– Купите воды, судари, всего два су! А какая вода! Легкая, сладкая. Я беру ее в источнике святого Дени, и равной ей вы не найдете во всей Гиени.

Филип и Анна пили, улыбаясь друг другу. Воздух Бордо, чудесная вода пьянили как вино. Они позабыли свои невзгоды, отбросили мысли о скорой разлуке и в сумраке ближайшей арки обменялись таким поцелуем, что у обоих захватило дух.

Бордосцы еще не завершили дневных дел и торопливо пробегали мимо или, стоя у порогов домов, переговаривались через улицу. По реке скользили длинные лодки, освещенные фонарями, в них сидели красавицы в шелковых платьях и кавалеры с лютнями в руках. Из таверн, расположенных вдоль набережной, доносились гудение рожков и звон тамбуринов.

У развалин римского амфитеатра они долго слушали бродячего певца, потом, держась за руки, брели по узким затемненным улочкам. За решетками, где стояли статуи святых, горели факелы, освещая грубую мостовую, кучи рыбьих костей и мусора. Анна споткнулась. Филип бережно подхватил ее на руки и нес до самого дома.

– Ты не устал? – улыбаясь, спросила она.

– Я бы и не опускал тебя на землю.

– Лжец…

Она хотела еще что-то добавить, но он остановил ее долгим поцелуем. Не стоило говорить о печальном.

Дома Анна долго стояла у распахнутого окна, вглядываясь в мерцающее над крышами домов небо. Она слышала, как Филип раздевается, потом скрипнула кровать. В клетке сонно пискнула птица. Анна вздохнула.

– Я никогда не забуду Бордо. Наверное, на всей земле нет лучшего места…

Филип молчал. Она повернулась. Он смотрел на нее, подперев рукой голову. И тогда Анна решилась.

– Фил… – Она села совсем близко. Глаза ее светились в темноте, как у кошки. – Давай не расставаться.

Он хотел что-то сказать, но она сделала протестующий жест.

– Я очень люблю тебя, мой Филип. Ты знаешь это, однако и ты не можешь представить всей глубины моего чувства. Когда я думаю, что впереди у нас разлука, мне хочется одного – умереть. Без тебя я лишусь всего, с тобой же получу целый мир. Имя, титул, положение – чего они стоят без твоей любви? Отвези это письмо, Фил, если иначе не можешь, если честь требует довести начатое до конца, но потом возвращайся. Я буду ждать тебя здесь, у тетушки Клодины. Никто не узнает, что я тут. Наши пути могли разойтись еще в Англии, и тебя никто не упрекнет. Зато потом мы сможем быть вместе всегда. Мир так велик, Филип! Разве не найдется в нем места для нас? Зачем же в таком случае судьба сберегла нас двоих среди стольких смертей, забросила в такую даль? Нашу любовь благословило само Небо. Когда мы были в замке Эрингтон, Джудит Селден сказала, что наступит момент, когда мне придется сделать свой выбор. Видит Бог, время пришло. Больше всего на свете я хочу быть с тобой. Поэтому, Фил, заклинаю тебя – давай уедем туда, где нас никто не разыщет. В мире достаточно королевств и княжеств, где можно поселиться, чтобы жить друг для друга. Ты воин, ты поступишь на службу к новому сюзерену, и мы не будем знать нужды, я же сменю имя и стану твоей женой, у нас будут дети. Много детей, Филип!..

Лицо ее озарилось, словно она наяву видела картину грядущего счастья. Майсгрейв, приподнявшись на ложе, неотрывно глядел на нее. Поначалу, когда она заговорила, он испытал легкий укол раздражения. Что за странная непонятливость и упрямство! Но по мере того как она продолжала, в его груди закипали, смешиваясь, счастье и боль.

Он был потрясен. Анна была безрассудна и мудра одновременно. В ней жило неистовство первых людей, отвергших рай ради земной любви. Он чувствовал себя несказанно гордым и счастливым, что его полюбила такая девушка, и вместе с тем его душило отчаяние от несбыточности того, что она предлагала. Его жизнь была полна разочарований и бед, а душа не так легко окрылялась.

– Бедная моя девочка…

Анна вздрогнула и взглянула на него. Ей показалось, что у Филипа в глазах блестят слезы.

Он порывисто сел и взял ее лицо в ладони.

– Я очень люблю тебя, моя сладостная фея, я буду любить тебя всегда, даже если среди блеска и славы ты забудешь того, кто первым ласкал тебя. То, что ты сказала сейчас, я сохраню в глубине сердца.

– Не надо так, Фил! Все еще можно исправить…

– Увы! Ты очень молода и не в состоянии всего понять. В твоих словах смешались грех и безрассудство. И все же я благословляю тебя за это. Однако мир держится на устоях, на которые нельзя посягать. И горе безумцу, который отважится на это. Еще не раз все переменится вокруг тебя, изменишься и ты сама. Если же мы поступим так, как ты предлагаешь, ты никогда не сможешь избавиться от угрызений совести, которые рано или поздно начнут мучить тебя. Со временем хмель любви пройдет, заговорит кровь, ты вспомнишь, кто ты и для какой участи рождена. Я никогда не смогу тебе этого дать, даже если посвящу тебе жизнь и отдам всю кровь. Я ведь видел, как ты смотрела на дам из свиты герцога Карла. Ведь тебе хотелось оказаться среди них?

– Нет. Я научусь смирению. Леди Джудит Селден ровня мне, но счастлива с простым рыцарем.

– Но ты не Джудит Селден. Ты совсем другая.

– Я буду любить тебя всегда. Тебя одного.

Он вздрогнул. Когда-то эти же слова говорила и Элизабет Вудвиль. И она любила… пока блеск славы и золота не убил ее любовь. Теперь Анна…

И тогда он впервые заговорил с ней об Элизабет, поведав историю их любви. Ему стоило немалых усилий, обуздав гордость, говорить об этом. Молчаливый по натуре, он заставил себя быть красноречивым, иногда с трудом подыскивая нужные слова. Ему было необходимо убедить Анну в том, что речь идет не только о любви, но и о долге перед отцом, перед людьми, с которыми она связана. Он взывал к ней, твердя, что чистота крови, которая течет в ее жилах, важнее любых сердечных привязанностей.

Анна сидела отвернувшись от него, глядя в окно. Ее лицо было неподвижно, словно изваяно из мрамора. Из широко распахнутых глаз медленно струились тяжелые слезы. И столько горечи было в безвольном изломе ее губ, в пустом, отрешенном взгляде, что у Филипа все оборвалось внутри.

– У нас есть любовь, Фил. С ней мы сильны.

Ему не удалось разубедить ее, но голос Анны был слаб. Она поняла, что не в ее власти изменить его решение. Едва шевеля губами, она шепнула, почти выдохнула:

– Решайся, Фил. Умоляю тебя…

– Нет, моя сладостная фея… Вспомни, что ты одна из Невилей, а они никогда ни о чем не просят.

Тень скользнула по лицу Анны. Губы плотно сжались, слезы высохли.

– Вспомни о том, что я обязан вернуться в Нейуорт, потому что отвечаю за землю своих предков. Более того, я женат и не могу, не совершив смертного греха, вступить в новый брак. Я оставил Меган на сносях, и наш с ней ребенок уже должен был появиться на свет.

Анна облизнула губы и хрипло сказала:

– Ах да… Меган Перси. Я и забыла о ней.

Она тряхнула головой, словно отгоняя все прочь, словно смиряясь. Но смиряясь строптиво. Отросшие волосы упали ей на глаза. Она движением головы откинула их, затем сладко потянулась и уже в следующий миг прильнула к Филипу, ловя его губы.

Этой ночью она была особенно страстной, будто изнутри ее жег огонь. Раскованная, нежная и податливая, она трепетала в его руках – то бурная, как море, то как ослабевшая волна. Но силы вновь и вновь возвращались к Анне, она тянулась к нему, глаза ее лихорадочно блестели, по телу пробегала дрожь нетерпения, горячие руки обвивали его шею, скользили по спине.

– Люби меня, люби! – не то молила, не то приказывала она.

Голова кружилась от этого страстного шепота. Ее ничто не пугало, не смущало, она жаждала наслаждаться и дарить наслаждение. Филип и сам не мог остановить рвущийся горлом стон, когда, подхваченные любовным вихрем, они забывали обо всем на свете. Они были не в силах оторваться друг от друга.

Филип заснул лишь на рассвете. Сквозь дремоту он слышал, как она что-то ласково шепчет ему, перебирая его кудри, прижимается щекой к его ладони… Потом он погрузился в сон, но и во сне его руки искали ее.

…Он резко вскочил. Место рядом с ним пустовало. Подушка была холодной – видимо, Анна поднялась уже давно. Филип окликнул ее и стал торопливо одеваться. В нем нарастала тревога, но он гнал ее прочь. Сейчас он спустится вниз, увидит, как она шепчется с мадам Клодиной или играет с ее котом.

Когда он натягивал рубаху, взгляд его упал на ларь у окна. Там лежала аккуратно сложенная стопкой женская одежда Анны. Два узких малиновых башмачка сиротливо стояли на полу.

Это еще ничего не значит! Мало ли для чего ей понадобилось вырядиться мальчишкой!

Он торопливо сбежал по ступеням. Хозяйка возилась у очага. Заслышав его шаги, мадам Клодина обернулась.

– Где она? – вскричал Майсгрейв.

Клодина Сигоне неспешно отведала из котелка.

– Уехала еще на рассвете. Велела передать, что вынуждена взять с собой немного денег.

– Куда?.. Куда она направилась? Ради самого неба, отвечайте!..

Женщина глядела на него с интересом. Сегодня утром, когда юная англичанка предстала перед ней в одежде мальчишки, она было решила, что это очередная шутка. Девушка держалась удивительно непринужденно, хотя и была бледна. Выпила чашку бульона, натянула перчатки, прихватила хлыст. Однако постоялец, слушая мадам Клодину, менялся на глазах.

– Что с вами, сударь? Крест честной! Не ограбила ли вас ваша подружка?

Филип присел на ступеньку и провел ладонью по лицу. Все было кончено. Этой ночью Анна простилась с ним. Ее гордость не могла позволить, чтобы после его отказа все оставалось по-прежнему. В глубине души он понимал ее, однако пронзившая его боль была нестерпимой.

Не видеть ее, не слышать ее смеха, не касаться ее… Боль давила, росла, заполняя весь мир. Он глухо застонал. Когда он думал о том, что пути их разойдутся, то полагал, что это произойдет гораздо позже и у них еще будет достаточно времени друг для друга. Перед ними расстилался путь через всю Францию. Они могли бы еще долго быть вместе, скакать рядом, ночевать в придорожных гостиницах… Но гордая душа Анны Невиль не вынесла поражения. Ей не нужны были крохи, не нужна его снисходительность. Ей нужно было все – или ничего…

Нет, он не может позволить, чтобы в один миг развеялось, словно наваждение, их счастье! Как жить без Анны? Он догонит ее, он скажет… Что, впрочем, он скажет? Да не все ли равно! Главное – вновь обрести ее, прижать к сердцу, ощутить ее податливую хрупкость.

Он вскочил, расплатился с хозяйкой и без промедления отправился в путь.

В Бордо было шестнадцать ворот. Филип объехал половину, расспрашивая стражников, чтобы выяснить, какую дорогу выбрала Анна. Разумеется, она выехала гораздо раньше, но вскоре обязательно сделает остановку. Главное – догнать. Он догадывался, какая дорога привлекала Анну больше других – в Анжу, туда, где сейчас находятся Уорвик с королевой Маргаритой.

Ему не сразу удалось напасть на след. Наконец он наткнулся на стражников, указавших, что действительно паренек на пегой кобыле, как только они отворили ворота, покинул Бордо. Не мешкая, Майсгрейв пустился в путь. Он торопился, беспрестанно подгоняя Кумира и продолжая расспросы на всех заставах. В его душе шевельнулась надежда. Что ж, видимо, она на самом деле движется в сторону Анжу и он сможет ее нагнать.

Однако близ Ангулема след Анны затерялся. Филип заглядывал во все постоялые дворы, допытывался в замках, монастырях, обшаривал даже придорожные хижины. Зеленоглазого паренька на пегой кобыле никто не видел. Тогда, отчаявшись, он решил скакать в Анжуйское графство, куда рано или поздно должна была прибыть Анна.

Он ехал до сумерек и в последующие два дня не прекращал гонку. Теперь вокруг тянулись болотистые леса Пуату. Всадника окружали могучие дубы и вязы, невольно напоминая об Англии. Вдобавок заморосил дождь. Местность была пустынная, и однажды Майсгрейву пришлось вступить в настоящую схватку с разбойниками. Но даже получив ранение, он продолжал путь.

Анна! Хрупкая, в мужской одежде, беззащитная, в полном одиночестве, с одним кинжалом у пояса. О, хоть бы в дороге она прибилась к купеческому обозу!..

Когда он прибыл в графство Анжу, его как громом поразило известие: ни королевы Маргариты, ни Уорвика там не было. Сиятельные особы отбыли в Париж на праздник по случаю рождения наследника престола.

Едва успев отдышаться, Майсгрейв снова пустился в путь по размытым дождем дорогам. Но странная слабость стала одолевать его. Все больше беспокоила полученная в дороге пустячная рана. Он старался не придавать ей значения, пока не вынужден был попросить помощи в монастыре близ Тура. Филип почти свалился с коня на руки монахов, хотя твердил, что завтра опять тронется в путь. У него началась лихорадка. Брат-лекарь, осмотревший порез на его руке, только покачал головой. Позже он пошел к своему настоятелю и сказал:

– Отче, этот рыцарь серьезно болен. Если мы не окажем ему помощи, то возьмем на душу грех и рыцарь погибнет.