Страх перед неизвестностью терзал ее душу. В прежних тюрьмах — Булвуд-Холле, Кокхэм-Вуд про Холлоуэй плели такие страсти! Она вспомнила, что ей рассказывали про женщин-охранниц, и почувствовала, как жутко трясутся ее руки, так что она не может застегнуть молнию.

Офицер Эллис копалась в ее личных вещах, разложенных по коричневым пакетам, то и дело сморкаясь в большой носовой платок.

— По инструкции тебе положено иметь три комплекта одежды, но, если хочешь, можешь иметь и пять. Заменять их можно раз в месяц. Сейчас спустись в камеру хранения.

Камерой хранения служила огромная комната, напоминающая бюро находок. «Передачи и личные вещи» — гласила надпись на двери. 9.15–11.30 и 13.00–14.00. На полках стеллажей в больших полиэтиленовых пакетах лежали платья, постельные покрывала, яркая одежда из хлопчатобумажной ткани. Кейт увидела сложенный красный зонт и подумала, что, должно быть, еще не скоро он пригодится своей хозяйке.

В кабинете дактилоскопии ее сфотографировали. В профиль. В анфас. Она где-то читала, что мусульманские женщины до сих пор верят в то, что фотограф способен забрать душу того, кого фотографирует. Пустым взглядом она посмотрела в объектив. Позже, увидев фотографии, она с трудом узнала свое лицо. Будто чужое. Незнакомое. Ничего не выражающий взгляд.

Затем ей выдали туалетные принадлежности — расческу, зубную щетку, полотенце, зубную пасту, две пластиковые упаковки шампуня и мыло без обертки. Все было аккуратно сложено в большой коричневый пакет, в каких обычно хранят гигиенические салфетки. Короткая фланелевая ночная сорочка в цветочек была застиранной, полотенце — откровенно старым. На стене красовалась надпись: «Ношение париков запрещено. Распоряжение администрации».

Но это было еще не все.

— Сюда. — Ей велели пройти в просторное помещение со стеклянными панелями.

Она села на скамейку, ей выдали чай в пластиковой чашке и еще одну анкету. Затем доктор, мужчина средних лет, со скукой на лице размотал бинты и поверхностно осмотрел ее руки.

— Бинты снимать пока рано. Вам понадобится помощь во время купания, иначе намочишь руки, а это нам совсем ни к чему. — Он надел очки в роговой оправе и принялся читать то, что она написала. — Может, дать на ночь успокоительного? То, что случилось вчера, вас, вероятно, расстроило?

Он был в белом халате поверх одежды, ей был виден его шелковый галстук. Он выглядел тихим и благовоспитанным.

Она ответила вяло:

— Совсем нет.

Он посмотрел на нее, как на слабоумную, но ей уже было безразлично, что подумают о ней окружающие, она слишком устала. Нужно ли было что-то объяснять? Если бы дело было только в поджоге. Никому ничего она не собирается рассказывать.

Иногда она теряла счет тюрьмам. Ведь не так уж важно, где отбывать срок. Везде события развивались по одному и тому же сценарию. Ее жизнь шла своим чередом до тех пор, пока в один прекрасный день не всплывало, какое преступление она совершила. И тогда ей устраивали самосуд. Иногда ее били в открытую, иногда исподтишка. Однажды ей заломили за спину руки, она даже не могла повернуться, чтобы увидеть лица тех, кто это сделал. Кто-то толкнул ее так, чтобы она упала на колени, и засунул ее голову в вонючий унитаз. Она пыталась вырваться, но чья-то рука с силой толкала в затылок, она ударялась лбом, носом о твердую, холодную, в коричневых пятнах раковину так, что из глаз летели искры. Ощущение омерзительного, скользкого зловония на губах. Казалось, этому кошмару не будет конца, ей не хватало воздуха, она чувствовала, что задыхается.

«Ах ты, мразь. Думаешь, мы ничего про тебя не знаем, паршивая тварь?»

Шум воды, мощный поток, несущий всю эту мерзость ей в рот, в горло, глаза, снова удушье…

Кейт посмотрела на доктора, и ее глаза наполнились слезами. Напряжение прошлой недели достигло своей высшей точки, старая обида захлестнула ее. Он кивнул и написал что-то в блокноте.

— Тогда валиум.

— Ненавижу таблетки, — сказала тихо Кейт.

— Вам дадут микстуру. — Он посмотрел на нее из-под очков. — А то всякие попадаются — скопят таблеток, а потом разом их выпьют. Но вы ведь не из таких, да?

Он машинально записывал что-то в блокнот, разговаривая скорее сам с собой, чем с ней.

— Интересно, есть ли возможность подержать вас некоторое время отдельно от остальных?

— Прошу вас, только не по сорок третьей. Пожалуйста.

Она по опыту знала, какая незавидная участь уготована ей в этом случае. Согласно неписаным законам тюрьмы те, кто отбывал наказание по сорок третьей статье, принадлежали к самой бесправной и презираемой категории арестантов. Куда бы ее ни привозили, полицейские настоятельно советовали ей не распространяться о причинах ее пребывания в тюрьме. Мол, говори, что воровка. Но рано или поздно заключенные узнавали, что она содержится отдельно ради своей же безопасности. В Булвуд-Холле ее облили кипятком. В Кокхэм-Вуде ее столкнули с лестницы и, увидев, что она отделалась легкими ушибами, затащили ее обратно и снова скинули вниз. В результате — перелом ключицы. Ей сказали потом, что последствия могли быть куда более плачевными.

Доктор кивнул.

— Побудете в изоляторе, пока не заживут руки. Вам нужно восстановить силы.

Когда Кейт, неся свои нехитрые пожитки, проходила мимо офицера Эллис, та, провожая ее взглядом, задумчиво произнесла:

— Надо же, самая что ни на есть обычная девушка.

— А ты думала, она с рогами будет?

— Да не удивилась бы.


Тюрьма проникла в каждую пору ее тела. Она стала нелегким испытанием для юной, неокрепшей психики. Ее преследовали то одни, то другие навязчивые фобии. То ей мерещилось, что каждый, кто к ней приближается, хочет ее убить. Потом оттого, что она долгое время находилась под надзором, ей стало казаться, что окружающие говорят только о ней.

Шум, крики, эхо, оглушительный свист, звонки. Громкая надрывная музыка из осипших радиоприемников. Истошные женские вопли снаружи в коридоре, навязчивые и бесцеремонные. «Ты, паскудная сука, даже не вздумай ко мне подходить!» Звяканье металлических засовов открываемых и закрываемых камер. Бесконечные склоки из-за мелких краж, переходящие в драки не на жизнь, а на смерть, до тех пор пока вопящих женщин не разведут и не растащат по камерам.

Со стороны Паркхерст-роуд снаружи тюрьмы Холлоуэй слышались монотонные голоса дорожных рабочих. Зловещий рокот полицейского вертолета, висящего в небе: опять побег из Пантонвилля, того что расположен вниз по Каледонской дороге.

Тюрьма Холлоуэй — сооружение из металла, бетона и камня. По периметру — стена из красного кирпича, окаймленная сверху белым. Как и все подобные здания, высокое и мрачное, вопреки усилиям начальства оживить его зеленью. Вопреки клумбам с жухлой травкой у центрального входа, именуемым лужайкой. Вопреки тропическим джунглям, нарисованным на стене комнаты для посетителей, чашечке кофе в кабинете психоаналитика и тюремному магазинчику с разнообразными украшениями и глиняной посудой, изготовленными руками осужденных.

Кейт Дин вошла в камеру и осмотрелась. На окнах из толстого небьющегося пластика, используемого вместо стекла, покрытого белой эмалью, словно густым белым туманом, висели веселенькие занавески в цветочек, оставленные предыдущей обитательницей. Камера была плохо освещена. Она взобралась на кровать и открыла узкую вертикальную форточку, такую узкую, что сквозь нее можно было видеть лишь небольшой фрагмент здания напротив. Блу выпорхнул из клетки и сел ей на плечо, окно пришлось прикрыть.

Падал снег. Просто и обыденно. Бесформенные хлопья тут же стекали грязной водой с блестящих мокрых крыш. Она мечтала увидеть другой снег — искристый, сверкающий, а снежинки — изящные и нарядные, как на рождественской открытке. Она засунула руки в рукава и попыталась представить, что же сейчас происходит там, в другом мире.

Глава 4

Отец Майкл Фальконе плыл в безлюдном бассейне, сильным мускулистым торсом рассекая гладь хлорированной воды с удивительно уверенной грацией, которой ему так не хватало на суше.

Семь… Восемь… Полное отсутствие мыслей. Восхитительное ощущение приятной тяжести воды, ласкающей тело. Легкость. Радостное наслаждение.

Двенадцать… Четырнадцать… Фонтаны воды, нехотя повторяющие траекторию движения то одной, то другой руки. Левая нога, правая рука — правая нога, левая рука. Четкий, выверенный рисунок движений. Нога уже не причиняет боли. По крайней мере, в воде не чувствуется никакого дискомфорта.

Восемнадцать… Двадцать… Снаружи — затянутое тучами пасмурное апрельское утро. Внутри — теплый влажный тропический аквариум, оазис посреди сумрачного Лондона. Малейшее движение воды дробится в лучах подсветки.

Двадцать пять… Двадцать восемь… Отец Майкл умерил скорость. Что поделать, не та прыть, не те годы.

Тридцать два… Тридцать четыре… В следующем году ему стукнет тридцать четыре. Черт побери! Куда девается время?

Тридцать шесть… Мысли о заботах дня грядущего неумолимо вторгались в сознание. У него сегодня дел по горло.

Отец Майкл ускорил темп. Сорок один… Сорок два… Перевернувшись на спину, он покачивался на поверхности воды, пытаясь обрести ровное дыхание.

Со стороны раздевалки уже слышались голоса, шум воды в душевых кабинах, но в бассейне по-прежнему не было ни души. Неожиданно из дверей выскочил маленький мальчик и стремглав помчался вдоль края бассейна туда, где глубина была максимальной. В руках у него была пластиковая доска, на которой лежали накачанные воздухом ярко-красные нарукавники.

Отец Майкл быстрым движением смахнул с лица капли воды и провел рукой по непослушным черным волосам, прилипшим к голове, чтобы стекла вода. Он направился к началу дорожки, намереваясь совершить еще один заплыв и закончить до того, как бассейн наполнится купальщиками. Он плавал каждое утро, если не был занят в церкви.

Сорок пять… Сорок шесть… Дотронувшись правой рукой до края дорожки, он оттолкнулся и поплыл в обратную сторону. Не прошло и двух секунд, как он услышал позади себя мощный всплеск воды оттого, что ребенок со всего размаху шлепнулся в воду. Брызги полетели ему в лицо. Он был раздосадован. Он намеренно приходил пораньше, чтобы провести это время в тишине и спокойствии, избегая толчеи и суматохи, создаваемой детьми и их мамашами. В его распоряжении еще семь минут.

Сорок семь…

— Марк!!!

Пронзительный женский крик заглушил шум воды. Майкл приостановился, резко вскинул голову, чтобы стряхнуть воду, и оглянулся.

— Боже мой! Марк!!!

Она стояла на краю бассейна, судорожно прижимая к себе крошечную малышку, и с ужасом смотрела вниз. Молодая женщина лет двадцати пяти в черном купальнике. Крепко сжимая девочку, она пыталась спуститься вниз. Встревоженный криком спасатель уже бежал к ней. Отец Майкл опередил его. Он рванулся вперед, вспенивая воду мощными гребками рук. Проплыв несколько метров, он достиг места, где, отчаянно борясь за свою жизнь, барахтался охваченный паникой ребенок. Он постепенно уходил под воду. Он пытался кричать, но вода заливалась в его открытый рот.

Майклу удалось схватить мальчика за руку выше локтя, но ребенок был слишком напуган, чтобы понять, что происходит. Скользкий, как рыба, он неизменно увертывался от спасительных рук Майкла, молотя воду ногами и руками. Загорелись прожектора, и отец Майкл увидел наполненный ужасом взгляд его голубых глаз. С необыкновенной ловкостью он высвободил свою маленькую костлявую руку и снова погрузился в воду. Отец Майкл нырнул следом за ним, пытаясь отыскать тонущего ребенка в толще зеленоватой воды. Извернувшись, мальчуган лягнул Майкла в пах с такой силой, что тот, утратив над собой контроль, непроизвольно выпустил воздух и тут же ощутил подступающую дурноту от нешуточной боли.

Пока Майкл приходил в себя, расстояние между ними увеличивалось с катастрофической быстротой, мальчик быстро уходил вниз. Превозмогая боль, Майкл нырнул еще глубже. Где-то вверху над головой суетились люди, но внизу, в ярко освещенной прожекторами воде он ничего не слышал, звуки глохли в непроницаемой толще. Майклу казалось, что грудь сдавливает железными обручами, но дорога была каждая секунда, он не мог терять время на то, чтобы глотнуть воздуха. Под давлением воды мальчик начал подниматься, отец Майкл подался вперед и сумел ухватить его. Крепко прижав к себе крошечное тельце, лишив его таким образом возможности брыкаться, он оттолкнулся и устремился вверх. Прошла целая вечность, прежде чем оба появились на поверхности. В ушах стоял гул, Майкл ничего не видел перед собой. Оказавшись наверху, он из последних сил поплыл на голоса. Он мысленно возблагодарил Господа, когда его нога коснулась твердого края бассейна.

Отец Майкл хотел передать мальчика в протянутые руки, но мальчуган издал протестующий вопль. Он был смертельно напуган и понимал только то, что его отнимают у его спасителя. Он лишь сильнее прижался к священнику, с невероятной силой обвив его руками и ногами. Не в силах говорить, Майкл одной рукой уцепился за поручень лестницы, другой крепче обхватил мальчика, давая ему понять, что не собирается его бросить.