Anne Dar - Обреченные обжечься

– Интересно, – продолжал ворковать Дариан. – Тогда может быть проверим их на прочность наверху?

– Сегодня не получится. У меня критические дни.

Я впервые ему соврала о подобном! Но мне срочно необходимо было как-то уклониться от ближайшего секса, и ради этого я готова была на ложь, блеф, бой – да на всё, что угодно.

– Вот как? – Дариан, взяв меня за подбородок, с любопытством заглянул мне в глаза. – Я думал, что они у тебя уже должны были закончится.

– Только не говори, что ты ведёшь мой гормональный календарь.

– Веду, – с такой серьёзностью произнес он, что внутри меня всё мгновенно сжалось.

…В этот вечер между нами ничего не было. И в этот же вечер я ворвалась в ближайшую аптеку, и купила себе упаковку контрацептивных пластырей.

На следующий день, лежа в постели Дариана, я давала ему ответ на вопрос о том, почему на моей наружней части плеча наклеен бежевый квадрат. Просто я поцарапалась. Вот так вот просто взяла и… Поцарапалась.

Естественно он мне поверил. Он мог мне верить, когда я врала не глядя ему в глаза.

– Он тебя уважает, – взяв мужа за руку, заметила Глория, шагая по дорожке от поместья Риордана к их с Роландом машине.

– Это взаимно, – сказав это, Роланд немного помолчал. – О чём ты говорила с Ташей?

Прежде чем ответить, Глория задумчиво прикусила нижнюю губу изнутри.

– Знаешь, не всем любовь даётся сразу. Некоторым необходимо пройти полосу препятствий, чтобы в итоге вернуться к старту и понять, что он с самого начала и был их финишной линией.

– Похоже у нас родиться тот ещё философ, – заигрывающе ухмыльнулся Роланд.

– Эй! – наигранно возмущённо воскликнула Глория. – Я была способна на философские высказывания и до того, как стала носить в себе твоего ребёнка! – она игриво шлёпнула мужа по плечу, и тот засмеялся в голос.

Небо разодрал первый, ещё приглушённый рокот грома.

– Знаешь, а я любил тебя сразу, – вдруг произнес Роланд.

– И я тебя сразу любила, – улыбнулась ему жена, и они остановились, чтобы обменяться поцелуем. – Роланд Бернард Олдридж! – вдруг возмущённо выпалила Глория, отстранившись от губ любимого. – Ты пил?!

– Я не виноват, – заискивающе игриво, словно провинившийся пятилетний мальчик, поднял руки кверху Роланд. – Это всё Дариан!

– Ты нахал! – засмеялась Глория. – Больше не пущу тебя играть в песочницу в компании с этим хулиганом! Ты слишком пушистый для пагубного влияния со стороны столь вредной личности!

– Он не вредный! – продолжал подыгрывать Дариан. – И потом, я ведь не за рулём – нас довезёт водитель…

– Все мальчишки одинаковые, – глубоко вздохнула Глория.

– И даже этот? – Роланд нежно ткнул пальцем в её мило торчащий живот, спрятанный под белоснежными рюшами на блузке, которую они в самом начале беременности заблаговременно приобрели во время пребывания в Париже.

– Этот такой же крутой, как и его отец, – улыбнулась Глория, но её брови вдруг дёрнулись. – Знаешь, Тэмми должна родить в конце сентября и она предчувствует мальчика. Они с Риком уже даже имя ему придумали.

Роланд ухмыльнулся, вспомнив о том, что его лучший друг и сестра Глории родят своего второго ребёнка в один год с их первенцем. У них уже есть мальчик, но Тэмми, пребывая в восторге от своих мужчин, желает родить ещё одного парня, вместо того, чтобы мечтать о принцессе. Судя по тому, что ребёнок в её утробе стал шевелиться слишком рано, у них с Риком родиться какой-нибудь бас-гитарист, не меньше… Жаль, что они жили на другом конце света. До Австралии им с Глорией сейчас не добраться – уже в конце мая, через какие-то четыре недели, у них будут партнёрские роды, так что сейчас не время для длительных перелётов, да и вообще для долгих путешествий… Кажется Роланд начал ловить себя на мысли о том, что переживает за беременность Глории больше, чем она сама. Глория вообще была олицетворением самого спокойствия.

– Но мы тоже придумали имя для нашего сына, – удовлетворённо заметил Роланд и счастливо пожал плечами.

– Да, но… – Глория мялась, явно желая что-то сказать. Роланд терпеливо ожидал, чтобы не спугнуть и не спутать её мысли. – Мы остановились на том, что у него будет два имени, – она погладила свой живот. – А как насчёт трёх?

– Трёх имен? – Роланд потёр глаза большим и указательным пальцами. У неё ничего не болит, её не тошнит и у неё всё в порядке с настроением. Она просто хочет в очередной раз обсудить имя их будущего ребёнка.

Гулко выдохнув, Роланд окончательно смирился с тем, что он слишком переживает из-за каждой её интонации. Нужно стать спокойнее. И выспаться. А-то потом, после рождения сына, когда представится возможность? Ведь он твёрдо решил, что у его сына не будет нянек, кроме его собственных родителей, и Глория его в этом решении целиком поддержала.

– Ты хочешь дать ему третье имя? – с облегчением выдохнул Роланд. Они столько мужских имён перебрали, но единолично остановились всего на двух вариантах. Однако Роланд не собирался так просто соглашаться на дополнительное имя для своего сына, если оно не придётся ему по душе. – Какое? – наконец спросил он.

– Назовём его Мартин?

Роланд замер.

Мартин…

Боль в глубине его сердца может наконец превратиться в смирение.

Он бережно положил руку на живот своей любимой.

– Назовём, – уверенным шёпотом произнёс Роланд.

Ни единый мускул на его лице не дрогнул, и только его серые глаза выдали эмоциональный взрыв, произошедший где-то в глубине его израненной души, только что окончательно заживлённой Глорией.

Патрик Ламберт младше меня на три года. В свои пятьдесят два года он выглядит не старше сорока. И хотя молодость его лица сохранила удачная пластика, статность его фигуры относилась исключительно к заслугам природы и спорта. Каждое утро он пробегал по пять километров трусцой и уже десять лет, неизменно дважды в неделю, посещал свой любимый гольф-клуб, а когда выдавались “форточки” в его плотном рабочем графике, он мог себе позволить увлечься даже большим теннисом или плаванием. Никаких тяжёлых весо́в или командных видов спорта. Только лёгкость движений, личностный рост и неоспоримое лидерство. Его мало что могло по-настоящему заинтересовать, однако я неожиданно стала для него исключением из правил.

Мы познакомились в больнице.

Последнее, что я запомнила перед тем, как потеряла память: я иду по тротуару с большой сумкой от Луи Витон на плече и, держа свой паспорт в руке, пытаюсь отыскать в сумке какой-то важный для меня документ. Мне запомнилось странное ощущение, будто это не моя сумка, словно она слишком дорога для меня, и всё-таки я обращалась с ней по-свойски. Придя в себя на больничной койке и осознав, что с моей памятью что-то не так, я так и не смогла отыскать в этой самой сумке никаких документов, кроме своего паспорта. Так что же я могла в ней искать?.. Почему-то этот вопрос порой терзал меня с такой силой, будто от этого зависело всё моё прошлое, но найти на него ответа я так и не смогла.

Роковой для меня момент произошёл слишком быстро, словно чтобы после, вспоминая его, я могла не думать, будто могла что-то исправить. Не могла. У водителя, сидящего за рулём жёлтого такси, как позже выяснилось, случился сердечный приступ и, в итоге, автомобиль выехал на тротуар. Помимо меня пострадало ещё двое мужчин: у одного открытый перелом руки, у второго вывих голеностопа. Я бы предпочла сломать себе обе руки и вывихнуть обе ноги, лишь бы тогда, при столкновении с выехавшим на тротуар такси, не удариться головой о каменную тротуарную плитку и не заполучить злосчастную амнезию.

Когда я очнулась в больнице, выяснилось, что я ничего о себе не помню. Ни единого воспоминания. Даже своего имени и возраста назвать не могу. Мою память словно стёрли качественным ластиком, но сначала меня волновало даже не это, а острое ощущение душевной боли, словно мне пытались ампутировать сердце, но не смогли, и в итоге вырвали из моей ноющей груди большую его часть. Словно я потеряла кого-то. Не свою память и вместе с ней себя, а именно кого-то, очень близкого, возможно даже не одного – так сильно у меня всё болело внутри… Я вдруг вспомнила такси и мне неожиданно показалось, будто я умерла за его рулем. Но вместе со мной ушёл кто-то ещё, словно со мной рядом кто-то находился и умер рядом, у меня на глазах…

Я проплакала сутки, сутки прижимая руку к грудной клетке в области сердца, словно пытаясь убедиться в том, что его не вырвали, но всякий раз я с горечью ощущала на его месте ноющую пустоту. Доктора списали моё состояние на депрессию на фоне полной потери памяти, но я знала, что дело не в моём состоянии, а в состоянии кого-то, о ком я забыла… Я словно кого-то потеряла, и мой мозг, чтобы оградить меня от неконтролируемой боли, отказался открывать мне имя. Или имена…

С именем и возрастом мне помог разобраться паспорт, в остальном мне неоткуда было ожидать помощи. За месяц меня так никто из знакомых или близких и не нашёл.

С сотрясением мозга третьей степени, трещиной в двух правых рёбрах и гематомами по всему телу, я провела в больнице тридцать дней – первые пять из них в коме – но мои родственники так и не объявились. Ни одного знакомого человека. Ни одного… Меня так никто и не разыскал.

Зато уже спустя неделю моего пребывания в больнице, на второй день после моего выхода из комы, в мою палату вошёл Патрик Ламберт. Высокий, стройный мужчина с голубыми глазами и аккуратно уложенными волосами цвета топлёного шоколада, он явился ко мне в сером костюме очевидно дорогого бренда. Ему шёл сорок первый год, но уже тогда он не выглядел на свой возраст.

Этот мужчина знал, кто я такая. Он сразу обратился ко мне по имени – Изабелла Палмер. Однако, к моему разочарованию, которое едва не утопило мою душу в своей глубине, помимо моего имени и моего рода деятельности этот человек ничего обо мне больше не знал. Он не знал ни откуда я родом, ни моих родственников, у нас даже не было ни единого общего знакомого. Патрик Ламберт оказался представителем какой-то галереи, о которой, как мне казалось, я слышала впервые. По его словам, за неделю до моего попадания под колёса такси, я заключила с этой ныне неизвестной для меня галереей контракт, согласно которому я должна передать её владельцу три свои неизвестные, нигде прежде не выставлявшиеся работы. Оказывается, я была художницей. До выполнения же мной моих обязательств, согласованных неизвестной галереей со старой мной, оставалось всего немногим больше одного месяца, а я даже не могла вспомнить того, действительно ли я умею рисовать.

Всё, что я знала о себе к моменту выписки из больницы, это то, что меня зовут Изабелла Палмер и, не смотря на свою моложавую внешность, которая настойчиво твердила окружающим о том, что мне не больше тридцати пяти лет, судя по паспорту, уже через неделю мне всё-таки должно было исполнится сорок четыре года, и ещё, исходя из слов Патрика, я была профессиональной художницей.

Помимо этой информации у меня в рукаве было ещё три очень важных момента: моё лечение было целиком покрыто моей же страховкой (оказывается она у меня есть!), в моём паспорте значился адрес (место моей прописки) и у меня в сумке лежала связка неизвестных мне ключей.

Пока я лежала в больнице, Патрик приходил ко мне четырежды, исключительно по пятницам, всякий раз принося мне корзины фруктов, которыми я заедала образовавшееся в своей грудной клетке одиночество, размером с неустанно расширяющуюся чёрную дыру. Мне казалось, будто амнезия – это не самое страшное, что со мной произошло. Словно где-то в мире существовало нечто более страшное, ещё неведомое мне, что уже произошло именно со мной, но о чём я ещё даже не догадывалась…

Моя душа рвалась в клочки от неведения…

Патрик стал моим первым знакомым в моей новой и неизведанной никем жизни.

В день моей выписки он пообещал приехать за мной и отвезти меня по указанному в моём паспорте адресу, и он сдержал своё обещание, не опоздав к моменту моей выписки ни на секунду.

Адрес, по которому он меня доставил, принадлежал дому, в котором могли себе позволить проживание далеко не самые бедные жители Нью-Йорка. Увидев его, я вся задрожала от страха перед неизвестным, хотя и старалась держаться стойко при своём новом знакомом.

Патрик, как и обещал, отправился на поиски правды со мной.

Зайдя внутрь дома, мы подошли к швейцару и Патрик спросил у него, не знает ли он, кто я такая. Швейцар, молодой парнишка по имени Кевин, узнал меня. По его словам, три месяца назад я купила в этом доме квартиру под номером семьдесят семь, но прожила в ней всего две недели в начале мая, после чего я здесь больше не появлялась.

Выслушав швейцара, мы с Патриком поднялись на двадцатый из тридцати этажей, и я передала своему напарнику связку неизвестных мне ключей, которые сразу же подошли к замочной скважине квартиры №77. К моему разочарованию и одновременно к облегчению, Кевин не ошибся: в квартире и вправду никто не жил. Отсутствие хозяина было заметно невооружённым взглядом.