Нора Робертс - Обожествлённое зло

– О, да. – Клер неуверенно провела рукой по волосам. – Кэм, это… Анжи. – Отпустив дверь, так что та с силой захлопнулась, Анжи протянула руку. – Анжи Ле Бо. Рада познакомиться.

– Кэмерон Рафферти. – Кэм продолжал одной рукой обнимать Клер за плечи, понимая, что делает это с видом собственника.

– Шериф, ну да. – Улыбнувшись, Анжи бросила на него оценивающий взгляд, изучая его от кончиков потрепанных высоких кроссовок до темных взлохмаченных волос. – Клер нам о вас говорила. – Анжи многозначительно взглянула на Клер. – Но, очевидно, кое-что она забыла упомянуть.

– Там есть вино, – быстро сказала Клер. – Или пиво, если хочешь.

– Все равно. – Теперь Кэм сам стал оценивать гостью. Анжи Ле Бо, отметил он, была в духе джаза, звучащего по радио, такая же быстрая и энергичная. К тому же очень любопытная. – Вы с Клер вместе учились в колледже, так ведь?

– Верно. А теперь я ее агент. Что вы думаете о ее работах?

– Выпей еще вина, Анжи. – Клер почти насильно сунула ей в руку бокал вина.

– Это личный или профессиональный вопрос?

– Простите, не поняла?

– Я просто хотел бы знать, вы задали вопрос как ее друг или как ее агент. – Взяв бокал из рук Клер, он наблюдал за Анжи. – Потому что, если это вопрос ее агента, я должен быть поосторожнее. Так как я собираюсь купить ту скульптуру – «Костер», которая стоит у нее в гараже. – Он бросил взгляд на Клер. – Ты опять оставила ключи в машине, – сказал он и, вытащив их из кармана, бросил ей.

Потягивая вино, Анжи улыбнулась. – Мы обсудим это. А пока, скажите-ка, вы умеете разжигать угли?

Джейн Стоуки было все равно, что станется с фермой. Она покончила с ней. Она покончила и с Эммитсборо.

Двое ее мужей лежали на кладбище, оба отнятые у нее внезапно. Первого она любила безоглядно, со всей полнотой счастья. Бывали моменты, даже после столь долгих лет, когда она вспоминала о нем, тоскуя – направляясь ли в поле, где он пахал, поле, где он умер, или же поднимаясь по лестнице к их когда-то общему ложу.

Она вспоминала его молодым, полным жизни и красивым. Было время, когда красота занимала большое место в ее жизни, когда такие вещи, как цветы в саду или нарядное платье были полны значения и приносили радость.

Но Майка не было уже больше двадцати лет, а она стала старухой в пятьдесят лет.

Она не любила Биффа, здесь не было того чувства, когда колотится сердце и кружится голова. Но она нуждалась в нем. Она зависела от него. Боялась его. Потеря его была подобна ампутации. Больше некому было говорить ей, что делать, когда и как. Больше не для кого было готовить, убирать, не было по ночам теплого тела, дышащего рядом с ней.

В восемнадцать лет она оставила родительский дом и перешла в дом мужа, полная мечтаний, дурманящей любви и радужных надежд. Майк заботился о ней, расплачивался по счетам, принимал решения, беспокоился о делах. Она хозяйничала в доме, занималась садом и родила ребенка.

Этому ее учили. Это она знала.

Спустя шесть коротких месяцев после его смерти она отдала себя, свою ферму, свой дом Биффу. Еще до того он уже начал брать на себя решение больших и мелких проблем. Ей не пришлось ломать себе голову над банковскими счетами и бюджетом. Если, в отличие от ее жизни с Майком, здесь не было таких денег и такого покоя, то по крайней мере она снова была женой. Возможно Бифф не был добрым, но он находился рядом.

Теперь же, впервые в своей жизни, она осталась совершенно одна.

Одиночество давило, дом был такой огромный и пустой. Она чуть было не попросила Кэма пожить у нее, просто чтобы ощущать привычное мужское присутствие в доме. Но это было бы предательством по отношению к Биффу, который так долго управлял ее жизнью, что его смерть не повлияла бы на ее верность.

Кроме того, на каком-то этапе она потеряла своего сына, так же безвозвратно, как потеряла его отца. Ей было фудно определить, когда именно это случилось, да она давно и перестала пытаться это сделать. Он перестал быть ее сыном и превратился в беспокойного, непокорного, дерзкого чужака.

Из-за него она почувствовала себя виноватой, жалко виноватой, так быстро после смерти Майка выйдя замуж за Биффа. Он не сказал ни слова, ни одного слова, но то, как он осуждающе посмотрел на нее своими темными глазами, и нанесло тот вред.

Она остановилась, не дойдя до надворных построек, и опустила на землю коробки, которые несла. Ярко сияло солнце, блестела зеленая трава, которую скосят и уложат в брикеты уже посторонние люди. Маленький теленок бежал за своей мамашей, прося молока, но Джейн не замечала этого. В ее сознании фермы уже не было, как не было и связанных с нею надежд.

Когда-то она любила ее, как любила когда-то своего сына. Но эти чувства к земле и своему ребенку казались теперь столь далекими, как будто принадлежали другой женщине. Она знала, что Бифф жестко обходился с фермой, точно так же, как он жестко обходился с мальчиком и с ней самой.

«Им это было полезно», – напомнила она себе, снова поднимая картонные коробки. Майк ведь их избаловал. Она почувствовала, что ее глаза увлажнились, как это часто с ней случалось в эти дни, но она даже не дала себе труда смахнуть слезы. Некому было это видеть. Некому было беспокоиться.

Через несколько недель она сможет взять деньги, полученные от продажи фермы и уехать в штат Теннесси поближе к своей сестре. Она купит маленький домик. «И что будет там делать? – подумала она, оперевшись о стену сарая и зарыдав. – Боже милостивый, что она будет делать?»

Каждый день ее жизни был полон тяжелого и долгого труда, но она никогда не работала по найму. Она не разбиралась в таких вещах, как условный депозитный счет и доходы на капитал. Ее поражали и пугали люди, которых она иногда видела в передачах Опры или Донахью, говорящие о том, как они открывают самих себя, начинают новую жизнь, учатся справляться с горем.

Она не хотела быть свободной или умелой. Больше всего на свете она не хотела оставаться одной.

Когда рыдания прекратились, она вытерла лицо фартуком. Дни, наступившие после смерти Биффа, она заполняла нужными и ненужными хлопотами. Она уже подоила и покормила утром скот, собрала и вымыла яйца. Вычистила свой и без того чистый дом. Еще было далеко до полудня и впереди тянулся бесконечный день, а за ним еще одна бесконечная ночь.

Она решила начать с сараев. Большую часть инструментов и машин с фермы продадут на аукционе, но она хотела сначала разобраться в сараях, осмотреть и отобрать вещи, которые выгоднее будет продать напрямую. Ее пугала мысль остаться без достаточных денег, оказаться не только одинокой, но бедной и одинокой.

Бифф не застраховал свою жизнь. С какой стати тратить порядочные деньги на страховые премии? Она похоронила его в кредит. Умирай сейчас, плати позже. Пора было оплачивать взнос по закладной на ферму, а также кредит за сенокосилку, которую Бифф купил два года тому назад. Затем надо было платить за корма, за услуги по сбыту продукции, за трактор и за «кадиллак» Биффа. Этан Майерс из банка сказал, что они продлят ей срок оплаты до того времени, пока она не приведет свои дела в порядок, но мысль о долгах не давала ей уснуть по ночам.

Она не могла перенести сам позор – оказаться должником. Раньше она оправдывала весь этот взятый кредит тем, что должником был Бифф, это Бифф платил или был должен. Теперь же не было того, кто бы стоял между ней и реальностью жизни в долг.

Она не могла достаточно быстро продать ферму.

Она вынула ключи из кармана фартука. Бифф никогда не позволял ей входить в этот сарай. Она ни разу не задала ему вопроса об этом. Никогда не осмеливалась. Даже вставляя ключ в солидный висячий замок, она ощутила укол страха, как будто он мог вдруг появиться за ее спиной, крича и отталкивая ее. На ее верхней губе появилась маленькая струйка пота, когда замок поддался.

Закукарекал старый петух и она вздрогнула от неожиданности. Воздух внутри был слишком затхлым и слишком сладким. Как будто какое-то существо заползло внутрь и умерло там. Дыша раскрытым ртом, Джейн положила замок и ключи в карман фартука и подперла дверь камнем.

Внезапно ее охватил беспричинный страх оказаться запертой в сарае. Ей представилось, как она бьется в дверь, умоляет выпустить и кричит. А сквозь щели доносится смех Биффа, запирающего дверь на замок.

Входя внутрь, она холодными ладонями потерла холодные предплечья.

Помещение было небольшое – десять на двенадцать и без окна – но даже яркому солнечному свету было не под силу проникнуть в углы сарая. Ей не пришло в голову захватить фонарь, она была уверена, что найдет его внутри. Как же иначе мог Бифф что-либо видеть здесь? Он ведь проводил здесь целые часы, часто и по ночам.

Что он тут делал? Она задавала теперь этот вопрос, чего не позволяла себе делать, когда он был жив и мог бы, вероятно, угадать ее мысли.

Мурашки побежали у нее по коже, едва она вошла внутрь. В тусклом свете она различила узкую складную кровать, на ней голый матрас с пятнами. На металлических полках, где по ее предположению, должны были находиться инструменты, лежали кипы журналов, которые он хранил. «Ей придется их сжечь», – подумала Джейн, и кровь прилила к ее щекам. Она бы не вынесла, если бы агент по продаже недвижимости или аукционист, наткнувшись на них, стали бы хихикать.

Она не заметила никакого фонаря, но увидела свечи. Свечи из черного воска. Ей было уже тревожно, когда она зажигала их, но их тусклый, таинственный свет подействовал еще хуже. При этом свете она начала стаскивать журналы с полок и класть их в коробку, отворачивая взгляд от дразнящих обложек. Ее пальцы наткнулись на ткань. Удивленная, она потянула ее и обнаружила длинный балахон с капюшоном. Одеяние пахло кровью и дымом, и она поспешно бросила его в коробку.

Она не задумывалась, что это такое, не позволяла себе задуматься. Но ее сердце забилось слишком учащенно. «Сожги это, – говорила она себе. – Сожги это все». Слова снова и снова повторялись в ее мозгу, как заклинание, когда она через плечо посмотрела на дверь. У нее пересохло во рту, руки дрожали.

И тут она увидела фотографии. На одной была молодая девушка, почти ребенок, лежащая на раскладушке. Нагая, со связанными руками и ногами. Широко открытые глаза с бессмысленным выражением. Были еще фотографии – та же самая девушка с раздвинутыми ногами, коленями, согнутыми так, что были видны гениталии.

Другая девушка – чуть постарше, с очень светлыми волосами, прислоненная к стене, как кукла, и свеча – Боже милостивый, из бледного треугольника волос бесстыже торчала свеча.

Было еще много снимков, десятки их. Но она не могла больше смотреть. Ее грудь вздымалась, когда она мяла и рвала их, когда в отчаянии ползала на четвереньках, чтобы подобрать каждый клочок. Ее рука наткнулась на длинную сережку из бусинок. Джейн бросила ее в коробку.

Задыхаясь, она задула свечи и швырнула их туда же. Резкими, торопливыми движениями она вытащила коробку наружу. От яркого солнца она сощурилась, осматривая двор и дорогу диким взглядом.

А что, если кто-нибудь появится? Ей надо было спешить, немедленно все сжечь. Она не задумывалась над тем, что делает. Она не задавалась вопросом, что именно она уничтожает. Ощущая резкую боль в груди, она побежала к амбару за канистрой бензином. Воздух с хрипом вырывался из легких, когда она плеснула горючее на коробку со всем ее содержимым. От бега шпильки вылетели у нее из волос, и они болтались длинными спутанными прядями, делая ее похожей на ведьму, что напускает свои тайные чары.

Дважды она пыталась зажечь спичку и поднести ее к фитилю свечи. Дважды пламя вспыхивало и гасло.

Она громко зарыдала, когда фитиль, наконец, зашипел и загорелся. Когда она поднесла свечу к пропитанной бензином коробке, ее руки так дрожали, что чуть было опять не погасили огонь. Затем она отступила назад.

Картон и бумага со свистящим звуком загорелись, взметая вверх огонь и исторгая запахи. Внутри коробки в пламени съеживались фотографии, и огонь пожирал лицо Карли Джеймисон.

Джейн закрыла лицо руками и зарыдала.

– Я говорила вам, что это тихий городок, – Клер удовлетворенно улыбалась, прогуливаясь по главной улице между Анжи и Жан-Полем.

– Мне кажется, что слово «город» явное преувеличение. – Анжи посмотрела на собаку, радостно бегущую без поводка по противоположной стороне улицы. Пес поднял лапу и привычно справил нужду под дубом. – Скорее, это– деревня.

– Как только ты попробуешь гамбургер в заведении «У Марты», эта ухмылка сойдет с твоего лица.

– Этого-то я и боюсь. голубое полотнище, повешенное высоко над улицей.

– Мы готовимся к субботнему параду в честь Дня памяти павших.

– Парад. – Его лицо засияло. – С марширующими оркестрами и хорошенькими девушками, жонглирующими жезлами.

– Будет это и многое другое. Это самое большое событие в городе. – Она кивком указала на дом, мимо которого они проходили, где женщина, стоя на корточках, старательно красила крыльцо. – Все наряжаются и вытаскивают свои складные стулья. На площади установят трибуну для мэра, членов городского совета и других важных лиц. К нам приедут школьные оркестры со всего графства, местная королева красоты этого года, лошади, Маленький Легион.