Вспыхнул экран. На нем было сразу два слайда. Левый слайд показывал «сдвоенные» педали в интерьере кабины самолета погибшего типа, а на правом эти же педали изображались в интерьере кабины самолета предыдущего типа.

– Отлично! – продолжала Задорожная. – Смотрите, педали с предыдущего типа имеют снизу специальные полочки-чашки под каблук. Ноги в них можно как бы положить и держать постоянно весь полет. На типе погибшей машины таких удобных полочек-чашек, как видите, нет. Соответственно, ногу постоянно на педалях держать нельзя. Но есть такая вещь, как «перенос навыков». Вот и сидел экипаж с ногами на педалях, в привычной позе, наработанной за всю предшествующую летную жизнь. Каблуками вместо положенных носков корректировали направление, а носком ненамеренно притормаживали из-за неправильного положения ног во время взлета. Я летала на обоих типах. И у меня возникала тоска по «старым», удобным педалям. Леднёв, ты же был ведущим летчиком-испытателем машины новой серии. Ты же об этих «неудобных» педалях целые тома написал! С тебя же за упорство тогда звездочку сняли. Почему ты молчишь?!

– Полина Леонтьевна! – повысил голос генеральный. – Вы же сами настаивали на исключительно технической стороне вопроса!

– А ошибки всегда тяжело признавать, Антон Давыдович. Особенно когда цена ошибки сорок две жизни!

Присутствующие зашумели. История конфликта между летчиком-испытателем Игорем Леднёвым и руководством КБ из-за критики этих самых «сдвоенных» педалей нового образца была еще жива в памяти. Начальник летно-испытательного центра Шнуров что-то резко, неодобрительно говорил генеральному, то и дело указывая пальцем на Задорожную.

– Роман Михайлович! – Задорожная повысила голос. – Специально для вас. Чтобы доказать, что я не монстр. Созданное кем-то из пилотов притормаживание само по себе не привело бы к трагедии!

– Конечно, не привело бы! – поддержал Леднёв. – Возникающее замедление экипаж компенсировал бы тягой двигателей и более энергичным «подрывом» передней стойки шасси.

– Спасибо, Игорь. Притормаживание на взлете было первой ошибкой. О второй мы уже говорили. Леднёв?

– Скорость принятия решения.

– Именно! – довольно отметила Задорожная. – Не сто девяносто, а двести десять. Если вы, уважаемые коллеги, успели прочитать материалы расшифровки, любезно предоставленные нам вчера следственным комитетом, вы, конечно, заметили, что на разбеге штурвал второго пилота был не в нейтральном положении, как положено, а чуть отдан от себя.

– И зачем вы нам все это говорите?! – раздраженно бросил Шнуров. – Из-за того, что штурвал был «чуть отдан от себя», самолеты не падают! У вас, надеюсь, все, Полина Леонтьевна? – с вызовом уточнил он.

Генеральный тронул начальника летно-испытательного центра за руку, точно пытаясь остановить. Весь его облик выдавал крайнее внимание и заинтересованность.

– Она хочет сказать, что прижатые к бетонке за счет дополнительного пикирующего момента передние колеса начали вибрировать, – очень тихо сказал генеральный. – Тут еще свою роль сыграли подразбитые амортизационные стойки…

– …еще неровности бетонки… – сказал кто-то.

– Спасибо, Антон Давыдович! Тряска спровоцировала командира начать «подрыв» передней стойки еще раньше, чем наступили неправильно запланированные как скорость отрыва сто девяносто километров в час. Он и получил вполне предсказуемый результат.

– Колеса от земли не оторвались, – сказал следователь.

Задорожная кивнула.

– Возьмите любую крупную авиакатастрофу. В подавляющем большинстве случаев к катастрофе ведет цепочка мелких ошибок. Где же ваш сарказм, Сырников Максим Андреевич?

Она смотрела на следователя холодно и строго, точно классная руководительница на нерадивого ученика.

– А дальше? – все же спросил Сырников.

– «Дальше»… – усмехнулась Задорожная. – «Дальше» у вас в расшифровках «черных ящиков». Пытаясь оторвать передние колеса от земли, командир энергично взял штурвал на себя, подняв таким образом руль высоты на десять градусов вместо восьми с половиной. При этом на штурвале командира возникло усилие в несколько десятков килограммов. Он едва удерживал штурвал двумя руками, переставить рычаги управления двигателями в положение максимальной тяги он уже не мог. Твердил, судя по записи: «Взлетный! Взлетный! Взлетный!» Но турбины и так уже были на пределе… – в ее голосе звучала обреченность. – С ростом скорости увеличилось давление встречного потока на отклоненный руль высоты. Удерживать штурвал стало еще труднее. Руль высоты стоял на десятке в положении кабрирование. Чтобы удержать штурвал, пилот уперся ногами в педали. Непроизвольно давил на тормоз. Как только пикирующий момент от тормозов пропал, самолет с задранным рулем высоты круто поднял нос, потерял скорость и свалился на левое крыло.

Задорожная вздохнула, посмотрела на Шнурова. Начальник летно-испытательного центра был хмур и сосредоточен. Быстро-быстро он что-то чертил на лежавшем перед ним листке.

– По сути, у экипажа был единственный выход – прекратить взлет. Не думаю, что они этого не понимали. Но дальше технические аспекты заканчиваются и начинаются моральные. Не будем забывать, кем были пассажиры того рейса. Футбольная команда летела на ответственный матч. Не прибудь команда вовремя, маленькая фирма – собственник лайнера – разорилась бы на штрафных санкциях. Пилотов бы однозначно уволили. Они это знали. Знали, что на их места очередь. Знали, что семьи кормить надо. Вот и получается: с одной стороны глупость, с другой – подвиг.

Задорожная села на свое место, с удовольствием вытянула уставшие от долгого стояния ноги. Зал затих.

– Интересно получается! – сказал в абсолютной тишине Шнуров. – Подвиг у вас, Полина Леонтьевна, это невыполнение инструкции!

– За штурвалом сидят не инструкции, Роман Михайлович, – сказала Задорожная. – За штурвалом сидят люди.

Задорожная уже садилась в машину, когда ее окликнул Сырников.

– Полина Леонтьевна, извините великодушно! На парочку минут вас задержу.

Она бросила сумку в машину, захлопнула дверцу. Побыть на щедром осеннем солнышке после утомительного сидения в конференц-зале было приятно.

– Я хотел извиниться, – сходу выпалил Сырников. – Я…

– Что вам от меня надо? Давайте без предисловий. Я в автосервис опаздываю.

– Я слушал вас… – следователь замялся. – Короче… Короче, я подумал, хорошо бы смоделировать полет, повторяя все действия экипажа! Только не на компьютере, а вживую, с параметрами погибшей машины.

– Это называется «натурные испытания». Если вы выйдете с этой идеей на руководство, можете на меня рассчитывать, Максим Андреевич!


Оставив в автосервисе машину, Полина на такси подъехала к частной клинике «Мать и дитя», где была записана на прием к гинекологу.

– Слушаю вас. На что жалуетесь?

Врач-гинеколог была любезна и внимательна.

– Понимаете, доктор, последнее время я чувствую себя странно. Непонятная тяжесть внизу живота, задержка месячных на две недели.

– Тест на беременность делали?

Полина Задорожная отрицательно качнула головой, грустно улыбнулась.

– Доктор, у меня не может быть детей. Когда-то давно неудачно сделала аборт. Потом лечилась. У меня не может быть детей, – с болью в голосе повторила она.

– Раздевайтесь за ширмой, ложитесь в кресло. Я посмотрю вас.

Во время процедуры осмотра Полина напряженно смотрела в потолок. Она знала, сколько по времени продолжаются такие осмотры. Но осмотр затягивался. Наконец, врач сказала:

– Идите на кушетку. Сделаем ультразвуковое исследование.

– Что-то серьезное, доктор?

– Потерпите пару минут.

От этих слов сердце ёкнуло. Стало страшно. Её предупреждали, что последствия того, давнего, аборта могут быть самые тяжелые. Бесплодие – самое мягкое из них.

Ультразвуковое исследование врач делала тщательно, неотрывно глядя на монитор компьютера. Полина ждала его завершения, как приговора.

Набрав комбинацию на клавиатуре компьютера, врач остановила изображение и развернула экран к Полине.

– Не знаю, расстрою вас или обрадую, но у меня сомнений нет. Вы беременны. Срок три-четыре недели. Посмотрите на ребеночка.

Полина села на кушетке. Она смотрела на экран монитора и не верила.

– Этого не может быть… – прошептала она, и слезы радости помимо ее воли потекли по щекам.

– Распечатать?

Полина кивнула.

– Поздравляю вас! Одевайтесь. Я выпишу вам направление на анализы. Лаборанты работают до двадцати одного часа. Вы успеете сдать анализы сегодня.

Потом она отвечала на вопросы врача, заполнявшего ее карту беременной, сдавала анализы, и все это время состояние изумления и восторга не покидало ее.

Сомнений не было – отцом ребенка был Обнаров. Выйдя из клиники, Полина позвонила ему и предложила встретиться.

«Я обязательно ему расскажу», – пообещала себе она.


У выхода из метро было тесно и многолюдно. Обнаров стоял у лотка с цветами и сосредоточенно всматривался в толпу выходящих из метро людей. Минуты текли одна за другой, подобно людскому потоку. Было ветрено, холодно, накрапывал мелкий осенний дождь.

– Мужчина, купите даме цветы, – в который раз дергала его за рукав торговавшая поздними садовыми цветами бабулька. – Купите, за сотню отдам. Недорого.

Он порядком продрог. Он устал ждать. Он то и дело смотрел на часы и злился.

– Полина! – громко позвал он, обрадованный, наконец, тем, что ожидание завершилось, и махнул ей рукой.

Она не без труда вырвалась из потока.

Счастливая улыбка, летящая походка, искорки в глазах.

– Привет!

– Садись в машину, – отнюдь не любезно буркнул он и, не обращая более никакого внимания на женщину, пошел к машине.

Улочка старого центра Москвы была узкой, движение односторонним, а поток машин плотным и не прекращающимся.

– Где ты работаешь? Возвращаешься в ночи.

Она как-то странно посмотрела на него, улыбнулась.

– В детском саду. Воспитательницей.

– Сопливые носы, горшки и манная каша?

– Вроде того.

– Почему вдруг детский сад?

– Я из провинции.

– В институт «провалилась», а потом не свезло? И что ты так долго там, в своем детском саду? – не скрывая раздражения, спросил Обнаров. – Горшки мыла? Сломанные игрушки по местам расставляла? Или целовалась с папашей, пришедшим забрать свое чадо? Ну?! Чего молчишь?

– Это был мой старый знакомый. Мы не виделись шесть лет, – пошутила она.

Обнаров выразительно посмотрел на нее.

– Ты с придурью, или юмор у тебя безобразный? Хотя… – он пренебрежительно фыркнул. – Человек имеет очень маленький набор стереотипов поведения. Если ты со мной сразу, значит, и с другим – сразу. Забеременеешь от папашек, на меня ребенка не вздумай вешать! Кстати, прости, не купил тебе цветы.

– Ерунда, Костя, я не люблю срезанные цветы.

Обида звучала в ее голосе. Его слова ранили глубоко и больно. Но Обнаров не замечал.

– Метро – это как понимать? Машину разбила? Еще, наверное, кредит за нее выплатить не успела.

– Поставила в сервис на два дня. Нужно тормоза посмотреть и поменять резину. Я ведь на «запаске» ездила после того деревенского прокола.

– У тебя вся жизнь один сплошной прокол. Знаешь, почему? Потому что ты бесхребетная! – не дожидаясь ответа, ядовито заключил он. – Живешь в Москве, где тысячи возможностей, но ничего не хочешь, никуда не стремишься. Если ты никуда не стремишься, никуда и не придешь! Нянчишь чужих детей, когда своих давно пора иметь. Ни дома, ни семьи, ни денег, ни мужика… Вот, что ты молчишь?! Тебе же неприятно? Ну, обидься! Начни выговаривать мне! Что, феномен узнаваемого лица? Забудь о том, что я Обнаров!

Полина улыбнулась чуть виновато.

– Отчасти ты прав, Костя. Я хочу быть бесхребетной. Я не хочу никуда стремиться. Я хочу просто жить. Потому что в погоне за целью жизнь проходит. Цель – всегда будущее. Я хочу жить в настоящем. Здесь. Сейчас.

Обнаров покосился на нее.

– Точно с придурью.

– Куда мы едем? – все-таки овладев собою, спросила Полина.

– В ресторан. Жрать охота!

Ели изысканно приготовленное мясо с трюфелями, вкуснейшие овощные салаты, запивая все это березовым соком. От алкоголя Полина отказалась наотрез, Обнаров тоже не стал искушать судьбу. С некоторых пор, спасибо Егору, он предпочитал ездить трезвым.

Ужин был исключительно поглощением пищи. Обнаров ел небрежно, неаккуратно, был молчалив, невнимателен.

– Костя, о чем ты все время думаешь? Ты совсем не замечаешь меня.

– О работе, – отрезал Обнаров тоном, не допускающим дальнейших вопросов.

Когда подали кофе, Обнаров закурил, спросил:

– Как тебе здесь, воспитательница? Держу пари, такие роскошные места ты только по телевизору видела.

– Здесь очень хорошо и уютно. Повар хороший. Нужно бы его поблагодарить, сказать несколько теплых слов.