Наталья Троицкая - Обнаров

– Иван Иванович…

– Нет, милейший, не трудитесь выбирать. Вы совершенно здоровы. Я сначала думал, это у вас нервное. Но и с нервишками, батенька, у вас, извините, полный порядок.

Барский виновато развел руками.

– Иваныч, нельзя ей сегодня было лететь.

– Не понимаю вас, юноша.

– Только между нами. Задорожной позвонили. Вижу, сидит, точно в ступоре. Смотрит в одну точку. Губы мелко-мелко дрожат. Короче, «на автомате». Нельзя было лететь.

Барский склонился к нему, поманил пальцем.

– Я-то что в карту писать должен?

– Напиши банальный понос, отравление. Завтра полетим.

Барский встал, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.

– Я всегда говорил: бабам в авиации – не место!

Леднёв ладонями потер лицо, взъерошил волосы, с жаром произнес:

– Что теперь, Иваныч? Так вышло!

По окончании натурных испытаний Задорожной полагался очередной отпуск. В отпуск ее не отпустили. В составе делегации откомандировали в США, на международный авиасалон, где Россия демонстрировала новый пассажирский лайнер – детище КБ Сурина.

Она вернулась в Москву спустя месяц. Самолет приземлился поздним вечером.

– Здравствуй, Полина! С возвращением! – Леднёв заключил ее в объятия, едва она спустилась по трапу.

– Ты на машине? Если не обременит, возьми мою сумку и отвези меня домой. Я вымотана, как сотня бурлаков!

– Есть! – Леднёв легко подхватил объемистый кофр. – Прошу, колесница ждет!

– Как твой живот? – она не сдержала улыбки. – Игорь, прости, я не поблагодарила тебя за ту отмену. Если бы не ты… Ты меня здорово выручил. Я не могла работать.

– Ерунда. Обращайся. Как слетали?

– Обычно.

Дорогой Полина молчала, рассеянно скользя взглядом по пейзажам. Все попытки Леднёва завязать разговор окончились ничем.

– Ты как, в порядке? – озабоченно спросил он, не без удивления наблюдая, как, бросив куртку прямо на пол в прихожей, не снимая обуви, Полина прошла в спальню и рухнула на постель, лицом в низ.

– Устала…

Она перевернулась на спину, раскинула руки, закрыла глаза.

– Еще два месяца, и я перестану летать. Я решила. Что скажешь, Леднёв?

Он сел рядом.

– Что случилось? Переаттестацию ты прошла.

– У меня будет ребенок.

– Как… Ты же говорила…

– Я до сих пор поверить не могу! Представляешь, Игорь?

– Это же чудо!

– Это счастье, такое, Игорь! Я не ждала, не надеялась. Это такие ощущения! Ты себе не представляешь!

– Отец, он знает?

Она качнула головой.

– Ему это неинтересно.

– Полина, мне кажется, Бог дает нам шанс.

– Опять ты за свое…

– Меня нельзя осуждать за то, что я хочу иметь семью: жену, детей. Только не говори, что тебе это не нужно.

– Забавно… – Полина улыбнулась. – Ты стареешь, Леднёв. Ты стал сентиментальным.

Он коснулся ладонями ее лица, с нежностью посмотрел в глаза.

– Выходи за меня, Полина.

Она убрала его руки, села.

– Ты на кофе напросился. За кофе и поговорим. Я бы съела чего-нибудь. Я очень голодная! Ты как? Есть хочешь?

За ужином Полина играла непринужденность. С легкой иронией рассказывала о быте и нравах «наивных американцев». Леднёв слушал ее, терпеливо, не перебивая.

– Представляешь, Игорь, где-то там, далеко, одновременно с нашей, есть другая, нормальная жизнь! Люди радуются наступившему дню, новому расцветшему цветку на альпийской горке у дома, валяются на газонах в парке всей семьей по уикендам, гордятся своими успехами, не скрывая этой гордости (и это поощряется обществом!), переживают за судьбу любимой бейсбольной команды, путешествуют, заботятся о бездомных собаках и кошках, счастливы в день рождения получить в подарок флаг, развевавшийся над зданием конгресса, и – это необыкновенное зрелище – все как один перед началом бейсбольного матча в едином порыве поднимаются с мест и, положив руку на сердце, поют государственный гимн, и из глаз многих текут слезы! Американцы полностью освобождены от быта и каждый живет так, как работает, имея доход, так сказать, «по заслугам». На вопрос: «Как дела?» не плачутся, как мы, в жилетку, а загораясь счастливой улыбкой, отвечают: «Прекрасно!». Вообще, кто-то из наших экономистов сказал, что Россия сегодня – это Америка 1895 года. Верно не только для экономики. Но… Эй! – Полина постучала кончиком вилки по хрустальному стакану. – Мистер Эй, вы слушаете или слышите меня? Игорь, ты чем-то расстроен. Я еще на аэродроме заметила. Что на работе?

Леднёв улыбнулся.

– Ты не утратила способности чувствовать меня. Уже хорошо.

– Рассказывай. И… Давай накатим.

– Что, извини?

– Накатим что? Или что такое «накатим»?

– Вульгарная чертовка! – Леднёв рассмеялся.

Полина, довольная собой, заключила:

– Все же расшевелила тебя. Сидишь, как на похоронах.

– Почти, – он налил в запотевшие рюмки водки, себе чуть больше, Полине чуть меньше. – Стасик Константиновский на моей машине разбился. Я на неделю отпросился. Отца нужно было в пансионат отвезти. Стасик на подмене. Ну и… Ненавижу эти легкие гробы, где горсть земли с места катастрофы!

Он не чокаясь выпил.

Полина погладила его по щеке. Вдруг она отчетливо увидела то, чего в упор не замечала раньше: перед нею был усталый, измученный человек с синевой под глазами и глубокими морщинками у рта.

– Я знаю о Стасике. После его гибели я и решила уйти с летной работы. Я могу рисковать своей жизнью, но я не имею права рисковать жизнью ребенка. Знаешь, мне так хочется простого бабского счастья! Хочется варить борщ, печь пироги, растить малыша, рассказывать ему сказки и петь колыбельные, ждать любимого мужчину с работы, жить с ним душой к душе.

– Будь со мной. Все это будет.

– Игорь, ты должен понять, что мужчина-друг и любимый мужчина – две большие разницы.

– Кто же я? Погоди, дай угадаю! – начал горячиться Леднёв.

– Ты – старый друг. Больше старый, чем друг. Ты из прошлого.

– Ты жестокая. Тебе…

Он запнулся. От волнения ему было трудно говорить. Он встал, чтобы уйти.

– Если чем-то смогу помочь… Я всегда рядом. Помни.

Два месяца спустя в роскошном ресторане «Ренессанс» Обнаров давал интервью одному из телеканалов. Вдруг он увидел ее. В сопровождении бравого летчика Полина Задорожная вошла в зал и походкой царицы прошествовала к столику. Официант уже подал меню, но, увидев Обнарова, Полина что-то быстро-быстро шепнула спутнику, и оба тут же встали и демонстративно ушли.

– Старый, подобное лечится подобным!

Верный себе Беспалов стал таскать Обнарова за собой в компании своих давних знакомых девиц. Вместе они даже рванули на Новый год в Швейцарию, даже почудили, как в старые добрые времена.

Потом начались дрязги в театре. Группа реформаторов старалась всеми правдами и неправдами убрать Севастьянова с должности директора и худрука. Эту должность предложили ему, Обнарову. Давили, чтобы соглашался. Он считал это неправильным. Он не уступал.

Дома его доставал Егор. Они даже поссорились. Сын объявил, что не будет разговаривать до тех пор, пока его мамой не станет Полина, и замолчал. Когда сын молчал пару дней, Обнаров подтрунивал над ним. Когда прошла неделя, и Егор не произнес ни слова, Обнаров рассердился. Когда к концу подходила вторая неделя, Обнаров всерьез забеспокоился. Масла в огонь подлила тетя Женя. Бывшая учительницей Евгения Антоновна Галимская сказала, что ребенок может утратить речевые навыки вообще. Обнаров пытался серьезно поговорить с сыном, даже отвез его к врачу, но разговоры не имели ровным счетом никакого результата. Наконец, Обнаров был вынужден твердо обещать сыну, что найдет Полину и попросит ее быть мамой Егора. Только после этого сын вновь стал говорить. Правда, нормальная речь ребенка восстанавливалась неделю.

Обнаров вновь много работал, и вроде бы опять стало удобно и комфортно. Вроде бы…

Теперь он ни в чем не был уверен. Он то и дело с удивлением ловил себя на мысли, что думает о Полине, грустит без нее и корит себя за хамство. В такие минуты его благополучие казалось ему зыбким и непрочным, а душевного равновесия не было никакого.

Явно не в настроении Обнаров подъехал к проходной летно-испытательного центра, где была назначена встреча с консультантом картины, как сказал Валера Юдин, «одним очень заслуженным летчиком».

– Здравия желаю, товарищ Обнаров, – отрапортовал дежурный. – Я предупрежден. Вас сейчас встретят.

Ждать пришлось действительно недолго.

– Здравствуйте, Константин Сергеевич. Я – Салонин Ростислав Павлович. Связи с общественностью, так сказать!

Салонин радушно улыбнулся, протянул Обнарову руку.

– Вы читали сценарий, Ростислав Павлович?

– Нет. Простите.

– А как же… – растерянно начал Обнаров.

– Да вы не беспокойтесь! Ваш консультант в курсе.

– Я полагал, вы – мой консультант.

– Тут накладочка маленькая. Вам придется подождать двадцать минут. Ваш консультант в данный момент завершает испытательный полет. Мне же поручено вас развлекать. Может, в нашу столовую?

Обнаров пожал плечами, огляделся.

– Можно мне посадку самолета посмотреть? Вообще, я бы хотел поближе к самолетам.

– Не замерзнете? Идемте. Как раз «семьдесят первый» идет на посадку. Это и есть ваш консультант. У самолета и познакомитесь. Только я вам, Константин Сергеевич, спецпропуск выпишу.

Обнаров знал, что ощущения будут новыми, но что настолько…

Обвальный гул турбин, сгибающий человека пополам, рвущая вибрация воздуха, вихрь снежной поземки, дрожащая земля под ногами, мощь и стремительность крылатой машины.

Секунда, другая – и, выбросив «букет» тормозных парашютов, самолет уже мирно скользил по бетонке посадочной полосы. Его скорость постепенно гасла, и, подобно большому автомобилю, он сделал поворот, ушел на «рулёжку» и наконец послушно замер на стоянке.

– Ну как? – Салонин, едва сдерживая улыбку, смотрел на замершего в восторге Обнарова.

– Вот это силища! – не сводя восхищенных глаз с самолета, произнес тот. – Чтобы управлять им, нужно быть полубогом!

Преодолев кордон вооруженной охраны, они пошли к самолету.

У самолета хлопотали техники. Один бегом катил к самолету лестницу-стремянку, двое других блокировали шасси здоровенными стояночными «башмаками».

Летчик спускался по лестнице. В шлеме, в противоперегрузочном костюме, в меховой летной куртке, грузных ботинках, фигура была неуклюжей и какой-то неземной.

Техник ткнул пальцем в сторону Обнарова и Салонина, помог летчику снять шлем. В благодарность, по-свойски похлопав техника по плечу, летчик пошел к гостям.

– Здравия желаю! – сказал летчик и снял белую шапочку-подшлемник.

Ею он отер пот со лба.

– Знакомьтесь, Константин Сергеевич. Ваш консультант, летчик-испытатель первого класса полковник Задорожная Полина Леонтьевна.

Задорожная протянула руку замершему в изумлении Обнарову.

– Рада знакомству.

– Полина… – пробормотал Обнаров.

– Спасибо, Ростислав Павлович. Дальше мы сами. Пропуск я подпишу.

Салонин согласно кивнул и, наскоро распрощавшись, ушел.

Повисла пауза.

– Ты меня обманула.

Обнаров раздраженно поджал тонкие губы.

– А ничего «горшок», да? – рассмеялась Задорожная. – А это, – Задорожная указала на техников, – младшая ясельная группа. Есть, правда, еще старшая, но эти не здесь. В летной комнате. Пойдем, покажу.

– Стой! – он взял ее за рукав лётной куртки.

– Обнаров, руки!

Он послушно отпустил.

– Значит, моя рукопись понравилась. Фильм хотите снять.

– А тебе, Полина, понравилось издеваться надо мною. Понравилось, что я выгляжу глупо. Понравилось мое хамство, мой бред. Ты мазохистка?!

Она улыбнулась, открыто, искренне.

– Костя, мне хотелось посмотреть, сколько дури из тебя вылезет.

– Посмотрела? Теперь катись! Чокнутая!

Обнаров остался верен себе. Он ушел в месячный запой.

Шло время. Постепенно здравый смысл взял верх над уязвленной мужской гордыней, и запой прекратился.

В честь окончательно перевернутой страницы «муторного отрезка жизни», как Обнаров называл последние четыре месяца, с октября по февраль, он решил подарить себе праздник Он поехал на дачу к Шалобасову.

Место было живописное. Берег Балтики. Огорчало только то, что стоял лютый холод.

Банька удалась на славу! Пар был сухой и добротный. Березовые веники, срубленные на Троицкой неделе, несмотря на то, что ими нещадно хлестались, не оставили на распаренных телах ни одного листочка.

– У-ух!!! Хорошо!!!

Довольные, счастливые, они выбрались в предбанник.

– Тулупчик, тулупчик накинь!

– Да какой тулупчик, Андрюха?! Внутри все закипает! Дай сделать хоть глоток холодного воздуха.

– Мало мы в снегу валялись? Пойдем еще!