Теперь он бился один на один с воином в шлеме. Филип отметил, что это тот, кто пытался украсть письмо. Он так и не разглядел его в сумраке, да и теперь, когда все было освещено, видел перед собой только опущенное забрало шлема да опаленную светлую бороду незнакомца. Однако то, что перед ним мастер боя, рыцарь понял сразу. Особенно когда тот чуть не уложил Майсгрейва коварным косым ударом.

«Так он мог бы разрубить меня от ключицы до ребер!» – отскакивая, отметил Филип. Он задыхался, был утомлен и окровавлен, а его страшный противник оставался неуязвим. Филип понимал, кто перед ним. Определил по выпаду, каким ранее были убиты его люди, и по тому, что понял: нападавшему нужно письмо короля.

Но тут со всех сторон раздались крики, Филип и его противник невольно оглянулись и тут же кинулись в разные стороны. А на то место, где они только что сражались, со страшным треском и гудением огня рухнул прогоревший высокий дом. Гигантский столб искр вихрем взметнулся в небо, полыхнуло жаром. Филип стоял, заслонясь ладонью от огня и пытаясь разглядеть, где его противник. Успел ли отскочить или его погребла огненная лавина? Но в любом случае рыцарь больше не желал с ним сражаться. Он повернулся и пошел прочь, только теперь заметив, что небо над городом посветлело. Наступало утро.

В это время Анна Невиль, Бен Симел и его сын Оливер стояли в длинной веренице людей, передавая по очереди ведра с водой. Грязные и усталые, они почти машинально выполняли движения, переговариваясь с горожанами. Люди говорили, что огонь в верхней части города уже погашен и горят только нижние кварталы.

Внезапно позади них раздались душераздирающие вопли. Большой деревянный дом в три этажа был объят пламенем. Но наверху, под самой крышей, в распахнутом окне виднелась фигурка ребенка. Малыш кашлял от дыма и отчаянно кричал, потрясая крохотными ручонками. Несколько человек удерживали его мать, готовую броситься в горящий дом.

– Сыночек мой!.. – взывала несчастная. – Сыночек! Пустите меня к нему!..

Анна невольно кинулась к ней, заметалась между женщиной и объятым пламенем домом. Заметив молившуюся неподалеку монахиню, девушка тоже упала на колени. Дом горел, и теперь ребенка могло спасти только чудо.

И неожиданно людям показалось, что такое чудо возможно. Какой-то человек, накинув на себя конский чепрак, решительно шагнул навстречу летевшим из открытой двери языкам пламени.

– Облей меня, Оливер!

Анна узнала Бена Симела. Она видела, как бледный словно полотно Оливер облил водой отца, как старый воин, быстро перекрестившись, бросился в пламя. Как будто разозленный вторжением, огонь загудел еще сильнее, затрещал, сыпанул искрами. Люди невольно отшатнулись, даже голосившая мать попятилась. Только Оливер кружил у самого огня, желая найти лазейку и кинуться за отцом. В конце концов кто-то схватил его за локти и оттащил в сторону. Это был Фрэнк Баттс.

Столпившиеся у горевшего дома люди напряженно ждали. Многие шептали молитвы. Мать ребенка, всем телом подавшись вперед, не спускала глаз с окна, в котором все еще виднелась фигурка ее малыша. Она первая вскрикнула, когда около ребенка возникла накрытая попоной фигура Бена. Схватив дитя, он исчез с ним в дыму. Люди смотрели на дом, ждали…

И тут слитный вопль вырвался из многих глоток. Обгорелые стропила не выдержали тяжести крыши, раздался оглушительный треск, и дом медленно осел. Передняя стена рассыпалась, на секунду мелькнула фигура человека, прижимающего к себе ребенка… В тот же миг дом рухнул, пламя взметнулось и осело.

Люди внизу попятились, лица их исказил ужас. Несчастная мать какое-то время смотрела на огонь, а затем упала без чувств. Оливер же словно лишился рассудка.

– Отец! Отец!

Он с криком вырвался из рук Фрэнка и побежал к дышащим жаром руинам.

– Стой! Остановите его!

Анна, оказавшаяся на пути юноши, не смогла предпринять ничего лучшего, как кинуться ему под ноги. Оливер споткнулся об нее, упал, а когда стал подниматься, его уже схватили, удержали. Но он все еще рвался и кричал. Потом разом затих, глядя на огонь. Его отпустили. Но юноша уже не двигался. Словно обессилев, он опустился на колени. Его светловолосая голова поникла.

Анна плакала. Слишком много горя было вокруг. Она страдала из-за погибшего в огне ребенка, она жалела верного Бена, на помощь которого могла бы рассчитывать. Ей было жалко лежащую без чувств молодую мать, жалко потрясенного Оливера…

Девушка невольно подползла на коленях к осиротевшему юноше, снизу вверх заглянула ему в лицо. Оно словно окаменело, глаза плотно закрыты, между опаленными бровями залегла напряженная складка. Анна всхлипнула.

– Оливер… Так нельзя. Заплачь, миленький. От слез тебе станет легче.

Сейчас она говорила как женщина, забыв на миг о своей роли мальчишки. Но, возможно, именно такая, по-женски мягкая, доброта и нужна была юноше. В голосе Анны звучали участие и теплота, и сердце Оливера дрогнуло. Он потянулся к Анне, ткнулся головой ей в плечо. В его груди что-то мучительно перевернулось, и юный воин, не сдержавшись, заплакал, словно дитя.

Поглаживая его волосы, Анна шептала бессмысленные слова утешения. Через плечо юноши она видела, как стали сходиться ратники Майсгрейва, узнавали, что случилось, молча склоняли головы. Шустрый Гарри даже отвернулся, пряча слезы, вытер глаза и обычно такой ироничный Патрик Лейден.

А потом она увидела Майсгрейва. Рыцарь шел к ним, тяжело переступая через завалы, в руке его был меч, рубаха порвана и окровавлена. Заметив рыдающего на плече Алана Оливера, Филип спросил, что случилось, и, узнав ответ, замер. Анне даже показалось, что она видит на лице Майсгрейва ту же маску безысходной скорби, что и у Оливера. Но рыцарь легче справился с собой.

– Бен, старина, – тихо произнес он. – Как же так?..

Он медленно перекрестился. Потом подошел к Оливеру и положил руку ему на плечо.

– Мужайся, мой мальчик. Будь тверд. А теперь идем. Ибо, что бы ни случилось, мы не должны забывать о своем долге.

14

Дорога

Кони всхрапывали от долгой скачки и задыхались. Моросил мелкий, как мука, дождь. Отряд Майсгрейва вот уже много часов быстрой рысью двигался на юг. Копыта лошадей выбивали глухую дробь по плитам старой римской дороги.

В то утро, сразу после пожара, едва они вернулись на постоялый двор, Майсгрейв велел спешно собираться в дорогу. Это вызвало удивление. Люди еле держались на ногах, кое-кто был обожжен, одежда у всех была грязная и пропиталась сажей и гарью. Большой Том заметно прихрамывал, у Гарри багровели щека и скула, а Шепелявый Джек нянчил свои покрытые волдырями ладони.

Обычно приказания Майсгрейва были равносильны закону. И хотя в пути допускались мелкие вольности и поблажки, рыцарь никогда не позволял перечить ему. Однако на этот раз, хоть возражений и не последовало, никто не двинулся с места. Все угрюмо молчали. Тогда Майсгрейв завернул рукав и показал рубленую рану от меча чуть выше локтя, на которую он лишь недавно положил немного корпии.

– На меня напали во время пожара. И спасся я лишь по чистой случайности. Один из нападавших, судя по всему, тот человек, который следует за нами со своими людьми от самого Йорка. Ежели мы выедем прямо сейчас, пока еще никто не опомнился, мы сумеем оторваться от них. Тогда и передохнем.

И вот уже много часов подряд они гнали коней, лишь порой переходя на рысь, чтобы дать им отдышаться. Майсгрейв казался железным – он словно не чувствовал тяжести доспехов, не был голоден и утомлен до предела, не ощущал боли от кровоточащей раны.

Анна ехала бок о бок с Оливером. Как-то само собой вышло, что она взялась опекать его. Во время сборов помогла затянуть кольчугу, во дворе подвела лошадь. И теперь они все время держались рядом. Анна покосилась на юношу. На нем поблескивал шлем отца. Налобник был опущен и скрывал верхнюю часть лица. Щеки Оливера были мокрыми, и Анна не могла понять, то ли это дождевая влага, то ли слезы.

Девушка вздохнула и поежилась. Холодный дождь сыпал не переставая. Сегодня утром, пока Гарри седлал ее коня, она сбросила вчерашний, насквозь пропаленный камзол и надела этот, из черной кожи, туго перетянув его в талии широким поясом. На плечи девушка накинула широкий войлочный плащ.

Поднялся сильный ветер, немного разогнавший тучи. Дождь поутих. Отряд ехал по вершине пологого холма. Внизу расстилалась волнистая, простиравшаяся до самого горизонта равнина, вся в буковых рощах и крутых пригорках, между которыми лежали полоски полей.

Анна вновь пришпорила лошадь, которая и без того была в мыле. Какая-то тяжесть давила ей душу.

«Мы едем четвертый день, а смерть словно крадется по нашим следам, утаскивая то одного, то другого. Чей черед завтра, а может, уже и сегодня?»

Анна чувствовала, что гибель любого из этих людей причинит ей боль. Она знала их всего несколько дней, но эта изнурительная дорога и пережитые вместе опасности сблизили их, они стали ей понятными. Пожалуй, даже более понятными, чем подруги по монастырю, о которых она почти не вспоминала с тех пор, как покинула тихое аббатство и пустилась в этот головокружительный путь.

Девушка снова окинула взглядом окружавших ее ратников, и сердце ее сжалось от дурного предчувствия.

«Кто из них?» – невольно задавала она себе один и тот же страшный вопрос.

Она видела Оливера, затем перевела взгляд на скачущего впереди Майсгрейва. Полы его широкого плаща развевались, как бурое знамя. А вот и Патрик Лейден. Его панцирь сверкал даже при свете хмурого дня. Патрик был опрятен и, как заметила Анна, не упускал возможности начистить до блеска свои доспехи. Все его снаряжение – от носков высоких сапог из красной испанской кожи до отполированного шлема – отличалось каким-то щегольским изяществом.

Ехавшие следом братья Баттсы рядом с ним казались едва ли не замарашками. Их чешуйчатые панцири потемнели от смазки, почти одинаковые стальные каски были надеты поверх старых кольчужных наплечников. И лошади у них были одной и той же темно-гнедой масти с длинными, почти до земли, черными хвостами. Со спины братьев можно было бы перепутать, если бы Фрэнк не выглядел гораздо массивнее Гарри.

За ними на коренастом кауром жеребце трясся Большой Том, рядом с ним – довольно комичная фигура, Том Малый, болтающийся в огромном, не по мерке, седле на высокой рыже-пегой кобыле. Анна знала, что Большой и Малый – побратимы, не раз попадали вместе в жуткие переделки, но, выручая друг друга, остались целы и невредимы. Они и свадьбу сыграли в один день, а их невесты были сестрами-близнецами.

Замыкал отряд Шепелявый Джек. Его горбоносый рыжий конь сдавал – хрипел и задыхался. Стальная каска с широкими полями затеняла худое, со впалыми щеками лицо воина. Верхние зубы Джека сильно выдавались вперед, так что верхняя губа нависала над нижней, как у зайца. Анне казалось, что от этого он и шепелявил.

Путники миновали покрытый нежной голубоватой зеленью ольшаник на вершине холма и стали спускаться. Кони шли тяжелой рысью. В долине среди лугов извивалась небольшая речка с дуплистыми ивами по берегам. За переправой дорога раздваивалась. Та, по которой они ехали, римская мощеная, уходила на юг, другая же, проселочная, огибая рощи и возвышенности, вела на запад.

У реки виднелась приземистая каменная башня с осыпавшейся кладкой. Подъемный мост висел высоко над водой. На шум из башни вышел, на ходу нахлобучивая каску, мостовой стражник. По-видимому, его оторвали от трапезы, и он, что-то дожевывая, стал опускать бревенчатый пролет, однако Майсгрейв остановил его.

– Погоди, добрый человек. Скажи, куда ведет этот путь? – и он указал рукой в железной перчатке на римскую дорогу.

– В Кембридж, сэр. Это прямая кембриджская дорога.

Филип кивнул.

– А другая?

– Эта на Лестер.

Филип снова кивнул и, показывая на белеющие за рощей на холме высокие стены, спросил:

– А это что за строение?

– О, это богатый цистерцианский монастырь. Он-то и взимает пошлину за проезд по этому мосту.

Филип на мгновение задумался, а затем, достав из кошеля деньги, вложил в ладонь стражника несколько золотых монет. Тот обомлел от неожиданной щедрости, а рыцарь сказал:

– Это для того, чтобы ты направлял любого, кто будет расспрашивать о нас, по кембриджской дороге. Кто бы ни спросил, скажешь, что мы во весь опор устремились на юг. А мы пока погостим в монастыре. Если сделаешь, как я приказал, то вечером получишь еще столько же.

Стражник расплылся в кривозубой ухмылке:

– Как не понять, благородный сэр рыцарь. Времена-то нынче беспокойные. То Йорки, то ланкастерцы… Все исполним, как велено, клянусь спасением души.

Майсгрейв со своими людьми пересек луг и поднялся к монастырю – укромной, отгороженной от мира высокими стенами обители с изящной церковью и многочисленными службами. Здесь решили наконец-то сделать остановку, отдохнуть и подкрепиться самим, дать отдых и корм лошадям.