Последние десять лет мы с Робертом жили как среднестатистическая американская семья, пару раз были даже времена, когда нам приходилось завязывать ремни потуже, но перед своим уходом Роб рискнул и сделал очень выгодный финансовый вклад, по-дешевке купив акции дома мод, который вскоре стал лидером в Северной Америке. В итоге именно эти акции обеспечили меня с девочками деньгами. Благодаря этим деньгам я без проблем смогла позволить нашим дочерям получить одно из лучших образований в стране. У нас была квартира рядом с центром города, купленная за деньги, вырученные за продажу недвижимости в Сиэтле, был собственный автомобиль и раз в квартал я получала проценты по своим акциям. Благодаря Роберту в те времена мы с девочками порой могли себе позволить больше, чем среднестатистическая британская семья. А когда девочки окончили учёбу и проценты с акций стали приносить ещё бóльшие деньги, я по-настоящему разбогатела и откровенно начала жить на широкую ногу. С такими деньгами предо мной предстали совершенно новые возможности. Я стала путешествовать, отдыхать на дорогих курортах, покупать только брендовую одежду, пить самое дорогое шампанское… Не считая лет, проведённых в браке с Робертом, это были лучшие годы в моей жизни. Девочки разлетелись от меня в разные стороны, так что я стала свободна, словно перелётная птица.

Изабелла решила реализовать себя как художника, и я поддерживала её, как только могла поддерживать мать, дочь которой отказывалась принимать от неё деньги. Не смотря на то, что я осознавала насколько малы шансы художника разбогатеть, я гордилась целеустремленностью Изабеллы и никогда её не подавляла. Я была уверена в том, что могу позволить своим дочерям такую роскошь, как право выбора. И всё же в своё время я не поняла желания своей младшей дочери, Стеллы, нарожать кучу детей и превратить себя в домохозяйку. Я очень долго противилась её желанию так рано становиться женой и матерью, и даже после рождения Пени отговаривала её заводить больше двух детей. И тем не менее, уже имея Энтони и Пени, она вскоре родила Джереми, а затем ещё и Хьюи, Мишу, Ташу.

Я тогда так до конца её и не поняла. Не понимала вплоть до тех пор, пока её не стало. Сейчас же, имея столько внуков и даже правнуков, оставленных мне бесценным даром именно от Стеллы, я даже мысленно не могу подобрать нужных слов, когда прихожу на могилу своей младшей дочери с желанием поблагодарить её за то, что она не позволила мне отговорить её от её пламенного желания создать большую семью. Благодаря ей я не осталась одинокой, никому не нужной старухой, деньги которой к концу её жизни иссякли, словно просочившийся сквозь пальцы песок. И хотя я прежде посещала своих внуков один-два раза в год, сейчас, задержавшись в гостях у Пени, я осознаю, что пройдёт ещё совсем немного времени, и я уже не смогу обойтись без их помощи. Благодаря Стелле однажды я не попаду в престарелый дом, а ведь я даже не успела поблагодарить её за подаренную ею мне счастливую старость.

И хотя теперь я острее осознаю, что такое одиночество, я никогда не считала себя одинокой. После смерти Роберта у меня долгое время не было мужчины. Я бы не посмела “завести” себе другого мужчину на земле своего мужа, отчасти поэтому я и вернулась обратно в Британию.

Уже после возвращения на родину у меня было много мужчин и все они без исключения были моложе меня минимум на десяток, максимум на два десятка лет. Некоторые из них годились мне в сыновья, но я, будучи достаточно обеспеченной и сохранившей красоту женщиной, могла себе позволить подобную роскошь. Кто-то из них был страстным любовником, кому-то я обеспечивала безбедное существование, кто-то за свой счёт возил меня на острова, кому-то я дарила неприлично дорогие часы, но ни с кем из них я не состояла в отношениях дольше трёх лет. Это было моё строгое кредо, которого я придерживалась без исключений и о котором не знал ни один из моих кавалеров. Я всегда бросала их первой и сразу же находила себе нового человека, после чего всё начиналось заново: первые взгляды, первые свидания, первые поцелуи, первые ночи… Женщина с моей красотой – не оставившей меня даже сейчас, в мои семьдесят четыре – могла даже не сомневаться в том, что она желанна, и я никогда в этом не сомневалась. Однако я всегда любила только одного человека. Роберта Палмера. Того, кто сделал меня не просто своей возлюбленной, но матерью своих детей. Детей, которых я потеряла так же, как однажды потеряла его – безвозвратно. По крайней мере я так думала до сегодняшнего дня, пока Таша не облила меня чаном ледяной надежды на то, что Изабелла может ко мне вернуться.

Муж Стеллы, Родерик, оставшись с шестью детьми на руках, а позже взяв на воспитание и свою единственную племянницу, категорически отказывался принимать от меня деньги, не понимая, что приняв их он мог бы спасти меня от запоя. В итоге я начала пить больше положенного, а спустя год, когда мне впервые удалось всунуть своему зятю небольшую сумму, я поняла, что от спиртного мне уже не избавиться до гробовой доски. Я стала постоянно “пьяненькой” бабушкой, всё ещё красивой, даже прекрасной, с элегантным стилем и отменным вкусом, но всё-таки бабушкой.

Первое время мне удавалось всунуть в руки Родерика по восемь-десять тысяч долларов пару-тройку раз в год, однако три года назад моё богатство испарилось вместе с моей молодостью. Акции, когда-то оставленные мне Робертом, обесценились, и из богатой женщины я резко, как по волшебству, превратилась в среднестатистическую пенсионерку, у которой кроме трёхкомнатной квартиры в центре Лондона, стоящего автомобиля, стильного гардероба и слишком маленькой для раздутых нужд бывшей богачки пенсии больше ничего не осталось. Ничего, кроме самого ценного: внуков и их детей. Я давно уже смирилась с тем, что моих дочерей больше нет. Поэтому сейчас, услышав от Таши слова о том, что я всё ещё – вновь! – мать, я едва не умерла от разрыва сердца, от которого меня мгновенно спас двойной Ballantine's*.


(*Название линейки купажированного шотландского виски, производимой компанией 'George Ballantine & Son Ltd' в Дамбартоне, Шотландия).

Глава 41.


Белла отличалась от моей матери, и это отличие делало меня более похожей на неё, нежели на маму. Изабелла не хотела посвящать свою жизнь рождению шести детей и их воспитанию – ей недостаточно было быть просто женой/мамой/домохозяйкой. Возможно поэтому её личная жизнь оказалась более сложной, чем жизнь её сестры. Успев сколотить успешное начало для своей художественной карьеры, Изабелла, в первый и в последний раз, в свои двадцать девять лет вышла замуж за тридцатичетырехлетнего Говарда Фланагана, который к тому моменту был уже известным на всю Европу архитектором “высшей категории”. На момент их женитьбы Белла уже была беременной от Говарда и через пять месяцев после свадьбы у них родился Джек.

Брак Говарда и Изабеллы продлился шесть лет и, насколько мне известно, они не просто развелись, но смогли сохранить крепчайшую дружбу, хотя позже и оказалось, что Говард так и не смог её разлюбить. Прошло уже девятнадцать лет с момента их развода, а он до сих пор так повторно и не женился. Лишь после исчезновения Беллы, после того, когда все смирились с её безызвестной смертью, он дважды попытался наладить свою личную жизнь и оба раза его отношения не продлились дольше пары-тройки лет. Он до сих пор был влюблён в ту, которую однажды потерял потому, что не смог разделить её любовь с искусством: Белла, на момент их брака всё ещё не приобретшая желаемую силу признания, по прежнему хотела стать знаменитой художницей, Говард же, уже успевший пресытиться своей популярностью признанного архитектора, ревновал её к её же успехам. В итоге однажды они просто решили расторгнуть свой брак, чтобы убедиться в том, что не смогут друг без друга, но спустя некоторое время Белла, в отличие от Говарда, поняла, что с разрывом этой связи ей стало не сложнее, а проще… В итоге их брак так и не восстановился.

Говард был родом из небольшого городка в Ирландии, но уже в двадцать пять лет имел собственную квартиру в Дублине, а к тридцати годам стал владельцем весьма впечатляющей усадьбы у лесного озера. После развода родителей Джек все свои летние каникулы проводил именно в этом доме, до тех пор, пока Белла не пропала без вести. Тем летом он навсегда остался жить в отцовском доме.

На момент исчезновения Беллы Джеку было пятнадцать лет. Сейчас ему двадцать пять и, не смотря на свой возраст, он уже собирается жениться. В последний раз я виделась со своим кузеном три года назад. Тогда он приезжал из Дублина в Лондон на пару недель. У нас с ним с детства были хорошие отношения и всё же с каждым годом мы общались всё меньше и меньше, что, скорее всего, печалило больше его, чем могло бы огорчать меня.

Сегодня, ещё издалека увидев его среди аэропортной толпы, я узнала его с полувзгляда, и он узнал меня тоже. Он был копией своего отца, и всё же его глаза безраздельно принадлежали его матери. Странное сочетание жесткости и красоты, особенно когда последняя побеждает первое. За три года он определённо стал выше, превзойдя мой рост минимум на полголовы. Сейчас он стоял в компании миниатюрной и очень миловидной голубоглазой блондиночки, которая, словно боясь аэропортной толпы, одной рукой крепко держалась за его локоть, а второй сжимала его пальцы в своей ладони.

Я явилась в аэропорт с Пандорой и Айрис. Слишком маленькая компания, как для семьи, которая провела в муках ожидания и надежды целое десятилетие. Генри, узнав о нахождении Беллы, едва с ума не сошёл от счастья, однако мощи его желания увидеться с ней “немедленно” не хватило, чтобы он смог хотя бы на сутки отлучиться от Мии. Все понимали, что это невозможно.

Однако обиднее, чем Генри, было Пени. Руперт, Рэйчел и Барни дружно заболели ветрянкой, и из-за их высокой температуры и отсутствия в городе родителей Руперта их просто невозможно было оставить одних. Пени, вместе с нами всеми, переболела ветряной оспой ещё в детстве, так что она была единственной, кто теперь мог присмотреть за ослабленным иммунитетом своей семьи, которая, превозмогая повышенную температуру, всё ещё находилась на пике болезни.

Амелия, в силу своего возраста, не могла ни приехать в аэропорт, ни обеспечить полноценный присмотр за семейством МакГрат, так что ей оставалось лишь смиренно ждать встречи с “находкой”. Отец же напротив, долго искал повод не приезжать сегодня на встречу, даже предлагал Пени посидеть с её больными, однако все прекрасно понимали, что он не справиться с болезненным состоянием малышей. В итоге он, посмотрев мне в глаза, сжал кулаки и произнёс короткое, резкое “нет”. Я ничего от него не требовала, поэтому сначала была удивлена, что это “нет” он сказал именно мне, но позже поняла. Это было для него невыносимо. И теперь речь шла не о моей внешней схожести с матерью. Речь шла о том, что Белла, точная копия любви всей его жизни, внезапно воскресла и теперь возвращалась домой, и осознание того, что сестра Изабеллы, его всепоглощающая любовь, его Стелла никогда к нему не вернётся и никакое чудо тому не поможет, сейчас разрывало отцу сердце. Я его понимала так, как не понимал никто, однако от этого мне становилось только ещё больнее. И за него, и за Беллу, и за себя… Я как никто другой осознавала, каково это – быть чьей-то копией. Копией сестры, убивающей себя наркотиками, или копией матери, преждевременно и безвозвратно вычеркнутой из жизней родных тебе людей, и твоей. Во мне всю жизнь кто-то видел Мишу, кто-то видел Стеллу, и из-за их отражений во мне никто не мог рассмотреть меня… Белла не сможет вернуться в нашу семью. Никогда. И виной не её сходство со Стеллой. Виной невозможность отца смириться с тем, что он всё это время, словно безумный, верил в то, что Стелла, не смотря на надгробный камень на её могиле, жива, а живой в итоге оказалась Белла. Он скорее умрёт, чем поверит в то, что ошибся. Отец год за годом твердил мне о том, что слышит “пульс жизни” Стеллы, в то время, как мы вместе, хотя и врозь, приносили цветы на её могилу. И вот теперь появляется живое доказательство того, что отец должен смириться с тем, что Стеллы-больше-нет. А её точная копия есть…

Это боль. И не только для отца. Я сама до сих пор не представляю, как смогу пережить встречу с оболочкой моей матери, в которой теплится душа другого человека. Даже я, не смотря на всю глубину своего понимания боли сестры-близняшки, в которой видят кого угодно, кроме её самой, страшусь тех эмоций, которые могут возникнуть в моей грудной клетке, когда я увижу Её. Поэтому я всё утро напоминала себе о том, что “это не мама – это не мама – это не мама – не мама – не мама…”. Надеюсь, что эта мантра сработала. Иначе мне будет туго.

Когда мы подошли к Джеку и его невесте, из нас троих только Айрис пребывала в приподнятом настроении, у нас же с Пандорой так сильно дрожали колени, что мне даже казалось, будто я слышу клацанье наших коленных чашечек.

– Таша! – Джек первым делом обнял меня. – Ты ничуть не изменилась.