Кузины, дяди, племянницы и племянники, старые добрые друзья ее матери пробивались вперед, чтобы представиться. В этой странной суете Оливия поняла, что не в состоянии объяснить, что ее сюда привело. Она почувствовала себя оцепеневшей и ошеломленной, но все же собранной среди всего этого смеха и слез. Марвик, усевшийся в угол дивана и посматривающий на нее непроницаемым взглядом, был поглощен разговором с фермером (брюки которого были облеплены клочьями соломы) и совсем не помогал ей. Но когда Оливия наконец-то вырвалась из объятий родственников и снова села, Аластер каким-то образом оказался возле нее и тихо спросил, все ли в порядке.

Конечно, все было хорошо. Оливия вспомнила о своей решимости.

– Миссис Холлидей, – заговорила она (взглядом показывая, что ей не нужны остальные четыре миссис Холлидей, две из которых держали на руках детей), – мне нужно поговорить с вами наедине.

– Разумеется, моя дорогая! – Миссис Холлидей предложила собравшимся родственникам поужинать, и это послужило им сигналом к тому, чтобы разойтись. Правда, они пообещали скоро вернуться, прихватив с собой одно-два блюда, чтобы сделать свой вклад в трапезу.

Как только они снова остались втроем, миссис Холлидей («Ты должна называть меня бабушкой!») взялась за свое вязанье и заулыбалась, когда спицы начали позвякивать.

Оливия взяла Марвика за руку. Слезящиеся глаза миссис Холлидей опустились, когда она это заметила, и каким-то образом этот слабый шепот, напомнивший Оливии о правилах хорошего тона, заставил ее наконец задать вопрос, который, будучи озвучен, вызвал у хозяйки вспышку гнева:

– Почему вы так добры ко мне? Вы прогнали мою мать, когда она отчаянно нуждалась в вашей помощи. Почему?

Миссис Холлидей уронила вязанье на колени.

– Господи, дитя! Прогнали? Она так сказала? Мы никогда ничего подобного не делали!

Интересно! Оливия почувствовала, что Марвик удивился больше, чем она, потому что он очень крепко сжал ее пальцы.

– Нет, это было именно так, – настаивала Оливия. – Я это помню. Вы с ней поссорились, а потом ушли в темноту, и мама сказала, что мы не можем остаться.

– Это из-за того, что она отказалась нас выслушать. – Миссис Холлидей наклонилась вперед, ее лицо стало белым, как бумага. – Мы сказали, что ей не стоит мириться с ним. И что надо подать на него в суд. Но она отказалась. Она сказала, что не сделает этого. Как будто она была что-то должна ему! И – да, небеса тому свидетели, мы с нею поссорились: твой дед сказал, что не позволит этому негодяю обижать ее. Он хотел справедливости. Он заявил, что готов продать всю эту землю до последнего клочка, чтобы заплатить за судебную тяжбу, если только она позволит.

Конечно, эта пожилая женщина могла и врать. Но Оливию охватило какое-то странное предчувствие.

– Судебную тяжбу? – переспросила она.

– Ну да, судебную тяжбу, – кивнула миссис Холлидей. – А как иначе мы могли поступить?

Тут заговорил Марвик:

– На каком основании вы могли затеять тяжбу?

Миссис Холлидей презрительно фыркнула.

– На основании двоеженства, разумеется! Как он мог жениться на этой американке, как он посмел сделать это, когда уже был женат на моей дочери?!

* * *

Оливия сидела на бревне на краю пруда, на поверхности которого плавали листья кувшинок. Темная вода поблескивала в послеполуденном свете. Можно было подумать, что зима забыла об этом кусочке Кента: на многих деревьях еще остались листья, воздух был нехолодным, пахло зеленью и землей.

Оливия услышала приближение Марвика задолго до того, как увидела его. Под его ногами захрустели ветки, а потом мимо нее пролетел камушек и запрыгал по поверхности пруда.

– Отличный бросок, – сказала она.

– Могу бросить и лучше. – Марвик сел рядом с ней на бревно. Оглядевшись по сторонам, он подобрал еще один камешек, чтобы доказать, что слов на ветер не бросает.

А Оливия подумала, что знает, как чувствует себя камень, выныривая после последнего погружения в воду. Наверное, он удивился тому, что так внезапно вынырнул из глубины.

Она слушала бабушку столько, сколько смогла. Но когда ее семья снова стала собираться в гостиной с угощениями и бутылками, ее оцепенение дало трещину. Извинившись, Оливия выскользнула в дверь и пошла по тропинке через дремучий лес к этому пруду.

– Наверное, они спрашивают, где я? – сказала она.

Герцог пожал плечами.

– Они поражены тем, что твоя мать не сказала тебе правды.

Оливия сильно прикусила щеку. Да, хорошо, она действительно испытывает гнев. Гнев и… горькую, горькую боль.

– Должно быть, у нее были на то причины, – произнесла она.

Марвик промолчал.

– Она любила его. – Из ее груди вырвался короткий смех. – Это все объясняет. – Мать защищала Бертрама от его же зла ценой собственного счастья.

– Лучше бы она любила тебя, – спокойно промолвил Марвик. – Заставить тебя пережить такое в детстве…

– Не надо! – Оливия подобрала камень и бросила его в воду, но он не запрыгал на поверхности, а с громким всплеском упал в пруд. – Она очень любила меня. Что вы можете об этом знать? И кто знает? Если бы она не смирилась с его двоеженством, возможно, он подослал бы своего человека задушить ее.

– Возможно, – после долгой паузы согласился герцог. – Полагаю, теперь ясно, почему он вас преследовал. Если он опасался, что у вас есть доказательства его брака с вашей матерью…

Слезы жгли глаза Оливии. Почему именно сейчас? Она уже полчаса сидит тут с сухими глазами.

– Что за шутка! Нет у меня ничего.

Он повернулся к ней.

– Есть, Оливия!

Она провела рукой по глазам.

– Да?

Аластер провел рукой по ее щеке, и его красивое лицо помрачнело.

– Вот что ваша мать имела в виду, написав ту строчку в своем дневнике. «Спрятанная правда» – это приходская книга. Ваша бабушка все объяснила. Когда мать привезла вас сюда, ваши родные поговорили с приходским священником, который совершал обряд венчания ваших родителей. Он решил спрятать книгу – очень мудрое решение, потому что позднее церковь была ограблена. Были украдены несколько серебряных предметов и приходские книги – кроме той, которую он спрятал под замок.

– О! – Казалось, этот звук выпал из ее рта, и теперь Оливия смотрела на то место, куда он приземлился.

– Так что все можно доказать, – сказал герцог.

Оливия кивнула.

Его рука нашла ее руку.

– Это все, что вы можете сказать?

Оливия посмотрела на Марвика и заметила, что в его хмуром взгляде кроется тревога, причину которой она угадала через одно мгновение: он беспокоился из-за того, что она его обманула. Вырвав у него свою руку, она снова устремила взор на листья кувшинок.

Оливия никогда не чувствовала себя обязанной кому-то, кроме собственной матери, да еще, пожалуй, Элизабет Чаддерли, к которой она испытывала безмерную благодарность за то, что та приняла ее на работу без нужных рекомендаций. Но чем служит смущение сейчас, если не доказательством того, что она обязана Аластеру? Обязана не только за такие пустяки, как их общие цели, касающиеся Бертрама. Она беспокоилась за его настроение. Ей хотелось, чтобы Марвик был… счастлив.

Однако ей было известно, что счастье герцога состоит в возвращении в его мир, куда она не сможет его сопровождать. Что ж, замечательно. Она сама выроет себе яму.

Оливия откашлялась.

– Это все было очень странно, – промолвила она. – Я имею в виду прошедший день.

– «Странно» – в лучшем понимании этого слова. – По голосу герцога Оливия поняла, что он пытается развеселить ее. – Если бы у нас был экземпляр справочника «Дебретта», мы смогли бы его отредактировать.

Оливия не хотела, чтобы он думал об этом прямо сейчас. И без того будет дьявольски трудно размышлять о последствиях разоблачения Бертрама, а ведь она уже провела немало времени в плохом настроении. Но она не из тех женщин, которые предаются хандре. Поэтому лучше сосредоточиться на более простых и счастливых вещах: у нее есть семья. Есть место. Есть все, о чем она мечтала.

Но где же триумф по этому поводу? Почему она не радуется тому, что вернулась в дом, познакомилась с родными, согрелась от их теплых приветствий, любви, которую они с такой готовностью предлагали ей?

Они не знали ее. Не знали, кто она такая, – им было известно лишь то, что ее родила женщина, которую они любили. Но сидевший рядом Аластер знает Оливию. И это все, что ей нужно. Все, чего она хочет.

«Помоги мне, Господи!»

Оливия посмотрела, как Марвик бросил в воду еще один камешек, а затем позволила себе взять его за руку. Только это.

– У меня это никогда не получалось, – промолвила она после того, как пятый шлепок о воду прервал подскакивания камня.

– Нужно всего лишь немного практики, – сказал герцог. – И пруд, разумеется.

– Вот чего мне не хватало! Единственный пруд в Алленз-Энде облюбовали коровы, и, честное слово, запах там стоял такой, что находиться возле него было невозможно.

– Маленькие девочки такие капризные!

Оливия невольно рассмеялась.

– Представить себе не могу, что юный наследник герцогского титула практикуется бросать камни в смердящей выгребной яме!

– На самом деле это, скорее, было маленькое озеро. – Усмехнувшись, он провел большим пальцем по костяшкам ее пальцев. – И куда более ухоженное. У садовника был помощник, единственным делом которого было следить за тем, чтобы там не разрастались водоросли.

Оливия тоже попыталась улыбнуться. Ведь сегодня – один из самых счастливых дней ее жизни. И Аластер делит его с нею. Он здесь, с ней – пока.

– Хотелось бы мне знать… – заговорил было герцог, но не закончил предложения.

Если ее счастье состоит в том, чтобы удержать его, она погибла.

– Мне тоже хотелось бы… – Внезапно Оливии стало очень холодно.

Он посмотрел на нее.

– Продолжайте!

Оливия покачала головой.

– Нет, вы первый.

По его губам пробежала легкая улыбка.

– Мне хотелось бы знать, какими мы стали бы, если бы выросли в таком месте?

Мы! В ее груди сжалось какое-то горькое чувство. Оливия хотела высвободить руку, но он сжал ее крепче, и через мгновение она сдалась.

– Думаю, мы были бы ужасно испорченными, – сказала Оливия.

Герцог рассмеялся низким, скрипучим смехом.

– Без сомнения, вы правы.

Так они и сидели рука об руку в меняющемся вокруг них свете. В пруду отражалось позднее послеполуденное солнце, частицы пыльцы и какие-то пушинки парили в солнечных лучах, проникающих сквозь ветви деревьев. На поверхности воды появлялись пузыри, лопались и исчезали. Над водой мелькнула голова рыбы с открывающимся ртом. Где-то вдалеке закричала птица.

– Вы бы процветали здесь, – продолжил он. – Самая умная девочка в округе. Которую все нянчат и обожают. Вот чего вы заслуживаете.

У нее перехватило горло.

– Боюсь, тогда я не смогла бы выучить итальянский, – сказала Оливия.

– Вы нашли бы способ сделать это.

Она пожала плечами. Возможно, так оно бы и было. Но для этого понадобилось бы желание изучить итальянский язык, а если бы она не чувствовала презрения окружающих, враждебности и подозрительности Алленз-Энда, что могло бы заставить ее сесть за книги? Вместо этого она играла бы в салки или в поиски сокровищ. Кричала бы, ссорилась бы с кем-то, прыгала бы через скакалку… училась бы заводить друзей вместо того, чтобы учиться прятаться от других.

Оливия откашлялась.

– Если бы здесь выросли вы, мне пришлось бы обучиться игре в шахматы. Иначе кто объяснил бы вам гамбит Блэкборна? Вы же безнадежны в этом смысле. – Оливия краем глазом посмотрела на Марвика и увидела его улыбку. Осмелев, она продолжила: – Но вы все равно занялись бы политикой. Вы стали бы замечательным членом парламента, а со временем – настоящим героем простых людей. Мы называли бы вас… – Внезапно это выражение удивило ее: – Солью земли.

Аластер засмеялся.

– Что за безумная идея! Но я не уверен. Отсюда трудно добираться до парламента.

– Вы бы нашли собственный путь. – Оливия решилась ступить на опасную почву. – Свои идеалы вы получили не от отца – вы сами нашли их. И здесь вы сделали бы то же самое.

Герцог явно был поражен ее словами.

– Да, – медленно проговорил он, глядя на нее. – Мои идеалы… Сами видите, куда они меня завели в последний год.

Его слова были циничными. Однако тон оставался задумчивым. Оливия ободряюще пожала его руку.

– Эти идеалы все еще составляют часть вас, – сказала она. – Но скоро вы снова пойдете сквозь строй – очень скоро, я надеюсь. – И тогда ей уже не будет места рядом с ним.

Аластер покосился на нее.

– Возможно. Если только я вспомню, как заниматься такими вещами.

– Вы и сейчас это делаете.

– Я научился беспокоиться о другом. – Аластер очень ласково погладил ее щеку. – Пора нам перейти на ты и ты должна называть меня Аластером.