Он хлопнул в ладоши, и слуги внесли роскошные боевые доспехи. Это была миланская броня, сияющая светлой сталью и украшенная золотой насечкой. В центре нагрудного панциря парил золотой орел с рубиновыми глазами.

– Милорд, – вскричал Филип, – это же целое состояние! Я не могу принять от врага моего короля такое сокровище!

– Не стоит быть столь щепетильным, сэр рыцарь. Напомню вам, что, оставаясь моим врагом, вы сделали для меня то, на что решился бы не всякий друг.

Слышавшие эту беседу граф Кревкер и Эдуард Ланкастер недоуменно переглянулись. Для них оставалось тайной, о чем идет речь, да и роскошь подарка поражала. Однако минуту спустя Кревкер, придя в восторг от новшеств в доспехах, потребовал, чтобы Майсгрейв немедленно облачился в них и продемонстрировал их достоинства. Принц Эдуард заявил, что наслышан о доблести английского рыцаря и хотел бы немного пофехтовать с ним прямо сейчас, в надежде перенять какой-нибудь особый прием. Филип скупо усмехнулся.

– Для меня большая честь скрестить меч с принцем крови.

– Но ведь вы йоркист, и для вас я всего лишь один из противников. Забудьте на миг, что Ланкастеры были на троне, и сразитесь со мной.

Когда Эдуард улыбался, на его щеках играли детские ямочки, глаза, осененные длинными ресницами, глядели весело и доброжелательно. Филип почувствовал, что невольно поддается обаянию юного Ланкастера. Что же тогда говорить об Анне, которая все время проводит в его обществе, видит это красивое лицо, эти изысканные манеры, ощущает очарование принца и сознает, что в Париже нет ни одной дамы или девицы, которая не позавидовала бы ей? Может ли он, простой воин, соперничать с этим высокородным, утонченным вельможей, который в состоянии сделать Анну королевой Англии?

Филип откинул волосы со лба.

– Мне трудно отказать вам, ваше высочество.

И Эдуард отправился облачаться в предложенный ему Кревкером панцирь. Слуга помог Филипу затянуть ремни доспехов, и рыцарь испытал странное чувство – удовлетворение, смешанное со злостью. Советовался ли Уорвик с дочерью, собираясь сделать сей королевский подарок? По крайней мере, Анна знала, как он неравнодушен к хорошему вооружению.

Вскоре в зал вступил Эдуард Уэльский. Филип оглядел его: на левом налокотнике принца развевался легкий шарф, зеленый с золотом – цвета Анны!

«Мальчишка! – мрачно подумал Майсгрейв. – Это же не турнир, чтобы во всеуслышание заявлять о благосклонности дамы!»

Им обоим вручили тяжелые двуручные мечи, и Филип сразу же потеснил Эдуарда, но вскоре ему неожиданно пришлось отступить под градом искусных ударов принца. Рыцарь был поражен мастерством и силой юного Ланкастера. Он парировал его удары и не спешил атаковать, выжидая, пока юноша выдохнется.

Краем глаза он видел Кревкера и Уорвика, наблюдавших за ними. На устах Делателя Королей играла ироническая улыбка. И это вдруг задело Майсгрейва. Едва сдерживаемая, его неприязнь к Эдуарду прорвалась наружу. Он резко уклонился от очередного выпада принца, так что тот потерял равновесие, и, подождав, пока Эдуард повернется в его сторону, сам накинулся на него. Он решил, что не стоит больше церемониться с соперником.

«Ты полагал, что прекрасно фехтуешь? Ведь ты хотел похвастать своим умением перед лучшим воином Йорков? А это придется тебе по вкусу?»

Он ударил с такой силой, что пригвоздил меч Эдуарда к земле и несколько мгновений не позволял ему высвободить оружие из-под своего клинка.

«Ты берешь уроки воинского искусства у самого Уорвика? Ты мечтаешь завладеть Англией и разбить Эдуарда Йорка? Отведай вот этого!»

Принц теперь едва успевал отражать градом сыпавшиеся на него стремительные удары.

«Ты заполучил лучшую девушку Англии и теперь похваляешься этим? Что ж, получай!..»

Филип так яростно атаковал принца, что тот испугался и начал отступать, едва успевая отражать бесчисленные удары рыцаря. Он утратил всякое представление о том, учебная это схватка или настоящий бой. Он только пятился от этого неукротимого воина в сверкающих латах.

Неожиданно меж ними встал Уорвик. Схватив со стены фехтовального зала меч, он парировал один из ударов Майсгрейва. Филип увидел перед собой смеющееся лицо отца Анны и тут же опомнился. Ему стало стыдно за свою вспышку.

Уорвик смеялся.

– Вы страшный человек, сэр Майсгрейв. Во время схватки вы впадаете в бешенство, не так ли? Говорят, среди викингов были воины-берсерки, которые теряли разум в разгар боя, и я готов поклясться, что в ваших жилах течет и кровь этих свирепых бойцов.

Филип внезапно заметил, что граф пьян. Лицо его было бледно, от него пахло вином, глаза неестественно блестели. Это настолько поразило Майсгрейва, что он растерялся. Граф же казался безумно веселым и язвительно подтрунивал над Эдуардом. Юноша уже освободился от шлема. Его взмокшие светлые волосы прилипли ко лбу, он все еще тяжело дышал, странно поглядывая на Майсгрейва.

Филипу пришлось принести извинения. Его голос глухо прозвучал из-под забрала. Принц промолчал в ответ и, передав слуге шлем, направился прочь. Уорвик, подмигнув Майсгрейву и посмеиваясь, зашагал следом.

33

Схватка

Наступил день турнира. Расцвеченное флагами и вымпелами ристалище было устроено за воротами Сент-Антуан. Высокие помосты для зрителей располагались по обеим его сторонам, а вокруг бурлила ярмарка.

Прибывший на турнир король Людовик выглядел озабоченным. Он косился на пестрые гербы и полотнища, сверкающие золотыми королевскими лилиями, неодобрительно рассматривал замысловатую резьбу на галереях для дам, расшитые серебром плащи гвардейцев, стоявших с копьями вокруг арены, на ковры, устилавшие лестницы, но ни разу не взглянул в сторону блиставших вооружением рыцарей. Губы короля беззвучно шевелились. Со стороны казалось, что Людовик молится, однако на самом деле он прикидывал расходы, на которые ему пришлось пойти:

– Сукно золотое для королевской ложи – двадцать пять ливров, сукно голубое для шатра – двенадцать ливров, золотой галун – пятнадцать… Нет, решительно я разорен. Боком вышла вся эта пустая затея…

Сутулый, невзрачный, с брюзгливым лицом, он поднялся в ложу, огляделся – и взгляд его невольно потеплел. Этот ослепительный солнечный день, это море голов, эти тысячи глаз, с восторгом глядевших на него, и тысячи глоток, орущих: «Слава королю Людовику!» – все это было как целительный бальзам для королевского сердца. Он соблаговолил слегка улыбнуться и подал сигнал к открытию парада.

Турнирные ристалища на континенте немногим отличались от тех же забав в Англии. Филип Майсгрейв стоял неподалеку от ворот, через которые на арену выезжали рыцари, и не мог не сравнивать. Те же тяжелые турнирные доспехи, богато убранные кони, колышущиеся на ветру вымпелы и перья, те же громкие девизы.

Филип не спешил облачиться в латы, так как было объявлено, что их схватка с шотландцем состоится в заключение рыцарских состязаний, когда острое зрелище сможет вновь подогреть интерес толпы. На несколько минут к нему подошел граф Уорвик. От него снова пахло вином, но он не был так пьян, как в их прошлую встречу. Не глядя рыцарю в глаза, граф отпустил пару вежливых замечаний и дал несколько советов по поводу предстоящего поединка. Держался он вполне дружелюбно, но Филип уловил в нем некоторую нервозность. И вскоре понял ее причину, когда заметил, куда поглядывает коронатор. Прямо напротив них, в одной из роскошных лож, вся в черном, расположилась Маргарита Анжуйская. Она не сводила с Делателя Королей пристального взгляда. Бог весть, о чем думала эта женщина, глядя, как приветлив и обходителен Уорвик с этим йоркистом. Так или иначе, но вскоре граф поспешил удалиться, а Филип еще долго ощущал на себе взгляд королевы-изгнанницы.

Над толпой витал возбужденный гул. Гремела музыка, сновали пажи, выполняя поручения своих господ, пока те располагались в ложах, со знанием дела обсуждая доспехи и вооружение участников турнира. Простолюдины облепили арену, как осы медовые соты, некоторые даже взгромоздились на скаты кровли соседней церкви.

На поле один за другим появлялись благородные рыцари в прекрасных доспехах, на отборных боевых конях, и каждый был окружен едва ли не дюжиной соратников и оруженосцев, высоко державших копья со множеством ярких стягов. Нарядные дамы с верхних ярусов благосклонно взирали на это великолепие, некоторые даже делали знаки рыцарям-избранникам, прикрепившим к своему шлему, плечу или налокотнику перчатку, платок либо шарф той, с чьим именем на устах он будет стремиться к победе и чья благосклонность будет оберегать его во время схваток.

Сегодня Майсгрейв уже дважды видел своего противника. Шотландец держался вызывающе, ходил окруженный возбужденной толпой своих соплеменников и веселых разнаряженных девиц. Впрочем, на минуту вся эта пестрая свита отхлынула, когда к шотландскому рыцарю приблизилась невысокая бледная дама. Делорен мгновенно стал серьезен, опустился на одно колено и бережно поцеловал край ее плаща. Кто-то из приставленных к Филипу оруженосцев прищелкнул языком.

– А ваш шотландец не так-то и прост, сударь! Видите, ему покровительствует сама Жанна Дюнуа, дочь великого Орлеанского бастарда. О, смотрите, смотрите, она подает ему свой шарф! Ее цвета темно-синий и серый. А вы, сударь, отчего отказались выступить со знаком одной из тех дам, что так рвались выказать вам свое внимание?

Филип не отвечал. Он видел, как Делорен взглянул в его сторону, принимая от своей дамы талисман на счастье, однако все это казалось ему сейчас пустой суетой и было безразлично. Он прохаживался, разглядывая французских рыцарей, которые строились в два больших отряда, готовые сразиться друг с другом, и его не покидало чувство пустоты и бессмысленности происходящего. Его не занимало, будет ли он сегодня убит Делореном или нет, и ожидание предстоящей схватки вовсе не горячило его кровь.

Филип прислонился к ограде ристалища и до тех пор обводил взглядом верхние ярусы трибун, пока не обнаружил в одной из лож Анну Невиль. Вот она, причина его опустошенности… Эта зеленоглазая девушка в расшитом золотом головном уборе, нарядная и оживленная, сидящая рядом с графом Уорвиком и беспечно переговаривающаяся с окружающими ее фрейлинами…

Рыцарь думал о том, что за время, предшествовавшее его схватке с Делореном, Анна ни разу не прислала весточку, ни разу не изъявила желания встретиться с ним. Она была всецело поглощена своим женихом, и сейчас Филип видел, как она подалась вперед, едва к ее ложе подъехал принц Эдуард. Он был в доспехах, так как собирался принять участие в турнире, на его щите красовались Алая Роза Ланкастеров и три английских льва.

– Мессир рыцарь, что вы так невеселы? – воскликнул его оруженосец. – Это дурной знак! Берите пример с шотландца – любезен с дамами, шутит и, кажется, вполне уверен в своей победе!

Меж тем оба рыцарских отряда выстроились друг против друга. Один отряд возглавлял граф де Кревкер, а другой – Луи Люксембургский88. Глашатаи выкрикивали правила, следуя которым должны были сражаться воины, а затем наконец прозвучал такой долгожданный сигнал: «Рубите канат!»

Поскольку король Людовик не являлся любителем турниров, эти шумные рыцарские увеселения уже не были во Франции так популярны, как в былые годы. И тем не менее эти состязания еще долго оставались заметными событиями, которые обсуждались и в замках, и в простых лачугах. Так что теперь, когда тысячи и тысячи людей с замиранием сердца наблюдали за тем, как по знаку маршалов рыцари тронули коней, как медленно и грозно они опускают длинные копья, как развеваются по ветру разноцветные плюмажи на их шлемах, гудит под копытами коней земля и наконец происходит яростная схватка, – не было ни единой души, которая не ликовала бы оттого, что является свидетелем столь грандиозного зрелища.

Филип Майсгрейв на время тоже отвлекся от своих горестных размышлений. Подавшись вперед, он с горящими глазами следил, как при первой же стычке несколько закованных в тяжелые турнирные доспехи воинов вылетели из седел и беспомощно распростерлись на земле, в то время как те, что остались в седлах, выхватив клинки, сцепились в поединке, тесня и давя друг друга.

Оруженосцы павших спешно уносили с поля своих хозяев. Над ристалищем стоял грохот, ржали кони, мелькали взлетающие вверх палицы и мечи, клубилась рыжая пыль. Со стороны все это напоминало настоящий бой, однако при этом все знали, что мечи и копья затуплены, палицы облегчены, и противники могут биться лишь по правилам, стремясь показать воинское искусство, но никак не поразить противника всерьез. Стоило кому-нибудь из них под натиском соперника коснуться ограды или потерять стремя, как маршалы турнира тотчас объявляли их побежденными и требовали покинуть арену.

Однако спустя полчаса после начала боя, когда кони в прах истоптали арену и пыль завесой скрыла сражающихся от судей, зрители заметили, как замертво рухнула лошадь под одним из всадников, как, оказавшись на земле, ожесточенно сцепились двое других рыцарей, а выбитый из седла молодой бургундец в отчаянии кинулся с палицей на сидевшего в седле противника.