Карен Рэнни - Обещание любви

– Господи, неужели опять! – Уильям Кутбертсон гневно посмотрел на старшую дочь. – Ты появляешься чаще, чем камешек в моем башмаке, дочка! Что произошло на этот раз?

Джудит Кутбертсон Уиллоуби Хендерсон перевела взгляд с отца на каменные ступени. Перо на ее шляпке намокло и поникло, краска капала с его кончика и смешивалась с грязной водой в луже у самых ног. Дождь наконец прекратился, но теперь это уже не имело значения. Туфли безнадежно испорчены, чулки промокли, подол ее лучшего синего платья весь в грязи.

Путешествие длилось три дня. У Джудит не было денег заплатить за ночлег на постоялом дворе, поэтому она спала забившись в угол экипажа и прижавшись к стенке. Несмотря на отправленное заранее письмо, на перекрестке ее никто не встречал. Она прождала целый час в надежде, что вот-вот появится повозка, потом зажала под мышкой небольшую деревянную шкатулку, подобрала платье двумя руками и направилась вдоль дороги, по которой столько раз ходила в детстве.

На полпути к дому зарядил дождь, словно природа не хотела, чтобы она возвращалась.

Сейчас, стоя на ступеньках родной усадьбы, Джудит подумала, что еще никогда ее не встречали так неприветливо, как на этот раз.

Она не удивилась, что отец требует объяснения. Вполне естественно, он злится, оттого что она заставила его думать о ней. Она всегда приводила его в ярость уже только тем, что дышала.

Ей было больно, но она привыкла к этой боли и не обращала на нее внимания.

– Тебе нечего сказать, дочка? Ты старшая из моих дочерей и единственная вернулась домой, как монета с изъяном, которую никто не хочет брать! – прорычал отец.

Он замахнулся на нее кулаком, но она не пошевелилась, только закрыла глаза, чтобы не видеть его руки. У самой ее щеки просвистел воздух, отец промахнулся самую малость.

Джудит долго стояла неподвижно, потом подняла глаза и встретила грозный взгляд отца невозмутимо и спокойно: наконец-то она научилась этому.

– Семья Мэтью эмигрировала в колонии, сэр. У них не было денег заплатить за мой проезд. – Девушка произнесла эти слова мягко и тихо. Ее синие глаза, ясные и бесхитростные, не выражали ничего, кроме усталости, скрывать которую у Джудит уже не было сил. Невозможно было догадаться, что она сочинила все это, пока шла домой.

– Тебе должны были дать бумагу. – Отец покраснел и смотрел на нее все с той же яростью.

Джудит опустила глаза и уставилась на небольшую шкатулку, перевязанную бечевкой. Там хранились все ее пожитки. Жалкое зрелище.

Джудит не стала развивать ложь, лишь тихо проронила:

– Я не стану обузой, сэр. Надеюсь, мне удастся найти другое место.

Сквайра Кутбертсона слова дочери не успокоили. Опять вернулась! Это уже слишком. Неужели она – наказание, ниспосланное свыше? Отец молчал.

– Значит, для меня угла не найдется? – наконец спросила Джудит, призывая на помощь все свое мужество. Куда идти, если отец не разрешит остаться? Замужние сестры не примут ее – слишком боятся родителя. Да ей и самой не хочется стучать в двери их нищих домов. Но что же делать? Принять предложение Хайрама Мэтью и пойти на панель?

Нет, это больше не повторится.

Уильям Кутбертсон смотрел в лицо дочери, зная, что как ни крути, а выхода у него нет. Ее возвращение – позор, однако, если он откажет ей в крове, то даст пищу соседским сплетницам, которые только и ждут повода, чтобы перемыть ему косточки.

Наконец он нехотя кивнул и отступил в сторону, позволяя дочери подняться по ступеням и войти в дом, очутиться в тепле, обнять мать и сестер-трещоток.

У дверей Джудит обернулась и взглянула на отца. Так было всегда. Она уже давно поняла, что отец холоден к ней. В детстве она молилась, прося Господа: пусть окажется так, что она вовсе и не дочь сквайра Кутбертсона, а ее принесла в дом фея. Было легче поверить, что она не его дочь, чем принять отцовское равнодушие.

Он молча смотрел, как она закрывает за собой тяжелую дубовую дверь. Итак, она опять вернулась. Она совсем не походила ни на мать, ни на сестер, в ней не было ничего и от него. Не знай Уильям свою жену так хорошо, решил бы, что та нагуляла Джудит на стороне, а он все эти годы пригревал чужого ребенка. В отличие от сестер, Джудит выросла очень высокой, что само по себе необычно для женщины. У нее были каштановые волосы, а не светлые, как у всех Кутбертсонов, и такие темно-синие глаза, что ему становилось не по себе, когда он встречался с дочерью взглядом.

Но отличала девушку не только внешность. Была в ней какая-то сдержанность, которая свидетельствовала не о душевном спокойствии, а скорее о двойственности натуры. Иногда в ее необычных глазах вспыхивал огонь и тотчас исчезал, сменяясь безмятежностью, которой отец не доверял.

Джудит отнеслась к замужеству совсем не так, как полагалось девушке ее круга: сопротивлялась с самого начала. Отец выдал ее за соседа, однако через несколько месяцев она вернулась. Тогда отец вторично выдал дочь замуж, но уже за военного, чей суровый и властный вид, давал надежду на то, что он положит конец ее упрямству. Однако теперь, спустя несколько лет, она снова свалилась на его голову, превратившись почти в тень. Видно, покоя ему на старости лет не дождаться. Овдовев дважды, она могла вернуться домой хотя бы с деньгами или с землей, так нет же, ему еще придется тратиться на ее стол и кров.

Ладно, это возвращение последнее. Ей уже двадцать четыре года, похоже, здесь ей и доживать свой век, если он не придумает, как сделать, чтобы она больше никогда не возвращалась.

При этой мысли он усмехнулся. Маделин Кутбертсон крепко обняла старшую дочь, словно прося прощение за то, что Джудит пришлось одной разговаривать с отцом. Когда-то она была привлекательной женщиной. В семнадцать лет вышла замуж, частые беременности состарили ее так, что она стала похожа на хрупкий полевой цветок. Из двенадцати детей выжили только пять, и, как не раздумывая отметил сквайр, все – никчемные дочери.

Как и у мужа, волосы у Маделин Кутбертсон поседели. Природа мягко побелила светлые пряди волос вокруг лица, и теперь казалось, что вокруг ее головы светится нимб. Все, кто знал ее, считали, что она обладала твердостью духа и характером под стать ангелу Господню. В доме, стены которого частенько сотрясались от хозяйского гнева, она умела восстановить мир и покой, утешить дочерей, поскуливавших от страха тоненькими голосами. Эта женщина была ласковой и нежной в далеко не ласковой, хотя и обеспеченной, жизни.

Джудит крепко сжала руки матери, расцеловала ее в щеки и нехотя отстранилась, чтобы ответить на вопросы сестер. Они все собрались вокруг нее, даже Салли и Джейн, вышедшие замуж год назад. Сестры жили неподалеку и поэтому часто навещали мать, принося с собой маленьких сыновей, которых баловали и над которыми суетились, как и должно быть в семье, где много женщин.

Джудит отметила, что за те два месяца, пока она не видела Дороти, свою третью сестру, та почти не изменилась. Пожалуй, в облике ее появилось спокойствие, которого не было раньше. Казалось, она не только не боится предстоящего замужества, но, напротив, ожидает его с нетерпением.

Элизабет, самая младшая из сестер, в свои пятнадцать лет являлась полной противоположностью остальным девочкам, которые созрели рано. В ней навсегда останется что-то детское. По негласному договору Джудит всегда поддерживала Элизабет, охраняла от резких и не всегда справедливых суждений отца. Он отлично понимал, что Элизабет не похожа на своих сестер, и при этом отказывался поверить, что ее нельзя переделать строгостью и тяжелым трудом. Он терпел поражение, но скорее из-за нездоровья Элизабет, чем от заступничества Джудит.

– Расскажи мне, что случилось, Джудит, – ласково попросила мать, ведя ее к кушетке у камина.

Даже весной в старом доме было промозгло и сыро. Джудит уселась у огня, позволив Элизабет забрать шкатулку, а Салли – шляпку, с которой капала вода, затем расстегнула две верхние пуговицы на платье, но остановилась, решив, что еще немного потерпит мокрую одежду. Она вынесла и худшее.

Наконец до нее дошло, что мать о чем-то спрашивает, но не о том, как встретил ее отец.

– Мистер Мэтью с семьей решил эмигрировать в колонии, мама, – спокойно проговорила Джудит, повторяя ту же ложь. Она надеялась, что мать не станет расспрашивать и вдаваться в подробности.

Хайрам Мэтью, у которого она служила после смерти второго мужа, отличался чрезмерной любвеобильностью и старался выказать ей внимание при каждом удобном случае, даже когда она выводила его детей на утреннюю прогулку. Однажды он изъявил желание, чтобы она сопровождала его в длительной поездке, которая, однако, закончилась в первой же придорожной гостинице. Хозяин Джудит, похоже, был уверен, что в ее обязанности входит не только нянчиться с его детьми, быть компаньонкой его жены, но и разделять с ним постель всякий раз, когда представится возможность.

Маделин Кутбертсон понимала: дочь многое не договаривает. Она отлично знала, что если Джудит не захочет сама рассказать все, то выпытывать у нее что-либо бесполезно. Остальные девочки делились с ней тем, что было у них на уме, тогда как старшая всегда держалась несколько настороженно, стараясь не столько привлечь к себе внимание, сколько наблюдать жизнь вокруг. Став взрослой, Джудит по-прежнему оставалась такой же неприступной, как в детстве, держась особняком. Маделин подозревала, что молчание дочери скрывает куда больше, чем простое нежелание говорить о себе. В прошлом бывали моменты, когда Маделин могла бы разрушить стену, окружающую старшую дочь, но она этого не сделала. А потом стало поздно, время было упущено, она так и не решилась наладить отношения.

Элизабет тихо сидела рядом и развязывала узел на бечевке, перетягивающей шкатулку сестры.

– По-моему, тебе лучше уйти в монахини, Джудит, – сказала Салли с нескрываемым раздражением. – Тогда не придется больше ни с очередным мужем мучиться, ни искать места.

– А я не виню Джудит в том, что случилось. Сначала Питер, потом Энтони. – Доротея поежилась, невольно радуясь, что ее собственный жених красив и полон здоровья.

– Питер Уиллоуби был просто Питером Уиллоуби, пока Джудит не вышла за него замуж, – язвительно заметила Салли. – А теперь все называют его не иначе как бедняга Питер.

– Ты считаешь, что в его смерти виновата Джудит? – спокойно спросила Доротея, так, словно старшая сестра не сидела в пяти футах от нее.

– Нет, полагаю, она не виновата, – с явной неохотой проговорила Салли, – но все утверждают, что женитьба ускорила его кончину.

– Будем справедливы, эти слухи распространяет его мать. – Неожиданная поддержка пришла со стороны Джейн. Он подняла взгляд от клубка, в который сматывала шерсть. – Она до сих пор обвиняет Джудит в том, что Питер подхватил воспаление легких.

– Да и мать Энтони ничем не лучше, но она по крайней мере не носится по округе, утирая слезы куском сыновьего одеяла, как миссис Уиллоуби, – пояснила Джейн и прищурилась, вспомнив собственную свекровь. – Никто не спрашивает миссис Уиллоуби о самочувствии, зная заранее, что она заявит, что «жизнь потеряла для нее всякий смысл после смерти бедного Питера».

– Он всегда был слабого здоровья, – поддержала разговор Маделин. – Да к тому же единственный сын. Неудивительно, что она так убивается.

– Да, но Энтони отличался отменным здоровьем, мама. Он был военным.

– Он подавился куриной косточкой, Салли. С таким же успехом Энтони мог погибнуть и за короля Георга.

– И все же, кажется, что Джудит приносит несчастье. Скажи, сестра, ты и нам принесла невезение или опять ищешь мужа? – усмехнулась Салли. – Надеюсь, ты не думаешь, что в Англии найдется человек, который захочет взять тебя в жены? Правильно, Джудит, что ты стала заботиться о чужих детях. Я бы, пожалуй, и сама тебя наняла. Я опять в положении, – объявила Салли, расплываясь в улыбке. В следующий миг она уже принимала поздравления от бросившихся к ней с объятиями матери, Доротеи и Джейн.

«Хорошо, что у меня не осталось ребенка ни от Питера, который каждый раз краснел и извинялся в постели, ни от Энтони с его жестокостью», – подумала Джудит. Ребенок навсегда привязал бы ее к семье одного или другого покойного мужа. А так нет нужды заговаривать с матерью Питера, которая над гробом сына бросила ей в лицо обвинение; не надо смотреть в суровое лицо брата Энтони. Джудит благодарна судьбе за это.