Глаза Жаклин расширились.

— Я не шучу. Все в Пайн-Гроув любят меня. Я уже завела много хороших друзей. Я познакомилась с бывшим другом Катлин, стригущим газоны, с менеджером ателье «Бон-Тон», с точной копией Хоксклиффа во плоти, с такими же красивыми мышцами, и женщиной, которая владеет местным книжным магазином.

Бутон с благодарностью ухватился за один из пунктов списка, имевший для него смысл.

— Книжный магазин в Пайн-Гроув? Она, должно быть, голодает. Никто из жителей не умеет читать.

У Жаклин мелькали подобные подозрения, но она обиделась, услышав их от Бутона.

— Они приятные люди, — жестко произнесла она. — И Джан, хозяйка книжного магазина, очень веселая, способная молодая женщина. Она помешалась на Катлин — знает все, что только можно о ней знать, — и я надеюсь получить от нее полезную информацию. Какой же ты сноб, Бутс.

— Прошу прощения. Я не понял сначала, что тебя выбрали почетным гражданином Пайн-Гроув.

— Иди к черту, Бутс. Если ты оставишь меня в покое, я предоставлю тебе набросок через пару недель.

— Так скоро? Это великолепно, Джеки, просто великолепно.

— Не называй меня Джеки, — огрызнулась Жаклин и повесила трубку.


Ближайшим значительным городом был центр графства, расположенный в тридцати милях к востоку от Пайн-Гроув. Он обладал многими удобствами, отвергнутыми гражданами его меньшего собрата, в которые входили два мотеля. Жаклин сделала остановку у торгового центра, прежде чем продолжить свой путь в ресторан гостиницы «Холидей-Инн».

В торговом центре она, с заметной неохотой, купила четыре книги. То, что пришлось внести мизерную часть в доходы Джека Картера и Брюнгильды Карлсдоттир, чуть было не убило ее, но покупка была единственным способом заиметь фотографии драгоценной парочки. Она также приобрела по экземпляру последних книг Мартинеса и Эллрингтон, но только потому, что хороший сыщик не упускает ни одной возможности. Жаклин фактически выпустила их из поля зрения как вероятных подозреваемых.

В ресторане она вытащила книги из сумочки и разложила их на столе. Официантка никак не прокомментировала изображенные лица авторов: злобно смотрящее, мило улыбающееся, пылающее румянцем и (как это было в случае с Августой Эллрингтон) спрятавшееся за чрезвычайно большого, чрезвычайно пушистого кота. Она просто отодвинула томики в сторону и подала Жаклин салат.

Не повезло, подумала Жаклин. Она на самом деле не очень надеялась на удачу. Тщательно пережевывая пищу, она размышляла над своим следующим ходом.

Прямой вопрос тоже ничего не дал. Официантка никогда не видела никого из писателей. Она также ничего о них не слышала. У нее не было времени для чтения. Чтобы сделать приятное посетительнице, она посовещалась с несколькими из своих коллег и наконец обнаружила среди них одну, которая не только умела читать, но и прочла как Картера, так и Карлсдоттир. Она любила книги Брюнгильды.

— Я никогда не знала, как она выглядит, — горевала официантка, изучая злобный взгляд Брюнгильды-викинга.

— Я покупаю только в бумажных обложках… Нет, ее здесь не было, по крайней мере, когда я работала.

Жаклин подарила ей обе книги, оставив суперобложки у себя, и та обещала позвонить по телефону, номер которого Жаклин нацарапала внутри обложки книги Картера, если кто-нибудь из них объявится. Возможно, она не позвонит, но не будет вреда, если Жаклин попробует. В ожидании кофе Жаклин занималась вырезанием фотографий из обложек.

Молодая женщина в приемной также не могла ничем помочь. То же самое ждало ее в «Рамада-Инн», находившейся на другом конце города. Жаклин забралась обратно в автомобиль и решила подвести итоги своей вылазки. Не было смысла проводить дальнейшие поиски. Поездка была оправданием, позволившим ей оторваться от укоризненного дисплея компьютера. Но было еще кое-что, что она могла сделать здесь.

Здание суда представляло собой красное кирпичное строение рубежа веков, находившееся на площади в центре города. Умеренная плата открыла ей доступ к завещанию Катлин, и она впитывала в себя его содержание некоторое время.

Здесь было не так уж много сведений, которых бы она не знала. Завещание датировалось двумя неделями раньше исчезновения Катлин. Все, чем она обладала, а также поступления от гонораров за первую и все остальные книги должны быть прямо переданы в фонд. Доход от деятельности фонда, поступавший Сен-Джону и остальным наследникам, делился между ними поровну — но это касалось не всей суммы. Пятьдесят процентов ее должны быть выплачены организации под названием «Друзья домашних животных».

До этого Катлин составила еще одно завещание, автоматически потерявшее силу после составления второго. Жаклин смогла увидеть, насколько они отличались друг от друга. Увеличение денежной суммы, направляемой на благотворительность, дало повод предположить, что Катлин узнала что-то неприятное об одном или всех своих наследниках.

Может быть, один из них пытался убить ее?

Если бы у нее было больше времени! Зеленые глаза Жаклин злопамятно сузились. Шерлок Холмс, черт его побери, зарабатывал себе на жизнь своим дедуктивным методом. Мисс Мапл ничего не делала, а только шаталась по Сент-Мэри-Мид, задавая наводящие вопросы. Она даже мало чего делала по дому, для этого у нее была прислуга. Лорд Питер Уимсли был богат и независим; более того, он имел ловкого камердинера и услужливого свояка-полицейского. У нее же есть только нью-йоркский полицейский, ее бывший любовник, чьи мысли о сотрудничестве относились лишь к физической сфере общения.

Предыдущие экскурсии Жаклин в мир преступников и преступлений приходились на время ее каникул. Несомненно, подумала она мрачно, тела падали вокруг нее и раньше, но она не замечала их, потому что была слишком занята зарабатыванием средств к существованию. Именно это должна она делать и сейчас. У писателей нет каникул. Никто не платит им жалованье, в то время, когда они жарятся под солнцем в Риме или путешествуют по Англии. Никто не будет работать за них, пока они находятся вдали от своих письменных столов. Когда же они возвращаются домой, так и не отдохнув по-настоящему из-за преследовавших их писем и мыслей о героях, которых они бросили на середине главы, они обнаруживают, что персонажи все еще находятся в затруднительном положении, а их самих ждет целая кипа писем, не говоря уже о гранках и рукописях.

«Я должна, — подумала Жаклин, — закончить проклятый набросок. Снять со своей души этот груз. Самонадеянно, конечно, полагать, что никто не разобьет мою голову и не покончит со мной разрядом тока, прежде чем я смогу его завершить. Проклятая Ара, я ненавижу эту женщину. Кто бы мог подумать, что она превратится в такую развалину? Мне хотелось бы поговорить с другими участниками конкурса об их предположениях относительно дальнейшей судьбы героини. Но в теперешней ситуации…»

Жаклин остановилась не потому, что посетитель за соседним столом пристально посмотрел на нее из-за того, что она рассуждала вслух, а поскольку ее захватил прилив вдохновения. «Что, если… А затем предположим…»

Она запихнула карандаш и блокнот обратно в сумочку, забросила ремень через плечо и стрелой вынеслась из ресторана.

По дороге в Пайн-Гроув Жаклин разработала сюжетный ход, пришедший ей в голову. Он предполагал отправить на свалку большую часть наброска Катлин и введение нового персонажа — женщины, действующей в качестве антипода и соперницы Ары. Жаклин радостно засопела и обогнала антикварный «шевроле», за рулем которого сидел пожилой мужчина. Это могло сработать. Это должно сработать. Это был пустяк, мелочь, но такая мелочь, которую можно сравнить с кульминацией восторга по поводу рождения Великой Идеи, проломившей продолжительный творческий затор в голове писателя. Жаклин чувствовала, что вот-вот разразится песней. И в самом деле она взорвалась ею.

— О, что за великолепное утро. О, что за прекрасный день…

Был полдень, а не утро, но она не могла придумать песню, радующуюся этому времени суток. Ее новорожденной идее полезно будет отлежаться до вечера. Жаклин не могла забыть ее, та для этого была слишком великолепна. (Она ухмыльнулась.) Она даже могла породить несколько вспомогательных идей. Жаклин все еще не придумала окончания, заключительной развязки, такой же, как и финал «Обнаженной во льду», — чего-то, что могло бы привести к третьей книге и при этом оставить читателя с чувством насыщения, если не полностью удовлетворенным.

В первый раз за утро Жаклин призвала на помощь свою совесть. «Я буду сидеть за столом, пока не пущу корни или не закончу набросок. А тем временем…»

Только один неудачный случай произошел с ней на пути обратно. На окраине Пайн-Гроув ее машину обогнал автомобиль без опознавательных знаков с мигающим красным маячком. Безропотно Жаклин остановилась. Может быть, она неслась слишком быстро. В этот день предстояло сделать так много.

Офицер был членом местного департамента шерифа, а не государственным полицейским, и, когда он увидел Жаклин, его невинное молодое лицо расплылось в широкой улыбке. Он даже не спросил ее водительских прав. Прочтя ей суровую лекцию о риске превышения скорости для жизни детей и домашнего скота, он разрешил ей ехать дальше, но прежде спросил, где она научилась дзюдо. Очевидно, история о ее стычке с Картером не только разнеслась благодаря ее почитателям, но также была несколько преувеличена. Без сомнения, сейчас циркулировала версия, по которой она подпрыгнула в воздух и ударила Картера так, что тот мгновенно потерял сознание.

Жаклин продолжила свой путь, довольная, но ее мучило любопытство, как молодой офицер узнал, кто она такая. Она не была единственной привлекательной женщиной средних лет с зелеными глазами и золотисто-каштановыми волосами, которая вела машину с нью-йоркскими номерами и значком «мондейл-ферраро» на бампере.

В городе она остановилась у супермаркета, чтобы сделать некоторые необходимые припасы. Занятия в школе должны скоро закончиться, и она хотела быть к этому готовой.

Достигнув Гондала, Жаклин была встречена бормотанием мотора и увидела ползущую по лугу газонокосилку. Мужчина в джинсовом костюме, управлявший ею, был высок и широкоплеч, но это был не Пол Спенсер. Его невозможно было ни с кем спутать, что бы он ни делал. «Ее мудрое сердце знало его».

— Проклятье! — выругалась Жаклин.

Маленький коттедж выглядел еще печальнее. Когда Жаклин отперла дверь, дыхание промозглого, влажного, мертвого воздуха приветствовало ее появление. Она оставила дверь открытой, чтобы проветрить помещение, и вошла в другую комнату — библиотеку Катлин. Кто-то убрал сломанные части лестницы и подмел пол, уничтожив таким образом вещественные доказательства. Если это можно назвать доказательством… Подпиленная ступенька, которая, по ее мнению, была более убедительным свидетельством злого умысла, оставалась нетронутой. Доказывало ли это, что Сен-Джон, по распоряжению которого, очевидно, был наведен порядок в доме, был невиновен? Возможно, но это не означало, что он был невиновен в другом.

Пробежав глазами по книжным полкам, она поняла, что книги были рассортированы по предметам: история, антропология, фольклор, литература, поэзия. Это было впечатляющее собрание, указывающее на широту кругозора Катлин Дарси. Она использовала самые разнообразные источники для написания «Обнаженной во льду» — библейские толкования, работы по древним религиям, недавние археологические исследования.

Жаклин поддалась очарованию книг. Ей с трудом удалось удержаться, чтобы не взять с полки один из томов и не начать читать. Она пришла сюда не для этого. Жаклин попросила пустую картонную коробку у управляющего супермаркета и собиралась отобрать для себя несколько книг. Ей необходимо расширить свои знания, особенно в области фольклора. Религиозный аспект четко прослеживался в книге Катлин; она широко использовала сочетания таких авторитетов, как Леви-Брюл, Фрэйзер и Г.Р. Леви.

Их книги тоже стояли на полках. Жаклин положила их в коробку и побрела дальше, изумляясь широте интересов Катлин. Целую полку занимали произведения сестер Бронте, включая стандартные работы, посвященные их юности. Поэзия, древняя и классическая история… Здесь было старое и очень мило оформленное издание Светония. Ужасно запятнанное плесенью… Проклятый Сен-Джон. Жаклин сняла книгу с полки и вытерла корешок своим платком.

Она не могла сказать, почему именно в это мгновение у нее в голове возникла связь. Возможно, именно название — «Жизнь двенадцати цезарей» — и включило механизм ее памяти, наизусть перечисляющей имена, которые она запомнила еще в колледже. Что бы этот механизм ни представлял собой, появилась связь, сильная, как быстрый пинок под зад. Не заботясь о том, что на полу могут быть занозы и пыль, Жаклин опустилась на него и открыла книгу.

«Прозвищем Калигула («Сапожок») он обязан лагерной шутке, потому что рос среди воинов, в одежде рядового солдата».