Спрыгнув у монастырской конюшни с седла, Анна уже по привычке бросила повод Гарри. Но ее остановил Майсгрейв:

– Погоди, Алан. Пусть братья-монахи поскорее окажут ему помощь.

Повернувшись к младшему Баттсу, он спросил:

– Что, не до шуток, бедняга Гарри?

Тот уныло развел руками.

– Хороши шутки. Такие рубцы от ожогов остались – ни одна красотка меня теперь любить не станет.

Вся его щека от скулы до подбородка была покрыта сочащимися багровыми волдырями. Анна смотрела на него с жалостью и невольным восхищением – какое же нужно мужество, чтобы молча сносить такую боль! Гарри заметил этот взгляд и, попытавшись улыбнуться, сказал:

– О, если хоть одна девчонка глянет на меня как мастер Алан, значит, не совсем уж я и пропащий. Э-э, да что там! Плюну на любовь и подамся в монахи…

По приказу Майсгрейва Анна задержалась на конюшне – проследить, чтобы послушники-конюхи как следует растерли лошадей и задали им овса. Кони были в мыле, и лишь Кумир выглядел так, словно совершил легкую прогулку.

«Удивительное животное!» – подумала Анна, любуясь конем. Она стояла, прислонившись к косяку двери, охваченная полудремой от усталости. Старый монах с пушистым седым венчиком вокруг тонзуры мягко взял ее за локоть и провел узким коридором в трапезную, где под низкими сводами уже сидели ее спутники.

Рядом с Анной снова оказался Оливер, и девушке стало даже неловко от того, как она набросилась на еду, в то время как юноша едва прикасался к пище. Впрочем, остальные с такой же жадностью поглощали кашу, стуча ложками о дно деревянных тарелок.

Ратники уже сбросили доспехи, и их прожженная во многих местах, пропахшая дымом одежда напоминала о событиях минувшей ночи. Анна заметила, что у Гарри и у других воинов уже появились чистые повязки с целебными мазями, а у Шепелявого Джека перебинтованы обе ладони, и он ест, неуклюже держа ложку кончиками пальцев.

И тут Оливер, отложив ложку, вытащил из-за пазухи свирель отца и тихонько наиграл на ней резвый мотивчик «Пьяного монаха». Залихватская мелодия прозвучала печально. Свирель словно всплакнула о своем хозяине.

Перестук ложек, как по команде, умолк. Повисла тишина. Никто не поднял глаз на Оливера, как будто стыдясь своей живой силы, своего жадного желания жить. Коротко вздохнув, Оливер отложил свирель и вышел из комнаты. Минуту спустя за юношей последовал Майсгрейв.

Фрэнк Баттс тяжело проговорил.

– Оливер рано остался без матери. Старина Бен заменил ему всю семью, упокой, Господи, его добрую душу.

Внезапно глухо прозвучал голос Большого Тома:

– Когда погиб Угрюмый Вилл, я сказал, что еще не раз отпоют отходную по нашим солдатам.

Его побратим разозлился:

– Я бы на башке твоей отзвонил за упокой! Что ты каркаешь? Можно подумать, у себя в Пограничье мы каждый день не рискуем жизнью. Много ли таких в Гнезде Орла, кто, служа Майсгрейвам, дожил до седых волос?

– Да нет, – согласился Большой Том. – Служить у хозяина рискованно, зато и почетно.

– И небезвыгодно, – добавил Патрик Лейден. – Своим солдатам сэр Филип платит по три пенса в день, сюда же еда и кров, да и все то, что возьмешь во время набега.

– А если кто отдает Богу душу, – заметил Шепелявый Джек, – семья не пойдет побираться.

– У Бена был только Оливер, – угрюмо сказал Фрэнк. – Я слышал, как сэр Филип заказал настоятелю три молебна за упокой души Бена Симела. Хотя то, что сделано, – сделано по Божьему изволению, и Бен, спасая чужое дитя, заслужил прощение грехов и место в раю.

Скрипнула дверь. Вернулся Майсгрейв, и трапеза возобновилась.

После еды стало клонить в сон, и монахи повели путников отдохнуть. Анна шла позади всех по узкой галерее, глаза ее слипались, и от усталости она спотыкалась через шаг. Издали доносилось негромкое протяжное церковное пение. Миновали какую-то приотворенную дверь. В полумраке часовни перед распятием молился Оливер. Анна подошла к нему.

– Тебе тоже надо отдохнуть. Побереги себя.

Но юноша только отрицательно качнул головой.

Добравшись до кельи, Анна тщательно вымылась прохладной водой, которую услужливые монахи оставили для путников. Потом надела чистую рубаху и рухнула в постель, обхватив набитую сухой травой подушку, от которой исходил дурманящий дух…

Понимая, что люди бесконечно утомлены, Майсгрейв дал всем поспать подольше, рассчитывая после этого ехать всю ночь. Сам же поднялся раньше других, расспросил про дорогу, купил у монахов кое-какой снеди и целебных мазей и лишь после этого велел будить отряд.

Сборы были короткими, но с выступлением задержались, решив исповедоваться и получить отпущение грехов у доброго настоятеля.

На дворе снова моросил дождь, ближние поля и рощи затянулись мглистой пеленой. Было уныло, глухо, сыро. С полей тянуло холодным ветром. В такую слякоть не хотелось никуда ехать. Хорошо бы, попивая подогретый эль, провести время у теплого камелька, в котором весело потрескивают дровишки! Заходя ненадолго в исповедальню, путники потом закутывались в плащи, надевали каски и шли на конюшню к своим лошадям.

Последней исповедовалась Анна, задержавшись дольше остальных. Когда же, получив наконец отпущение грехов, она накинула на плечи свой длинный войлочный плащ и вприпрыжку сбежала по лестнице, отец-настоятель, приоткрыв узкую створку окошка, долго вглядывался в отъезжающих. И хотя священнослужитель выглядел невозмутимым, он был глубоко взволнован исповедью девушки.

Подумать только, этот лихой паренек в высоких сапогах с отворотами и арбалетом за плечами – женщина! Добрый настоятель даже перекрестился, когда она, схватившись за луку седла, рывком вскочила на коня и с гиканьем погнала его по склону холма, догоняя остальных.

Когда отряд спустился к переправе, Филип узнал от мостового стража, что не успели они отъехать, как по их следам примчался отряд во главе с закованным в броню рыцарем, который сидел на коне, покрытом шахматно-клетчатой попоной. Этот рыцарь подробно расспросил стражника об отряде Майсгрейва, и тот, как и было велено, направил преследователей по кембриджской дороге.

Майсгрейв вознаградил усердие стража и, проехав мост, во главе своего маленького войска направился по дороге на Лестершир.

Вокруг простиралась пустынная равнинная местность. Зарослей было мало, только редкие живые изгороди окружали бесконечные поля, засеянные ячменем, горохом и фасолью. Вдоль дороги на целые мили растянулись пастбища, по которым бродили тощие коровы и отары овец. Эта земля казалась плодородной, поэтому Анну удивили нищенские крестьянские домики: крошечные лачуги, сложенные из смеси глины, соломы и навоза.

К ночи они миновали Лестер, главный город графства, и продолжали ехать дальше, сделав только две короткие остановки, чтобы задать корма лошадям.

Под утро дождь утих. Путники достигли леса и теперь двигались по размытой лесной тропе. Было тихо, только с деревьев со звоном падали капли да чавкала грязь под копытами лошадей. Темень стояла такая, что Майсгрейв велел зажечь факелы. Он оглядывал местность, надеясь увидеть какие-нибудь признаки жилья, где бы они могли сделать привал, хотя вряд ли в этой глуши можно было рассчитывать встретить человеческое жилье.

Но вскоре они выехали на лесную поляну, на которой стояла полуразрушенная часовня. Крыша ее кое-где провалилась и поддерживалась замшелыми остатками стен. Над порталом возвышалась крохотная колоколенка с надтреснутым колоколом. Ветер раскачивал его, и, когда порыв оказывался достаточно сильным, колокол звонил.

– Ну что ж, какая ни есть, но крыша, – сказал Майсгрейв и, взяв из рук Патрика факел, шагнул под своды часовни.

Тотчас с отвратительным писком над ним заметалась целая стая летучих мышей, едва не погасив пламя. Отмахнувшись от них, Майсгрейв поднял огонь повыше и огляделся. В часовне было довольно сухо, лишь кое-где на выщербленном каменном полу поблескивали лужицы.

Через полчаса жарко пылал костер, и озябшие воины, разместившись вокруг, уплетали вяленую рыбу, репу и лепешки. От мокрых дров валил густой едкий дым, частью уходивший в отверстия в крыше, частью висевший под сводами и разъедавший глаза. Перекусив, оба Тома, братья Баттсы и Оливер растянулись прямо на каменном полу часовни и тотчас уснули, не потрудившись даже снять доспехов.

У костра остались чистивший оружие и обувь Патрик Лейден и Анна, которая никак не могла согреться и куталась в плащ, придвинув озябшие ноги в мокрых сапогах чуть не к самому огню.

Филип вышел на воздух. Небо уже серело. Близился рассвет. После продымленной часовни приятно было вдохнуть прохладный лесной воздух. На поляне, насытившись двойной порцией овса, положив головы на шеи друг друга, дремали усталые кони. У стены, опершись на копье, стоял Шепелявый Джек. Филип окликнул его:

– Если почувствуешь, что засыпаешь, разбуди следующего. Только Оливера не трогай. Парень не спал в монастыре.

Когда он вернулся в часовню, дым по-прежнему клубами плавал под крышей. Воины храпели. Патрик Лейден, аккуратно сложив свое снаряжение под стеной, посапывал на куске седельного войлока.

Филип заметил, что Алан все ворочается на камнях, пытаясь закутаться поплотнее. Рыцарь присел рядом.

– Что, не спится?

Из-под плаща смотрело усталое, осунувшееся лицо мальчика. Зубы его выбивали дробь.

– Никак не согреешься, малыш?

Алан сокрушенно покачал головой:

– Все такое мокрое. Да и эти чертовы камни…

Филип усмехнулся и потрепал паренька по голове. Затем вышел и вернулся с пушистой волчьей шкурой. Выбрав у огня место поровнее, он разостлал ее и кивком подозвал к себе Алана:

– Иди сюда. Вместе теплее. Давай сюда плащ.

Анна приблизилась. Она так растерянно смотрела на рыцаря, что он рассмеялся.

– Что же ты? Не бойся, не съем.

Он улегся и, потянув Анну за руку, уложил ее рядом. Голова девушки оказалась у него на плече. Филип поплотнее укутал ее полой плаща и приобнял.

Анна лежала вытянувшись в струнку, боясь пошевелиться. Она была буквально оглушена этой негаданной близостью.

Филип негромко сказал:

– Ты молодец, мастер Алан. Впервые увидев тебя у епископа Йоркского, я принял тебя за неженку аристократа, но теперь так не считаю. Ты умеешь побеждать и страх, и голод, и усталость. Я наблюдал за тобой и остался доволен. А еще я видел, как ты менял повязки моим людям. Ты умеешь врачевать?

– Я долго жил при аббатстве Киркхейм, сэр. Там и выучился.

В костре потрескивало и шипело. Филип сонно пробормотал:

– Киркхейм… Богатое аббатство. Говорят, там по сей день пребывает первая невеста короля, Анна Невиль. Ты не встречал ее там?

У девушки в горле запершило.

– Нет, – сипло выговорила она.

Филип больше ни о чем не спрашивал ее, и через минуту по его ровному дыханию Анна поняла, что рыцарь спит. Она же ничего не могла с собой поделать – сна как не бывало.

Лежа рядом с человеком, к которому ее неудержимо влекло и за которым она готова была последовать хоть в преисподнюю, Анна улыбалась в темноте. «Что бы подумала об этом моя добрая настоятельница, матушка Бриджит? Но, Господь всемогущий, я ни капли не раскаиваюсь в этом. Более того, нигде и никогда не было мне так хорошо и покойно, как сейчас, рядом с Филипом…»

Девушка счастливо вздохнула. Она слышала мерные удары сердца Майсгрейва, а его дыхание касалось ее волос. Анна осторожно положила ладошку на его широкую грудь. Быть с ним так близко, спать в его объятиях… Сильный уставший мужчина, рядом с которым она лежит… Но ведь он-то и не догадывается, что возле него молодая женщина. А если б знал, то как бы поступил?

Анну охватило любопытство, страх сменился каким-то сладким томящим чувством. Сердце часто забилось, дыхание стало прерывистым. Она поглубже вздохнула, заставляя себя успокоиться.

«Когда судьба разлучит нас и я опять стану принцессой из рода Невилей, а ты простым рыцарем из Пограничья, я буду всегда помнить эти минуты, вспоминать, как мы лежали так близко и ты согревал меня теплом своего тела. Но это время еще впереди, а пока – я счастлива, я просто счастлива!»

Неожиданно Анна вспомнила вчерашнюю плясунью. Но воспоминание прошло стороной – она видела, как небрежно рыцарь простился со своей мимолетной возлюбленной. Танцовщица подбежала к уже сидевшему в седле Майсгрейву и, умоляюще улыбаясь, стала что-то торопливо говорить. Рыцарь кивнул и хотел было ехать, но девушка опять удержала его. Тогда Майсгрейв не спеша отсчитал несколько монет и высыпал их в ее ладонь. Девушка замерла. Похоже, не этого она ждала от всадника, но Филип, больше не взглянув на нее, выстроил свой отряд и пришпорил Кумира.

Анна потерлась щекой о плечо спящего рыцаря. Сейчас, когда они были далеко и ревность угасла, она могла согласиться с тем, что плясунья была на редкость хороша, а согласившись, простила Филипа.

Рассвело, загомонили лесные птицы. Анна видела, как, едва держась на ногах, вошел Шепелявый Джек, растолкал Большого Тома и, отправив его в караул, повалился спать. Анна лежала тихо, как мышонок, а минуты счастья текли и текли, пока она не уснула.