Симона Вилар - Обрученная с Розой

Епископ подумал, что мог бы отправить Анну в один из отдаленных приходов или монастырей. Но если Глостер так заинтересован в том, чтобы найти ее, то наверняка установит тайное наблюдение за всеми епископскими владениями. Обращаться к Монтегю или к сестре Элеоноре43 также небезопасно: первый под подозрением, вторая слишком на виду. Есть, правда, и дальние Невили, но все они из-за Уорвика панически боятся опалы и могут ответить отказом.

Разумеется, можно тайно снять для племянницы скромный домик, где она могла бы жить в тишине, и, пожалуй, к этому решению Джордж Невиль склонялся более всего. Но и здесь крылись ловушки. Во-первых, епископ опасался неуемного нрава Анны, того, что, не усидев взаперти, она начнет выходить и ее кто-нибудь опознает. А во-вторых, и это главное, епископа смущало, что нельзя сказать определенно, насколько долго придется скрывать племянницу от посторонних глаз. Если власть Йорков укрепится, то и этому плану грош цена.

Можно, конечно, постричь Анну в монахини и таким образом избежать притязаний Ричарда Глостера. Посвященная Богу девица уже не сможет стать чьей-либо женой. Однако епископ опасался, что дело тут вовсе не в желании Глостера обвенчаться с ней, а в стремлении Йорков влиять на Уорвика. К тому же, глядя на племянницу, ему не очень-то верилось, что она по доброй воле примет монашеский постриг. Девица, которая лазает по монастырским стенам, как кошка, чтобы хоть на часок оказаться в миру, – отнюдь не ценное приобретение для скромной обители. Но вместе с тем это наиболее безопасный выход, и следовало потолковать об этом с племянницей.

Однако на следующий день судьба уготовила ему неожиданное событие.

Едва епископ успел покончить с утренней трапезой, как ему сообщили, что во дворец прибыла королева.

Спустившись в сводчатый зал для аудиенций, Невиль застал там ее величество. Закутанная в широкий белый плащ, Элизабет понуро стояла у окна. Как только епископ вошел, она поспешила ему навстречу.

– Хвала Иисусу! – воскликнула королева, склоняясь и целуя перстень епископа. – Простите, святой отец, что потревожила вас столь рано. Но тяжкий грех мучает меня, и я пришла исповедоваться, дабы облегчить душу.

Епископ жестом пригласил ее в исповедальню, размышляя, отчего ее величество предпочла обратиться к нему, а не к своему духовнику.

Королева Элизабет опустилась на колени. Ее лицо слабо белело за решеткой исповедальни.

– Я грешна, святой отец, ибо неверна супругу своему… Нет, я не совершила плотской измены, но я на краю падения. Стоит мне остаться одной, как все мои помыслы устремляются к другому, тоска и томление овладевают мной. А сейчас этому человеку грозит опасность. Его отправляют с тайным поручением к вашему брату, и, насколько я поняла, с этим связана большая опасность. Это ясно из слов его величества, и я трепещу.

– Назовите имя этого человека, дочь моя, – неожиданно попросил епископ.

– Сэр Филип Майсгрейв.

– Продолжайте, ваше величество.

С этого момента Джордж Невиль весь обратился в слух, а королева, увлеченная исповедью, пропустила странный для священнослужителя вопрос.

Тем временем Анна Невиль переминалась с ноги на ногу у одного из больших готических окон, выходящих из зала во двор. Дознавшись со слов слуг, что во дворец епископа прибыла Элизабет Грэй, Анна, подталкиваемая любопытством, прибежала сюда. Ей не терпелось хоть одним глазком взглянуть на прославленную красавицу, лишившую ее короны.

Неожиданно ее окликнули. Анна оглянулась. В другом конце зала толпилась группа пажей, и один из них делал ей знаки приблизиться. Девушка, с неохотой отойдя от окна, направилась к ним.

– Ты кто такой? – спросил ее один из пажей.

Дочь Уорвика не была приучена к подобному обращению.

– А кто ты такой, чтобы так бесцеремонно обращаться к незнакомцу, не зная его рода и титула?

Пажи захохотали.

– Милорд, видать, королевской крови! – давясь смехом, сказал другой паж. – Слушай, ты теперь служишь у епископа, а часть денег, что мы получаем за услуги, мы отдаем вот ему.

И он указал на могучего детину в ливрее пажа, которому, впрочем, давно пора было расстаться с этим званием и подумать о другой, более соответствующей его комплекции должности.

– Будешь его слушаться во всем.

Анна с головы до ног оглядела своего будущего начальника.

– А если я не соглашусь?

Смешливый паж искоса взглянул на предводителя. Тот усмехнулся, и, прежде чем Анна успела опомниться, звонкая затрещина свалила ее на пол.

Девушку затопила слепящая волна гнева. Она, дочь великого Уорвика, в жилах которой течет кровь одного из благороднейших родов Англии, получила оплеуху от какого-то пажа-переростка!.. Не сознавая, что делает, Анна вскочила и, схватив с ближнего поставца глиняную статуэтку какой-то святой, запустила ею в обидчика. Тот еле успел увернуться. Ударившись о стену, статуэтка разбилась вдребезги. В тот же миг пажей словно ветром сдуло.

Где-то рядом хлопнула дверь. Вбежал брат-ключарь.

– Святые угодники! Не успел этот щенок появиться тут, как уже набедокурил. А ну-ка иди сюда!

Схватив Анну за ухо, он грубо поволок ее. Девушка визжала и пыталась вывернуться, но ключарь крепким пинком водворил ее в отведенную ей келью.

– Посиди-ка тут, мошенник. Разбить статую святой Моники! Я доложу обо всем его преосвященству, пусть он решает, как поступить с тобой.

Когда гнев Анны утих, она не на шутку заволновалась. Она прибыла сюда тайно, просить защиты и покровительства, но только и делает, что обращает на себя внимание, вызывая неудовольствие дяди. Что, если и в самом деле ему станет известно о сегодняшнем происшествии?

Через час, когда ее пришли звать к епископу, Анна стояла на коленях перед распятием. Лицо девушки было мокрым от слез.

Поднимаясь в кабинет его преосвященства, она полагала, что ее ждет взбучка. Однако епископ молча поставил племянницу против света и принялся пристально разглядывать.

«Бедра у нее узкие, и под кафтаном грудь незаметна. Но все же я велю купить ей одежду из кожи или войлока, которые лучше скроют очертания тела. Движения Анны порывисты, как у мальчишки-подростка, да и в штанах она чувствует себя так, словно всю жизнь их носила. Голос у нее низкий, с легкой хрипотцой. Так обычно говорят мальчики лет четырнадцати. Рот великоват, а этот веснушчатый легкомысленный нос никак не выдаст ее пола. Вот только глаза и эти длинные загнутые ресницы…»

– Дитя мое, если тебе придется немного подстричь ресницы, ты ведь не будешь от этого сильно страдать?

Анна, ожидавшая выговора за свой проступок, растерянно уставилась на дядюшку.

– Как прикажете, ваша милость…

Епископ встал и удовлетворенно потер руки. Затем, что-то вспомнив, повернулся к девушке.

– Кстати, что это мне говорили…

– О дядюшка!

И, прежде чем епископ задал свой вопрос, Анна со слезами на глазах во всем повинилась. К ее великому изумлению, угрюмый и чопорный Джордж Невиль рассмеялся.

– Все же хорошо, – вытирая выступившие от смеха слезы, проговорил он, – что они приняли тебя за паренька. Однако впредь помни, что ты не принцесса из благородного дома Невилей, а несчастный, бесприютный мальчонка, которому еще не раз придется сносить затрещины и оплеухи.

Анна не отрываясь смотрела на епископа.

– Дядюшка, ради Пречистой Девы Марии, не мучайте меня! Я ведь вижу, что вы уже решили, как со мной поступить.

Епископу пришлась по душе проницательность племянницы. Положив руку ей на плечо, он спросил:

– Что, Анна, если бы я предложил тебе отправиться к отцу?

Словно солнечный луч глянул в окно – так осветилось лицо девушки. Но уже в следующий миг в ее глазах мелькнуло недоверие.

– Силы небесные! Возможно ли это? Ведь он во Франции, за морем. Он враг Йорков!

– Ну-ка, садись рядом, – пригласил епископ.

И он посвятил девушку в план, который возник у него во время исповеди королевы Элизабет.

Целый час провели за беседой дядя и племянница. К тому времени, когда все детали были обговорены, раздался благовест, сзывающий к мессе.

– Мне пора отправляться в собор, – сказал епископ. – А ты… Скажи, Анна, тебе случалось ездить верхом?

Девушка улыбнулась:

– Меня учил этому отец.

– Просто великолепно!

Епископ вздохнул и осенил себя крестным знамением.

– Ну а теперь с Божьей помощью я постараюсь поговорить с этим Филипом Майсгрейвом.

Епископ Невиль служил литургию в великолепном соборе Йорка Минстере. Со своего возвышения он видел внизу море плеч и голов прихожан. Среди пылающих свечей и курений ладана мерцала расшитая золотом и драгоценностями одежда знати. Прихожане из простонародья толпились за их спинами. Взгляд епископа скользил по лицам, пока он не приметил рослого молодого мужчину слева от алтаря, и все оставшееся время службы епископ старался не потерять его из виду. Это был Майсгрейв. Он стоял в свите королевской четы, но, как отметил про себя епископ, заметно выделялся среди остальных придворных. И хотя рыцарь держался невозмутимо, все же Невиль решил, что жизнь при дворе еще не наложила на него тот особый отпечаток высокомерия и цинизма, столь характерный для окружения Эдуарда IV. Складывалось впечатление, что Майсгрейв томится и скучает при дворе, вдали от вересковых пустошей, где на скале высится его Нейуорт-холл, а лучники с башен замка окидывают взглядами лесистые гряды Чевиотских гор.

После службы, когда прихожане стали расходиться, его преподобие отправил монаха, чтобы тот передал рыцарю приглашение к ужину.

Филип Майсгрейв прибыл вовремя. Он казался спокойным, хотя его преподобие и знал, что в глубине души тот недоумевает, чему обязан неожиданным вниманием епископа Йоркского.

Была пятница, постный день, и к столу подавали лишь рыбные блюда. Великолепный осетр, норвежская треска, свежий тунец и нежнейшая паровая форель – все было приготовлено мастерски и приправлено тонкими соусами. В кубках искрилось гасконское вино, густое и золотистое.

Епископ Невиль, всегда воздержанный в еде, лишь слегка прикасался к пище, в то время как его сотрапезник отдавал должное изысканному ужину, порой выжидающе поглядывая на его преподобие. Тогда епископ слегка кивал, словно подбадривая и благословляя сэра Филипа продолжать ужин.

«Какой аппетит! – невольно думал его преосвященство. – Какие зубы, какой желудок! Вот кто не страдает, подобно мне, от болей в печени и скверного пищеварения».

Вошел слуга, чтобы поправить свечи и подбросить дров в камин. Пахло воском, ладаном, корицей и лекарственными травами.

Закончив, сэр Филип омыл по придворному обычаю кончики пальцев розовой водой и, вытирая их льняным полотенцем, заметил:

– Ваш посыльный сообщил, что преподобный отец желает побеседовать со мной, вы же пока довольствовались тем, что предоставили мне возможность убедиться в превосходстве епископской кухни перед королевской.

– Да, сын мой, мне необходимо кое о чем вас попросить.

– Попросить? Разве у могущественного епископа Йоркского могут быть основания о чем-то просить бедного рыцаря с окраины королевства?

– Это некоторое преувеличение. Ваша женитьба оказалась небезвыгодной, к тому же, я слышал, вы в чести при дворе.

– Первая милость, какую оказал мне Эдуард Йорк, – отнял у меня возлюбленную.

– Но он дал вам взамен леди Меган Перси, богатую наследницу славного и могущественного рода.

На это сэр Филип ответил саркастической усмешкой.

В камине обрушились поленья, взметнулся столб искр, осветив открытое, горделивое лицо рыцаря. Епископ, прищурясь, взглянул в него.

«А ведь я, пожалуй, склонен поверить, что король ревнует к нему Элизабет и отсылает сэра Филипа от двора только по этой причине».

У рыцаря было смуглое лицо с крепким подбородком, чуть впалыми щеками и резко очерченными скулами. Длинные светло-русые волосы мягко вились от сырого вечернего воздуха и, обрамляя лицо, ниспадали на лоб и плечи. Черты лица его были соразмерны и приятны, а взгляд глубоких темно-синих глаз, казалось, проникал в самую душу. Между густыми прямыми бровями рыцаря пролегла глубокая борозда – след тревожных раздумий. Это был тот тип северного воина, в жилах которого смешалась кровь норманнов, саксов и шотландских племен. Лишь смуглость кожи Филипа свидетельствовала о примеси более южной крови его матери-француженки.

– Я слышал, вас отправляют к графу Уорвику?

Подняв бровь, Филип вопросительно взглянул на епископа.

– Это так.

– Когда вы едете?

Минуту помолчав, воин ответил:

– Через три дня.

«Правдив. Скверный придворный».

– Я уверен, – начал епископ, – что король сделал верный выбор. Я слышал, вы свободно изъясняетесь на языке своей матери.

– Вполне.

– Кроме того, вы искусный воин, чрезвычайно преданный королю, а о вашем отряде ходят легенды. Послание короля в надежных руках.