, сейчас вы говорите вовсе не о Фаине? – склонила голову Елена Михайловна.

– Что? – вытаращилась я. – Нет. Не знаю. У всех у нас есть свои истории в прошлом, разве нет?

– У меня не было, – словно извиняясь, пробормотала она.

– Серьезно?

– Мы встретились еще в школе. Мы сидели за одной партой.

– О господи, – всплеснула руками я. Мама Апреля с пониманием кивнула. – Что ж, тогда, наверное, вам нас будет трудно понять. И вообще, мы с вами поразительно далеко ушли от пресловутого английского «small talk», не согласны? – я заставила себя сквозь силу улыбнуться. – Хорошая погода, не правда ли?

И мы обе, не сговариваясь, посмотрели в окно. За окном мела метель.

– Этого не будет. Я уверена, – услышала я. Когда я обернулась, Елена Михайловна смотрела на меня так, словно раскрывала мне какую-то невероятно важную тайну. Она даже с опаской поглядывала на дверь, как бы кто не зашел к нам.

– Чего не будет? – не поняла я. Она склонилась над ювелирно нарезанным мясом и принялась раскладывать его по решетке-гриль для духовки.

– Фаине совершенно нечего бояться. Анна никогда сознательно не стала бы причинять кому-то боль.

– И тем не менее… – фыркнула я возмущенно. – Мы имеем то, что имеем, разве нет?

Елена Михайловна замолчала и принялась разглядывать свой маникюр с таким пристальным вниманием, словно там был зашифрованный ответ, нанесенный на подкову блохи. Потом она посмотрела на меня.

– Анна не вернется к нему вдруг, с бухты-барахты.

– Почему? А если завтра эта Анна вдруг решит ему написать? Ну, станет ей скучно в этом ее Израиле? Такое ведь происходит сплошь и рядом, бывшие находят бывших и начинают, как это называется, оживлять былое, – спросила я.

– Просто поверьте. Никогда этого не случится.

– Но почему? – возмутилась я.

– Потому что… потому что она совсем не такой человек, можно так сказать. Если она уходит – то навсегда. Этого не изменить, не исправить.

– Люди меняются с годами.

– Нет. Не она, – сказала Елена Михайловна.

– Даже в том, как вы о ней вспоминаете, я вижу женщину, которую невозможно забыть. Анна обидела вашего сына, она сделала его несчастным, из-за нее он уехал из Владивостока, но вы по-прежнему уверены в ее прекрасных моральных качествах. Можно ли найти лучшее доказательство того, о чем я говорю. Незабываемая бывшая.

Елена Михайловна снова уставилась на ногти. Затем она перевела разговор – да так искусно, что я даже не успела заметить, – и принялась расспрашивать меня о том, была ли я когда раньше во Владивостоке. И убеждать в том, что мне обязательно нужно туда приехать и что там зима, конечно, тоже суровая, зато лето – это рай, и море, и куча морепродуктов, и рыбалка, и вообще, детям там был бы замечательный отдых. Она говорила так быстро, так «монолитно», что вклиниться в это было уже невозможно. Затем она принялась расспрашивать меня о моей работе. Усыпила бдительность.

– Фая говорила, что вы тоже работаете психологом? – тоже – имелось в виду, как и ее сын. В голосе, в интонации – легкий налет разочарования. Еще бы, ее мальчик мог стать хирургом. Елена Михайловна с жалостью посмотрела на груду картошки, над которой я мучилась, и забрала у меня овощечистку. Все же руки хирургов – это восьмое чудо света. Поразительно точные движения.

– А она не прибавляла к этому приставки «горе»? – рассмеялась я. – Обычно это звучит как «горе-психолог», если это говорит моя сестра.

– Она не любит психологов? – в голосе едва прикрытая радость. Повезло Фае, повезло. Чего не скажешь о самом Игоре. Я-то, как никто, хорошо знаю, что это такое – заниматься делом, которое никто не одобряет и за дело-то даже не считает.

– Скажем так, она психологов в целом сильно недолюбливает, но вашему сыну она выдала амнистию.

– Но не вам, так?

– Мне – нет. Она по-прежнему считает, что лучше бы я оканчивала экономический факультет. И вообще, она уверена, что знает, как мне жить так, чтобы жить правильно.

– А вы?

– А я точно знаю, что если бы мне пришлось работать бухгалтером, я бы повесилась. Экономика – это не мое. Господи, как же это у вас получается – так орудовать картошкой этой дурацкой.

– А, это! – Елена Михайловна махнула рукой. – Ерунда. Все думают, что работа врача – это зазубривать латынь и уметь называть все кости до единой их скучными латинскими названиями. Отчасти это и так, но только хирурги после того, как выучили все косточки и еще кучу всего, идут и учатся работать руками. Мы называли это «кружок кройки и шитья». Нужно натренировать руки, тело, сознание так, чтобы быть уверенным в самом мельчайшем движении, в том, сколько миллиметров ты прошел. Порой приходится работать вслепую, на ощупь, на чистой мышечной памяти. Руки – наш инструмент. А тут – картошка. Я вас умоляю. А ваш муж чем занимается?

Транспортировкой и продажей героина.

– Он работает торговым представителем, – ложь, полная и стопроцентная. Домашняя заготовка как раз для таких случаев. Сережа работал то чернорабочим, то электриком, то менеджером на процентах. Он начинал заново, наверное, миллион раз, но ни разу так нигде и не закрепился. Двигаясь по карьерной лестнице, он каждый раз спотыкался о какого-нибудь «беспросветного идиота» в начальстве, после чего довольно быстро вылетал и снова начинал все заново. Сережа в каком-то смысле как ребенок. Идеалист, который верит в то, что все должно быть по справедливости, что зарплату должны давать вовремя и в полном объеме, а если он вдруг опоздает на работу на три часа, его обязательно простят. Может быть, в этом и виновата его мать, которая растила его, как любимый оранжерейный цветок. Тьфу, опять цветы.

Мне все равно, кто виноват и как Сережу растили. Да, это заявление звучит инородно в устах психолога, но мне плевать. Мне не нужны объяснения, мне нужно, чтобы никто не искал контрабанду под одеялом со Смешариками, под которым спит моя дочь.

– Вы его любите? Фая говорила, что у вас был непростой период, что вы жалеете мужа.

– Она так сказала? – удивилась я. «Жалею» – это было, наверное, самое точное описание наших с мужем отношений. Я его жалею. Он неплохой человек, и я его жалею. У нас была Большая Любовь. Иногда даже Большая Любовь оборачивается разочарованием, усталостью и болью, но мы все равно держим ее при себе, как сокровище. Только то, что сжигает нас изнутри, остается с нами навсегда.

– Мы все наших мужчин немного жалеем, верно? – легко рассмеялась Елена Михайловна. – Так как вы познакомились?

– Одна моя институтская подруга привела меня на тренинг по телесной медитации.

– Это что ж такое будет? Медитацию-то я знаю, а вот такую ее разновидность, как телесная…

– Это было связано с расслаблением. Концентрация на тех или иных зонах в теле.

– И ваш муж тоже был там?

– Да, – кивнула я.

– Немногие мужчины занимаются такими вещами.

– Немногие, это точно, – согласилась я. – А жаль.

– Возможно, вы правы, Лиза. Нам вот с мужем очень иногда не хватает расслабления. Мы даже ходили к массажисту, чтобы он нам снял напряжение в шее. У Славы даже были головные боли. Эти медитации очень полезны. Между прочим, и ученые тоже подтвердили. Глубокое дыхание укрепляет…

– Префронтальную зону коры головного мозга, – рассмеялась я. – Вы тоже говорили об этом с Файкой?

– На самом деле, с Игорем, – хмыкнула она.

Мы замолчали и вернулись к работе. Я вспомнила, как мы с Сережей долго разговаривали о сущности человеческой, о том, что происходит на тонких уровнях человеческого сознания, когда человеку удается погрузиться в «неведение» и «небытие». Мы говорили и не могли наговориться, пошли вместе к метро, он проводил меня до дома. Потом позвонил – чуть ли не на следующий день. Встретил меня в институте, и мы гуляли по Москве целую ночь. И говорили – о духовном развитии, о бессмысленности экономики как науки – я тогда училась на факультете экономики, о мире, о других мирах, о людях, которым нужна помощь. Мы так много говорили с ним когда-то – обо всем на свете. Пока не начали говорить о деньгах на жизнь.

Сережа был неплохим человеком. В этом была большая проблема. Если бы он был плохим человеком, все было бы куда проще.

– Вообще у нас, в России, мужчин часто жалеют. Хотя мне лично чаще жаль женщин. Им больше достается. Не согласны?

– О, да, и вы даже не представляете, насколько, – улыбнулась я, когда в кухню, как ведьма на метле, влетела Фая.

– Нет, ну за что?! – всплеснула она руками.

– Фая? Ты чего? Что случилось? – спросила я.

– Да ничего! – воскликнула она тоном взбешенного родителя перед тем, как начать читать долгую изнурительную педагогическую лекцию своему ребенку. – Ничего особенного. Просто мама наша пришла. Но не с подругой. Нет, не с подругой, понимаешь? И это, знаешь ли, совершенно другая история.

Мама привела с собой мужика.

Фая тихо повторяла это на разные лады – так, чтоб услышать могла только я. «Она с мужиком». «Она не одна». «Думаешь, возможно, чтобы у нее была такая подруга… мужского пола?» И прибавляла: «Это все ты виновата». Последнее было адресовано мне, без логики и каких-либо объяснений. Я даже не знала, что отвечать. Минуту назад я корила себя за то, что редко звоню своей «постаревшей, одинокой, забывчивой, вполне вероятно, уже страдающей склерозом матери», женщине, которая растит на даче тыкву, а затем показывает ее фотографию всем своим подругам. Но вот передо мной стоит уверенная в себе женщина в красивом сливовом платье-футляре и держит под руку мужчину. Не мужика, как сказала моя сестра, а именно мужчину.

Незнакомый, неизвестный, он вызывал вопросы и желание попросить его уйти и не тревожить наш давно устоявшийся мир и покой. Что-то говорило мне, что он не уйдет. Что-то – в его выправке военного в отставке. Ухоженный, одетый со вкусом в хорошие, хоть и не новые вещи, он был чем-то похож на Шона Коннери в годы его красивой зрелости. Такой же седой, с такой же бородой, в очках с тонкой оправой. Опасный. Неглупый. Мы так много можем сказать о человеке, только взглянув на него, и многое из этого вполне может оказаться правдой. Сотни тысяч лет эволюции научили нас читать по еле уловимым движениям лицевых мышц, вычислять опасность, отличать живые существа друг от друга, считывать негласный код «свой-чужой».

Чужой. Определенно, чужой.

Я вдруг очень ясно поняла: моя мама – совсем еще не старая женщина – привела с собой мужчину. Ничего уже не будет прежним. Мир меняется, все будет иначе, и это необратимо. Мужчина едва заметно улыбнулся мне – заводная улыбка человека пожившего, человека, которого не обошел стороной успех, который знает, что такое горе. Сколько ему лет? Пятьдесят? Пятьдесят пять? Мама смотрелась рядом с ним, как первая леди государства. Она улыбалась совершенно нетипичной для нее, поставленной, фальшивой голливудской улыбкой. Новая луна. Она нервничает и волнуется. Она решила нас познакомить со своим мужчиной. Я не могла справиться с ощущением, что думаю и говорю на каком-то иностранном языке.

– Маргарита Венедиктовна, очень приятно, – мама Игоря бросилась навстречу, помогая с вещами.

– Елена Михайловна, тоже очень, очень приятно, – кивнула моя мама и посмотрела на меня. В ее глазах отчетливо читалась паника.

Ничем не могу помочь, мама. Сама в шоке.

– Что-то вы так припозднились? – спросил муж Елены Михайловны, обращаясь к «маминому мужику».

– Пробки на дорогах, – ответил он. Голос был низким, густым, таким, к которому невольно начинаешь прислушиваться. Где она взяла этого «мужика»? Фаина, моя сестра, не отрываясь, смотрела на него, словно пыталась расшифровать код к уже активированной бомбе. – Да еще этот навигатор повел нас какой-то странной дорогой, пришлось поплутать.

– О, какой у вас чудесный свитер, – защебетала мама.

– А у вас очаровательное платье. И сережки, – тут же ответила Елена Михайловна. Милые любезности, призванные разбить лед, которым так и морозило от нас с сестрой. – Кажется, я видела что-то подобное в каком-то журнале?

– «Вестник садовода», не иначе, – рассмеялась мама. Елена Михайловна тоже усмехнулась. Я не узнавала маму. Подменили. Мне вдруг стало так больно в груди, что трудно дышать. Она больше не с папой. У мамы появился другой мужчина. Глупо, папы же давно нет на свете. Но мама всегда была чем-то неотделимым от него. Как Инь и Ян. А что же будет теперь?