Утро в Уорвик-Кастле начиналось с пения петухов. Затем раздавался протяжный звук рога на одной из башен, возвещавший приход нового дня. Замок оживал: хлопали двери, гремели засовы, скрипя петлями, опускались подъемные мосты, чтобы впустить в замок торговок зеленью и молоком. Во дворе слышались перебранка челяди, ржание коней, которых выводили из конюшен на водопой. На раскатах стен менялась стража.

Но людей Майсгрейва вся эта суматоха не касалась. Им – узникам одной из башен – некуда было спешить. Накрывшись меховыми одеялами, они продолжали спать; лишь изредка кто-нибудь из них приподнимал голову, прислушивался и вновь засыпал. Вряд ли этим не знающим устали воинам когда-либо приходилось так высыпаться, как в эти две недели, которые они провели взаперти в стенах Уорвик-Кастла. Однако люди томились от безделья. Их держали под замком, не позволяя и шагу ступить за дверь, но у них была сытная еда и роскошная постель. Раны и ссадины, полученные в пути, зажили, они набрались сил. От обильной пищи щеки их округлились.

– Я бы так всю жизнь прожил, – говорил Гарри, – вот если бы мне еще дозволили повалять красотку да прокатиться на добром жеребце хотя бы вон до той мельницы.

Гарри, как всегда, шутил, но, несмотря ни на что, настроение у всех было прескверное. Угнетали однообразие дней, беспрестанное ожидание опасности, неизвестность…

По утрам Филип лежал, закинув руки за голову, вглядываясь в изображение карлика, высеченное в центре каменного свода. Каждое утро повторялось одно и то же: громыхала дверь, являлись прислужники с кувшинами воды и тазом для умывания. С ними был и брадобрей с бритвами и полотенцами. Воины лениво вставали, лениво ополаскивали лицо. Затем садились к столу и сытно завтракали. После еды каждый занимался чем хотел. У Гарри с собой оказалось все, что необходимо для игры: колода карт, кожаный стаканчик и кости. Так пленники просиживали целые дни, пока забава не приедалась, и тогда они расходились по углам. Оливер принимался негромко наигрывать на свирели, остальные или молчали, или развлекали друг друга байками.

Сэр Филип за эти дни как никогда много узнал о своих ратниках. Он выслушал немало любовных историй и приключений Гарри, с удивлением выяснил, что силач Фрэнк в детстве был хилым золотушным ребенком и все считали, что он не жилец на этом свете. Однако одна старая ведьма из болотистых долин Пограничья посоветовала его матери мазать мальчика какими-то болотными грязями. И парнишка словно родился заново: стал расти, набираться сил, и вскоре во всей округе не нашлось человека, который мог бы потягаться с ним на равных.

Шепелявый Джек качал головой:

– Тебе теперь до конца своих дней надо Господу молиться, чтобы он простил тебе этот грех. Крест честной! Он лечился не молитвой, не наложением святых мощей, а какими-то бесовскими средствами! Тьфу!..

Джек – этот вспыльчивый, легко ввязывающийся в драку парень – на деле оказался отчаянно религиозным. Все дни, что они провели в башне, он подолгу усердно молился, стоя на коленях и перебирая простые деревянные четки.

– Я большой грешник! – сокрушенно твердил он. – Я много убивал, насиловал и грабил.

Оказалось, что Шепелявый Джек хотел поднакопить деньжонок, чтобы сделать взнос и стать монахом в одной из богатых обителей.

Гарри потешался:

– Зачем же в богатую? Там не молятся, а жрут. Шел бы ты лучше в какой-нибудь глухой монастыришко, истязал бы там плоть, ходил бы во власянице, посты соблюдал. Глядишь, и грешки бы замолил.

Но Джек не соглашался:

– Я много бед натворил, много крови пролил и закончить дни хочу лишь в богатом монастыре. Ничего, я и там от грехов избавлюсь – постепенно.

Оливер обычно отмалчивался. Оживал он, лишь когда речь заходила об Анне Невиль. А надо отметить, что эта тема в их беседах присутствовала постоянно.

– Леди Анна как божество, – говорил юноша. – Она прекрасна и добра. Где еще найдешь столь благородное и сострадательное сердце! Помните, как она утешала меня после гибели моего отца? Подумать только, с каких высот она спустилась, чтобы пожалеть меня, простого, грубого солдата… О, я хотел бы стать псом, чтобы лизать ей руки…

– А как она стреляет из арбалета! – подхватывал Фрэнк. – Я и мужчин-то немного видел, которые могли бы похвастаться таким мастерством. Ее стрелы не знают промаха.

У Гарри блестели глаза.

– А какая красавица! Глаза как листва, губы – спелая земляника… Когда я вспоминаю, сколько раз помогал сойти с коня этому усталому мальчику и ни разу не догадался его пощупать…

– Прикуси язык, Гарри! – обрывал его Филип. – Ты словно не видишь разницы между леди и пастушкой. И не забывайте – все сейчас зависит от нее. Пока она не сдается на уговоры Джона Невиля, мы живы и не брошены в застенок.

Воины сникали. Они знали, что Майсгрейва уже несколько раз вызывали к Монтегю, и каждый раз дело сводилось к одному: от рыцаря требовали уговорить Анну отдать дядюшке письмо. Сам Монтегю, судя по всему, ничего не мог добиться от упрямой племянницы, и вся эта затея, грозившая маркизу в случае огласки бесчестьем, пока не принесла ему никаких плодов.

И вновь тянулись однообразные дни. Большую часть времени Филип проводил в нише узкого, словно бойница, окна. Оно находилось на самом верху старинной башни, так высоко, что, сколько ни прижимайся лбом к прутьям решетки, внизу можно было разглядеть лишь каску лучника, меряющего шагами крепостную стену. Вдали голубел среди лугов зеркальный Эйвон, зеленели полоски возделанных полей.

Облокотясь о каменную плиту подоконника, Филип часами наблюдал за скользившими в небе ласточками. Над головой рыцаря были слышны мерные шаги стражи, сменявшейся каждые несколько часов. Рыцарь не мог видеть того, что происходило во внутреннем дворе замка, однако он был достаточно опытным воином, чтобы определить, что в замке тревожно.

Для узников же все оставалось по-прежнему. Филип нередко помышлял о побеге, но, сколько ни ломал себе голову, не видел ни малейшей возможности выбраться из крепости. Оставалась лишь слабая надежда на Анну Невиль. Но где она, что с ней и насколько сильна над ней власть Монтегю, Филип также не ведал. Стражники были молчаливы, замкнуты и на вопросы не отвечали.

Филип поражался тому, как с самого начала не догадался, что Анна из рода Невилей. Не зря же так хлопотал епископ. И потом – глаза… Яркие зеленые глаза Невилей. Филип неотрывно думал об Анне, вспоминая каждый ее жест, каждый взгляд с того момента, как, заразительно хохоча, она вошла в покои епископа, и до горькой минуты, когда она исчезла на галерее зала в Уорвик-Кастле, унося с собой послание короля Эдуарда.

Как это часто бывает, воспоминания оказали на него гораздо более сильное воздействие, чем сама действительность. Перед ним чередой проходили дни их совместного пути, наполненные тем, что он принял за простое преклонение подростка перед прославленным рыцарем. И та их ночь у костра… Он обнимал тонкое девичье тело, но никакое чувство не подсказало ему, какое сокровище он сжимает в своих руках… И разве Анна не злилась, когда он увлекся уличной плясуньей?.. А однажды на его вопрос, что означает ее улыбка, она ответила: «Мне хорошо с вами, сэр Филип!»

Душа Филипа Майсгрейва была полна сладкой горечью, хотя порой он пытался отрезвить себя, внушая, что все это лишь пустые домыслы.

«Я становлюсь тщеславен и забываю, что она дочь великого Делателя Королей», – урезонивал он себя. Однако раньше он не испытывал никакого тщеславия оттого, что ему признавалась в любви сама королева Англии. Ее слезы и объятия только разбередили уже начавшую зарубцовываться рану. Именно поэтому Филип, с головой уйдя в опасные дорожные приключения, избегал даже думать об Элизабет.

Из задумчивости его вывел лязг отодвигаемого засова. Тяжелая дверь с визгом повернулась в петлях. Слуги принесли ужин. Молча накрыв на стол, они удалились.

Гарри весело потер руки:

– Клянусь чревом Господним, я на всю жизнь запомню достоинства здешней кухни! – И он подцепил ломтем теплого хлеба кусок паштета из оленины.

Пленники ели молча. В окно порывами задувал ветер. Низкие тучи затягивали небо, предвещая дождь. Где-то далеко звонили к вечерне, а над головой слышались тяжелые шаги закованного в броню лучника. Он беспрестанно ходил по площадке башни, останавливался у парапета, плевал вниз.

Неожиданно Оливер привстал.

– Вы слышали?

– Что такое, Нол70? – облизывая пальцы, спросил Шепелявый Джек.

Юноша прислушивался.

– Клянусь обедней, я только что явственно слышал мелодию нашего «Пьяного монаха». Вот опять!

Действительно, среди шума засыпающей крепости негромко звучала знакомая незамысловатая мелодия. Гарри даже подхватил напев:

– «…Которая булькает – буль, буль, буль…» Сэр Филип, да ведь это знак от леди Анны!

Майсгрейв подошел к окну. Звуки долетали со стороны жилых помещений крепости. Играли на лютне – нежном струнном инструменте, которому отдавали предпочтение дамы.

«Это может быть только Анна. Никому больше здесь не известна эта песенка. Но что это может означать? Что она не забыла о нас? Или это сигнал, чтобы мы были наготове?»

При мысли о побеге у Филипа радостно забилось сердце.

– Оливер, ступай сюда! А ну-ка, сыграй в ответ.

Юноша повиновался, наиграв нехитрый мотивчик на свирели. И звуки лютни, затихшие было на миг, зазвучали с новой силой. Какое-то время свирель и лютня словно перекликались, а затем лютня смолкла.

Воины переглянулись. Явились слуги убрать со стола, и, чтобы не вызвать подозрений, узники как ни в чем не бывало разбрелись по углам, а Оливер продолжал негромко наигрывать на свирели.

Время шло. Стемнело, и в башне воцарился мрак, ибо хотя пленников и сытно кормили, но жалели свечи, а в последнее время, едва на улице потеплело, перестали топить камин.

За окном хлынул дождь. Частый, шумливый, проливной. Было слышно, как клянет непогоду стороживший на башне лучник. Затем он сменился, и тяжелая поступь зазвучала вновь, перемежаясь с шумом дождя да перекличкой стражей на стенах замка.

Минул час. Возбуждение улеглось, и узников стало клонить в сон. Неожиданно Оливер тронул Майсгрейва за рукав:

– Сэр, слышите? Часовой спит.

Действительно, шаги на крыше стихли и отчетливо доносился зычный храп.

– Он не мог заснуть под проливным дождем… – пробормотал рыцарь. – Его явно чем-то опоили.

Воины снова воспрянули духом, каждый взволнованно вслушивался в тишину. Неожиданный звук заставил всех вздрогнуть.

– Что это?

Оливер подался к окну и схватил лежавшую на полу стрелу.

– Взгляните, сэр!

К стреле была привязана легкая, скрученная из прочного шелка веревка со множеством узлов. Она была несколько раз обмотана вокруг оперения, и, когда они отвязали ее, на пол упали два крошечных напильника.

Воины возбужденно переглянулись. Гарри подошел к окну.

– Стреляли, сэр, с той стены, что сбоку. Мастерский выстрел. И, клянусь всеми святыми, я знаю лишь одного стрелка, который может в темноте, под дождем и из неудобной позиции сделать это. Алан Деббич.

Филип согласно кивнул и молча протянул ему один из напильников. Другим он воспользовался сам. Скрежет напильника, распиливающего прутья решетки, казался оглушительным, но выхода не было, и они, возблагодарив небо за то, что стражники галдят за дверями и не прислушиваются, налегли на работу.

– Хорошо еще, что шумит дождь, – бормотал Гарри, орудуя инструментом.

Они трудились почти час, лишь порой замирая, когда смолкали голоса за дверью или совсем близко перекликались на стенах часовые. Сверху долетал невозмутимый храп дозорного. Шепелявый Джек горячо молился перед распятием о ниспослании им удачи. Наконец, когда два толстых прута решетки были подпилены, в дело вступил Фрэнк. Поднатужившись, он сломал сначала один, а потом и другой прут. Образовалось отверстие, достаточное, чтобы в него протиснулся человек.

– Бог ведет нас, – перекрестился Филип. – Однако нам придется оставить здесь доспехи и кольчуги, захватив лишь мечи и каски. Иначе при спуске мы будем звенеть, как минстерские колокола.

– Сэр, позвольте мне спуститься первому, – сказал Фрэнк. – Я самый тяжелый, и если эта бечевочка выдержит меня…

– Выдержит, – с улыбкой произнес Филип, с силой рванув веревку. – Она из хорошего шелка и очень прочная. Но если ты желаешь – вперед!

Фрэнк молча напялил каску и опоясался мечом, оставшись лишь в кожаной подкольчужнице, затем пропихнул свое плотное тело в отверстие и, стараясь не глядеть вниз, начал спускаться. Было слышно, как при движении он задевает о стену, затем все звуки растворились в шуме дождя, который лил и лил, погасив все факелы, зажженные на стенах стражей.

Наконец веревка ослабла.

– Хвала Создателю! – перекрестился Гарри, который все это время стоял у окна, пытаясь проникнуть взглядом в темноту. – Следующий я.

Юркий, как ящерица, он мгновенно исчез в оконном проеме. За ним последовал Оливер, потом – Джек. Пока все шло благополучно. Стражник наверху заливисто храпел.