Зато дома…

Дома, посеяв «нет», я пожинаю слезы, крики и нервные срывы.

Вот потому-то я не задумываясь сказал Беатрис «да». А сейчас, в книжном магазине, понимаю, что, сразу же согласившись, я избежал скандала. И угроз — вечно одних и тех же.

Стою посреди книжного магазина, думаю обо всем этом, скольжу взглядом по полкам… А продавец уже спешит мне на помощь:

— Вы что-то ищете?

Меня застают врасплох. Посреди моих раздумий. Меня раздирают противоречия, и тут меня застают врасплох… Короче, я попался.

— Плутарха.

Надо же было что-то ответить.

Продавец начинает хлопотать, суетиться, наконец встает на колени и шарит на нижней полке. Если Плутарх стоит там, в этом есть что-то символическое, правда, не знаю что. И мне некогда об этом думать.

— Вот! Одна книжка еще осталась.

Продавец встает и протягивает мне книгу. Маленькую, элегантную, но с жестким названием: «Порок и добродетель».

— Возьмете?

— Да!

Понимаю, что произнес это «да» странным образом, охотно и радостно. Обычно я так не говорю. Вспоминаю Беатрис. Мне ее жалко: мои обычные «да» такие покорные, со сдержанным вздохом, я соглашаюсь по воле рока… мои «да» всегда безрадостны.

Ну а сейчас я возвращаюсь домой с пакетиком в руке, веселый, как мальчишка, тайком забежавший в кондитерскую, — в моей покупке есть оттенок вызова, мятежа, сам не пойму какой, но есть. Дома сразу же кладу лакомство на отведенную мне половину кровати — это на вечер.

— A-а, ты пришел? Мог бы и поздороваться!

Подхожу к жене и целую ее в лоб. А по пути хватаю маленькую разбойницу, которая искоса следит за мной. Поднимаю ее к потолку: «Вот она, Ма-ри-он, вот она, марионетка, вот она летит, вот она под потолком…»

Я пою плохо, но ей все равно нравится моя песенка, звучно чмокаю дочку и осторожно опускаю на пол.

— Бенжамен… Что ж ты даже на меня и не взглянешь, придя домой! Одна Марион в счет, но я ведь тоже существую!

— Тоже хочешь к потолку?

Глупость сморозил. Не надо было этого говорить.

— К потолку? Я предпочла бы к небу, если хочешь знать. А из всех небес предпочла бы седьмое. Ну так как? Будет у нас свидание сегодня вечером?

Я смотрю на букет, стоящий на буфете. Прелестные цветочки, чудесные оттенки…

— Может, ты опять нездоров? Что на этот раз болит? Голова или живот?

Правда, до чего же красивые цветы. Очень, очень красивые. Снимаю шляпу перед цветочником. Не устаю ими любоваться. И вдруг чувствую близость к природе. Хочется бродить по лесу, собирать полевые цветы, слушать птиц…

— Если у тебя что-нибудь болит, скажи. Ну? Что у тебя болит?

И листья вокруг букета тоже очень мне нравятся: такие свежие, весенние…

— Бенжамен, я с тобой разговариваю!

— Да… Я засмотрелся на цветы… красивый букет.

— Ты не поверишь — цветы прислал Мартен…

Отчего же — поверю.

— Говорит, ему было так у меня хорошо…

И снова верю.

— Ему хотелось отблагодарить. Кажется, он очень рад, что будет со мной работать…

Все еще верю.

— Понимаешь, этот букет — он просто из вежливости, такой знак внимания. Мартен ведь очень хорошо воспитан…

А вот теперь не верю.

— Бенжамен, пока я схожу за Марион, ты, если не очень плохо себя чувствуешь…

— За Марион? Да она же дома! Только что пошла в детскую!

— Ах да! Господи, совсем потеряла голову со всем этим…

С чем — с этим? С цветами? С художником?

— Конечно же, она дома: ты бросаешься к ней, давай я тебя поцелую, давай я тебя приласкаю. А на меня ноль внимания, я для тебя как мебель! Мне необходимо твое внимание. Но у тебя его хватает только для Марион!

Ну и пусть букет подарил недобритый и недоделанный художник, цветы ведь все равно хорошие…

— Да ответь же мне наконец! Уверена, Марион бы ты сразу ответил!

— Беа…

— И не смей называть меня Беа! Ненавижу это имя, сто раз тебе говорила! Беаааа, беаааа… Как баран блеет. Я что, по-твоему, похожа на барана?

На барана или на Барана?

— Беатрис… Не надо ревновать к Марион, это…

— Еще что придумаешь! Вовсе я к ней не ревную. Тебе бы только все упрощать! Ничего тут общего с ревностью. Я счастлива, что тебе нравится возиться с Марион, но и мне нужно внимание. А поскольку тебе не угодно это слышать, ты и считаешь, что я ревную. Все очень просто! Бенжамен! Как я могу ревновать к девчонке?!

— Ну ладно… Тогда расскажи, как провела день…

— О господи, в этом, что ли, внимание! Внимание — это если ты, вернувшись домой, сразу подходишь ко мне, целуешь меня… Внимание — это когда ты заботишься обо мне… И отвечаешь, когда я с тобой разговариваю! И смотришь на меня! А ты глаз не сводишь с этих цветов!

— Да… они красивые.

— Спасибо, уже слышала! А я? Я что — некрасивая?

— Нет, нет… Ты красивая. Ты очень красивая…


Потом…

Потом не помню, как я от нее отделался. Спасся в последнюю минуту, и то лишь потому, что пора было садиться за стол.

Потом ужин. Больше мы о пицце и не заикаемся. Хозяин пиццерии и владельцы собак, привыкшие встречать меня на своем пути, будут по мне скучать… Эстафету принял китаец-кулинар, готовящий блюда на заказ, он доставляет их через пятнадцать минут после звонка. Пока Марион очень нравятся немы и рис по-кантонски. Пока…

Потом вечерняя сказка, болтливый потолок, ручонки Марион, сложенные ладошка к ладошке перед сном, она кладет на них головку, спокойной ночи, детка, до завтра…

А потом мы наедине…


Наедине с Плутархом.

— Бенжамен, я сто раз тебе говорила, что читать в постели вредно. Иди сюда, давай почитаем вместе.

— Мне больше нравится читать в постели.

— Это у тебя что?

Она берет у меня из рук книгу, смотрит на обложку и снисходительно улыбается:

— Ничего себе чтение перед сном! Строишь из себя интеллектуала, Бенжамен?

— Нет, просто хочу почитать эту книжку.

— Ты же сроду не интересовался философией, что на тебя нашло?

— Никогда не поздно исправиться.

— А почему ты купил именно эту книгу?

— Захотелось. Да, кстати, «Писи-каки» в магазине есть.

— Да? Просто уверена была, что ты забудешь! Даже не решилась напомнить, боясь, что опять пошлешь меня к черту, как в прошлый раз с пиццей. Думала, скажешь: иди сама! Ты тогда так больно меня хлестнул — я растерялась… до сих пор не могу опомниться… Чувствую себя такой слабой, уязвимой… Потому что мне нужно твое внимание. Значит, еще есть… А сколько экземпляров?

— Не посмотрел. Как-то не подумал об этом.

На самом деле там только один экземпляр, и я это знаю. Только ей не скажу. Неизвестно, куда это заведет.

— Не знаешь? Или, может, не помнишь сколько?

— Не знаю. Ты же не просила их пересчитывать.

— А тебя обязательно надо просить…

Забираю у нее Плутарха, пока не отняла.

Она нехотя направляется к двери, ей трудно оставить меня в покое.

Уже на пороге говорит:

— Ладно, философствуй на здоровье… Таким, как ты, философия и впрямь не повредит.

Таким, как я?

Перед тем как закрыть дверь, она грустно и трогательно мне улыбается: брошенная девочка…

Трогательно… Я не хочу растрогаться. Мне слишком дорого это обходится.


Наедине с Плутархом. Наконец-то.

Я читаю…

Я встаю, беру карандаш, пачку клеящихся бумажек и снова ложусь.

Я никогда еще не делал пометок в книге. Это впервые.

Я читаю, подчеркиваю, приклеиваю желтые листочки…

Я читаю.

Я перестаю читать. Я закрываю глаза и думаю. И перечитываю: кусочек оттуда, кусочек отсюда. И еще раз.

Я читаю.

И так далее…


Вдруг:

— А! На этот раз ты не заснул! Спасибо Плутарху! Значит, немного философии все-таки пошло тебе на пользу? А к не столь духовным наслаждениям ты уже готов?

Как же я о ней забыл… ведь я думал о ней сегодня, перелистывая страницы.

— Ну так что, мой зайчик? Ты готов к новым приключениям?

— Вот именно.

— Плутарх тебя разбудил?

— Да, наверное, да. Надеюсь…

— Надеешься? Значит, сейчас ты не такой дохлый, как тогда?

— Надеюсь, что нет.

— Более решительный?

— Кажется, да.

— И мы обязаны этим Плутарху? Да он просто прелесть!

— Да, он чудо какой советчик.

— Тебе надо было раньше заняться философией, мой зайчик.

— Я тоже так думаю.

— Ну давай, скорее, покажи мне это! От слов к делу! Красивые слова ничего не стоят, если их не подтвердить действиями.

— Полностью с тобой согласен.

— Тогда иди сюда, мой зайчик! Давай скорей проверим, насколько возбуждает философия!

Вот насчет этого у меня большие сомнения.

Она гасит свет, я считаю до трех и разъясняю:

— Плутарх действительно меня разбудил, и я действительно чувствую себя более решительным, только решительным не в том смысле, как ты думаешь. Я решил…

— Наброситься на меня как дикарь!

— Нет, читать дальше.

— Ну и отлично, разумеется, потом ты дочитаешь свою книжку, не зря же она куплена.

— Нет, я решил дочитать ее прямо сейчас. Я обдумываю прочитанное и хочу читать дальше, чтобы не потерять нить.

— Что?! Ты хочешь читать сейчас?

— Да, но ты не волнуйся, ты можешь спать, я тебе не помешаю — я уйду читать в гостиную.

— Ты что — разыгрываешь меня?

— Нет.

— Ладно, хватит. Очень смешная шутка, молодец, поздравляю!

— Это не шутка. Спокойной ночи…

Я встаю и, с книгой в руке, направляюсь к двери.

— Бенжамен, вернись!

— Я же сказал, что буду читать. Спокойной ночи!

— Бенжамен, ты смеешься надо мной, что ли? Ты хочешь меня унизить?

— Нет, просто хочу почитать.

— А я? Я что, не существую?

— Ты можешь спать, если клонит в сон, или тоже почитать, делай что хочешь.

— Я хочу тебя в постели, вот чего я хочу! Иди, ложись…

— Нет, я хочу читать.

— Бенжамен, ты не можешь так со мной поступить…

Первый всхлип.

— Я ничего плохого тебе не делаю тем, что читаю.

Второй всхлип.

— Не строй из себя дурачка, Бенжамен, ты делаешь мне больно, очень больно, и ты прекрасно это знаешь…

Третий всхлип.

На кого я похож, стоя в дверях комнаты? Я буду читать или считать ее всхлипы?

— Я не хотел тебя расстраивать… просто почитать хочется. Спокойной ночи.

— Бенжамееен…

Сразу двадцать всхлипов. Наводнение. Ниагарский водопад.

— Беатрис, я читаю не из духа противоречия. Мне очень жаль, что ты так это воспринимаешь.

— Тогда вернись!

— Нет.

— Ты эгоист… Ты даже о Марион не думаешь.

— Марион спит.

— И тебе плевать, что ее увезут, что она будет за тысячи километров от тебя, тебе плевать?

— Пока что она здесь. Спокойной ночи, Беатрис.

Закрываю за собой дверь и направляюсь в гостиную.


Я слышу рыдания, слышу отчаянные призывы, слышу этот особенный ее голос: когда она слишком долго плачет, голос становится хрупким, как богемский хрусталь…

А если она сломается? Если я сломлю ее своим упрямством, своей безумной идеей «прислушаться к разуму»?

Проклятый разум! А не послать ли его подальше, искушает меня внутренний голос. Но. Но у меня в руке книга. Я сжимаю ее как свой личный талисман, свой персональный гри-гри. Я сжимаю ее в руке и устраиваюсь на диване.

Читать трудно, читать мешает чувство вины. За стенкой слышится плач. Я перечитываю фразы, перемежающиеся всхлипами. Между строк мне мерещится залитое слезами лицо Беатрис. Но я продолжаю читать. Я слишком далеко зашел, чтобы возвращаться назад.


Потом…

Потом плач стихает.

Никаких всхлипов.

Ночь, я один.

До конца книги.

До конца ночи.

11

Упрямая подушка

Я хожу кругами, я слоняюсь из комнаты в комнату, и комнаты кажутся мне пустыми.

Мой праздный, растерянный взгляд блуждает с предмета на предмет, выхватывая из пустоты то игрушку Марион — и на глаза наворачиваются слезы, — то какую-нибудь вещичку Беатрис — и вот я уже угнетен, подавлен. Кухня меня презирает, она держит себя вызывающе, она напоминает, что я могу питаться чем попало, плевать на пиццу, пропускать завтраки, обеды и ужины, это все равно; «я здесь, на кухне» — не бывает теперь такого.


Детская меня обвиняет, детская грустит, она чувствует себя никому не нужной: «Видишь, что ты со мной сделал?»