Елена Богатырева - Обреченная на счастье

Когда-то давно, когда меня еще и в помине не было, мой дед заскучал в родной воронежской деревне. Кулачные бои — стенка на стенку — вот и все развлечения. И он отправился в столицу. В Питере устроился работать кузнецом, но тут началась какая-то интересная заварушка, и он, разумеется, в стороне не остался, а влез в нее по уши. Заварушка на поверку оказалась революцией, и в день взятия Зимнего дед брал какой-то важный мост, а потом удерживал его. Какой именно, я так и не выяснила, потому что мы с ним на этом свете немножечко разминулись. После того как большевики укрепились в Питере, деда забросили в Среднюю Азию — строить там коммунизм. По дороге он заехал в родную Тихвинку повидать родителей и с удивлением обнаружил, что соседская девчонка, которая еще недавно пешком под стол ходила, превратилась в шестнадцатилетнюю красавицу. На юг он отправился уже вместе с законной женой, которая впоследствии стала моей бабушкой.

Начиная с этого времени в Узбекистан стали перебираться и другие родственники из-под Воронежа. Место было красивое, люди — гостеприимные. Дед учился и работал и в конце концов стал прокурором. Если бы кто-нибудь из бюрократов, появившихся уже тогда, не принял во внимание его революционное прошлое, а заглянул ему в глаза, то схватился бы за голову и из прокуроров перевел бы его в адвокаты. Дед был человеком редкостной доброты. Безгранично добрым. Безумно добрым. И жилось ему, наверно, в его должности несладко, но он редко жаловался. Он все время улыбался. И всех вокруг любил.

Во время войны Ташкент, где они тогда обосновались, стал самым людным городом страны, потому что туда перебрался из Москвы и Питера весь цвет творческой интеллигенции. Дети-блокадники, вывезенные через Ладогу по Дороге жизни, не верили своим глазам: вожделенная еда здесь раскачивалась прямо на ветках: вишня, слива, тутовник, виноград — ешь сколько хочешь!

Отец деда, то есть мой прадед, к тому времени остался один в родной деревне, и дед перетащил его к себе. Шестидесятилетний старик плакал от счастья. Ему казалось, что он уже умер и попал в рай за все свои мучения. Столько лет он месил грязь в родном колхозе, работая практически бесплатно, за палочки-трудодни, а теперь устроился подрабатывать ночным сторожем. Целый день он спал, а потом шел на работу, где тоже спал, но ему за это еще и деньги платили. Просыпался он только для того, чтобы сорвать персик, качающийся над его головой.

Вот так моя семья оказалась в фантастическом городе, до которого мне теперь долететь на самолете никаких денег не хватает. Дешевле объездить пол-Европы.

Вообще-то у моей семьи весьма любопытная история. Я знаю ее во всех деталях благодаря своей любознательности. И если описать ее полностью, получится что-то вроде саги о Форсайтах.

Когда я заканчивала школу, папа часто болел, и мама даже ушла из института, чтобы за ним ухаживать. Она брала переводы на дом. Денег вечно не хватало, но я долго не замечала этого. Бедность подкрадывается незаметно. Одежда сначала выходит из моды, потом постепенно ветшает. Пустота в холодильнике становится хронической. Снашивается обувь, стоптанные каблуки выдают почтенный возраст башмаков. И все время хочется чего-нибудь вкусненького.

Все это у нас уже давно произошло, но я не заметила этого вовремя в силу своей повышенной занятости. Я плела десяток любовных интриг вместе со своей ближайшей подругой, тратила массу энергии на эпиграммы, адресуя их всем мало-мальски знакомым мне людям, обожала ездить на мотоциклах, беря их напрокат у своих воздыхателей, а по вечерам строила глазки молодому сторожу, чтобы попасть со своей командой в школьный бассейн или в спортивный зал.

Школа тоже отнимала у меня массу времени. Я училась в классе с углубленным изучением физики и математики и собиралась поступать в Ленинградский политехнический институт. Но все мои увлечения при этом сводились к литературе. Я бы, наверно, все-таки выбрала филфак, если бы учительница по литературе не вызывала у меня такого отвращения. А математику я не очень любила, зато очень любила математичку.

Математичка у нас была самая сильная в школе и, похоже, в городе. У нее, правда, имелся малюсенький недостаточек — нет в жизни совершенства. Выражался он в том, что она страшно орала на всех уроках. Ну совсем не переносила эта женщина нас, остолопов. Не переваривала. Орала сразу же, как только кто-нибудь делал ошибку или никак не мог усвоить какую-нибудь, на ее взгляд, ерунду. В девятом классе мы ее жутко боялись. А в десятом — привыкли и даже полюбили. Можно ведь говорить ласково злые слова, а она кричала по-доброму.

Застукав однажды меня на уроке математики за посторонним занятием, она полезла было в карман, но вспомнила, что пистолета у нее, к сожалению, нет. А он бы ей в этот момент ох как пригодился! Постороннее же занятие, со страшным криком вырванное из моих рук, оказалось листочком с очередной — тысяча первой — эпиграммой, и учительница, прочитав его, наконец догадалась, кто наводняет школу этими штучками. Убивать меня она передумала, а потребовала тут же, на уроке, поклясться, что я напишу для нашего класса сценарий агитбригады, и только в этом случае она не вызовет в школу моих родителей, чтобы поведать, чем я здесь поминутно занимаюсь.

Это попахивало шантажом, но выбора не было. Поэтому, умирая от смеха, я состряпала свой первый сценарий. Мои скучные одноклассники расцвели и превратились неожиданно в великих актеров — все до одного, особенно троечники. И в результате наша агитка потрясла школу. Мы ее показывали раз десять, и каждый раз зал стонал от хохота и ревел от восторга. Математичка преобразилась. Похоже, она тоже промахнулась с точными науками, ей бы надо было поступать на режиссерский. Она стала душой нашего маленького театра, хохотала на репетициях громче всех, подпевала и любила нас на сцене гораздо больше, чем на своих уроках. Ко всему прочему она оказалась женщиной азартной и ненасытной, поработила меня и заставила писать сценарии по любому случаю: конец четверти, День молодежи, мужской день, Женский день и так далее.

Литераторша, которую мы все тихо ненавидели — очевидно, взаимно, — на наши выступления никогда не приходила. Однако по школе ходили легенды и о самих выступлениях, и об их авторе. Поэтому пристальное внимание и повышенная нелюбовь (хотя, казалось бы, куда уж дальше?) с ее стороны мне были обеспечены. Но я сама тоже не подарок, совсем не подарок, и даже когда мне было семнадцать, противостояние со мной вряд ли могло показаться кому-то легким и приятным занятием. На уроках я сидела и смотрела ей в глаза все сорок пять минут. Другие опускали взгляд, когда она роняла по ходу дела отвратительные реплики, я — нет. Получалось, что меня ничем не возьмешь. Но она тоже не собиралась отступать. Задавали стихи. Я читала что-то Гумилева, в то время запрещенного, класс сидел затаив дыхание, а литераторша в конце подводила итог: «Да, дикция у тебя неплохая». Но я на нее даже не обижалась. Я вообще уверена, что в жизни, чтобы совсем не соскучиться, должны быть и злодеи, и пакостники, иначе кого же, в конце концов, мы будем побеждать? В конце десятого класса она заставила меня написать десять сочинений в течение десяти дней на все экзаменационные темы, чтобы решить, ставить мне пять или четыре. Оценка никак не влияла на мой общий балл, но я пошла на принцип, ведь эта женщина пыталась доказать мне мою литературную несостоятельность! (Мне — будущей студентке технического вуза!) Несмотря на нехватку времени, я просиживала в центральной библиотеке все вечера, с огромным удовольствием перечитывая исследования о жизни Лермонтова, Пушкина и прочих программных столпов. То есть благодаря нашей вражде я становилась образованным человеком! На следующий день я читала вслух перед классом десять страниц текста, состряпанного за ночь, напоминавшие скорее эссе литературоведа, чем школьное сочинение. Через десять дней она все-таки влепила мне четверку. Но я одержала победу куда более значимую — почувствовала вкус к писанию и заработала уважение одноклассников.

Однако я, безусловно, должна благодарить обеих этих женщин, которые вынудили меня пройти настоящую, удивительную школу творчества. Именно их имена я и назвала, когда в издательстве мне задали вопрос: «А кто вас научил писать?» Нет худа без добра.

Теперь вы можете себе представить, в круговороте каких событий я жила в десятом классе, поэтому полное обеднение нашей семьи прошло мною не замеченным. Однажды у нас намечалась грандиозная дискотека, и вдруг выяснилось, что мои босоножки порвались и мне абсолютно нечего надеть. Я посмотрела на мать — ее извиняющийся взгляд блеснул слезой. Тут только я поняла, какая же я все-таки скотина. Ту энергию, которую я распыляла, как из брандспойта во все стороны, стоило бы направить на то, чтобы помочь своим родным. На праздник я не пошла и три дня после этого сидела дома, судорожно пытаясь придумать, где и как достать денег.

Я решила стать репетитором. Например, по физике, где у меня выходила чистая пятерка, даже без намека на минус. Я написала объявления относительно уроков и, ни слова не говоря родителям, расклеила их в районе школы. И это сыграло в моей жизни удивительную роль.

Однажды в воскресное утро, когда папе нездоровилось больше обычного, к нам в гости заявилась соседка — Альбина Пиратовна. Конечно, это не совсем то отчество, которым ее наградили родители, но воспроизвести подлинное с помощью русского языка было невозможно: сначала шел какой-то сложносоставной всхлип, а потом окончание — ратовна. Но все жильцы дома, не договариваясь, звали ее просто Пиратовной. Возле нашего четырехэтажного дома она развела небольшой садик и завывала, как сирена, если кто-нибудь из детей, не дай Бог, покушался на ее недозрелые вишни. Ко всему прочему Пиратовна обожала сплетничать и знала все про каждого. Когда речь заходила о ком-нибудь из соседей, она многозначительно ухмылялась и качала головой, мол, знаем мы такого.

И вот Пиратовна явилась к нам занять муки. Это было на нее не похоже — переться на четвертый этаж в соседний подъезд, вместо того чтобы зайти в любую другую квартиру пониже. Мама засуетилась, пригласила ее на кухню, насыпала муки и собралась было распрощаться, но та завела беспредметный разговор за жизнь. Мама нервно кивала, думая только о том, как бы скорее спровадить незваную гостью, потому что папа в соседней комнате ворочался с боку на бок — у него что-то болело, и ему требовалось все мамино внимание. Однако Пиратовна уходить не собиралась. Повисла пауза, и мама, чтобы не прослыть с легкой руки Пиратовны невежливой, предложила ей чаю. Пиратовна обрадовалась и села. Я все это время стояла на кухне, наблюдая за невиданными делами, — сама Пиратовна пожаловала, это неспроста. Мама схватила чайник, и тут Пиратовна сказала ей ласково:

— Знаешь что? Ты особенно-то не бегай. Иди к мужу, я все понимаю. Вон у тебя дочка стоит, мы с ней чайку и попьем.

Маме было недосуг разбираться, зачем Пиратовне сдалась ее дочка. Она вздохнула с благодарностью и бросилась в соседнюю комнату. Я начала важно двигаться по кухне, заварила чай, накрыла на стол. А когда разлила чай по чашкам, Пиратовна бросила передо мной на стол одно из тех объявлений относительно репетиторства, которые я совсем недавно расклеила.

— Твое? — спросила она грозно.

Я покосилась на дверь, за которой несколько минут назад скрылась мама, и быстро скомкала объявление.

— Мое, мое, только шуметь не надо, ладно?

— Ай-яй-яй, — сказала Пиратовна. — Сколько же тебе лет, репетитор? Восемнадцать есть уже?

Я молчала, не понимая, какое ей дело до моих лет. А Пиратовна, попивая чай, вдруг перешла совсем на другой тон:

— Ты, девочка, молодец. Я же все вижу, все понимаю. Захотела родителям помочь. Очень похвально — слов нет. Только кто же к тебе пойдет учиться? Ты ведь сама еще ребенок. Тебя саму еще учить надо. Не найти тебе учеников.

Я и сама уже некоторое время догадывалась, что ничего у меня не выйдет. Звонили несколько раз по этому объявлению, но, как только узнавали, что я учусь в десятом классе, бросали трубку.

— А знаешь, я ведь могу тебе помочь. Хочешь заработать немного? Да что там немного, такие деньги могу заплатить, что ты и за три месяца своего репетиторства не заработала бы.

Искорка азарта, очевидно, затеплилась в моих глазах, потому что Пиратовна довольно хмыкнула и продолжала, не дожидаясь ответа:

— Я дам тебе одно задание. Очень простое. Справишься с ним — получишь сто рублей. Согласна?

— И что нужно сделать? Зарезать кого-нибудь? — разумеется, второй вопрос я произнесла только мысленно.

— Нужно съездить в Таджикистан. Есть там такой городок, называется Пинджекент (название опять же условное, потому что сначала шел тот же непереносимый для языка всхлип, с которого начиналось ее отчество). Так вот, там живет мой дед. Старый он человек и странный. Поедешь к нему и проживешь там дня три. А когда будешь уезжать, он тебе даст вазу. Старенькую такую, медную. Это у него заскок такой — всем старые кастрюли раздаривать. Вот ты мне эту вазу и привезешь.