И поискал глазами, куда бы спрятать получившуюся куклу. Шкаф! Очень подходит! В углу комнаты стоял шкаф, в котором Волконский держал книги и справочники. Вывалив часть книг на пол, Ричард освободил место, достаточное, чтобы впихнуть туда князя. И запер дверцу, выбросив ключ в окно.

Кулаки его кровоточили. Кровь кипела в жилах, но он не чувствовал ничего, кроме ярости, и даже целый полк солдат не мог бы сейчас его остановить.

Выйдя от Волконского, он невозмутимо прошел мимо охранников к Александру. В царском салоне никого не было — очевидно, адъютант пошел вниз сопроводить графиню Софию до ее кареты.

Ричард в несколько шагов пересек промежуточный салон и распахнул дверь царской спальни, движимый желанием и здесь устроить погром. Он уже открыл рот, чтобы заговорить, но слова застыли у него на губах.

Александр… спал! Он лежал на постели в парчовом халате, ноги его были укрыты золотистым, отороченным соболиным мехом пледом. На губах играла мягкая улыбка. Во сне он казался моложе и уязвимее… Было что-то беззащитное в его облике.

Какое-то время Ричард смотрел на спящего императора, не зная, что предпринять, но, подойдя ближе, вдруг увидел, как на прикроватном столике что-то блеснуло в колеблющемся свете свечи. И в следующую секунду все его планы переменились.

Он узнал этот предмет! — кольцо, которое надевали курьеры, ездившие в Санкт-Петербург и обратно в Вену по личному приказу царя. Ричард знал, что человеку с таким кольцом будет оказана любая помощь, ибо приказы его будут исполняться как царские.

Александр повернулся и что-то пробормотал во сне.

Ричард осторожно взял со стола кольцо и вышел из спальни, неслышно притворив за собою дверь.

Глава четырнадцатая

Почти бегом пускаясь по лестнице дворца Хофбург, Ричард наткнулся на адъютанта — тот шел ему навстречу вверх по ступеням. Ричард кивнул ему, придав лицу приветливое выражение, и хотел было проскочить мимо, но молодой человек остановился, чем вынудил остановиться и Ричарда, а когда тот с неохотой задержал шаг, возбужденно поделился новостью.

— Они оставались в спальне его императорского величества почти два часа! — ликующе сообщил он.

— В самом деле? — изобразив вежливую заинтересованность, ответил Ричард, но разговора не поддержал, а поспешил дальше, надеясь на то, что его поспешность ни в ком не возбудит подозрений.

Дойдя до главного холла, он повернул к проходу, ведущему к боковой двери дворца, рядом с которой находились конюшни. Имперские конюшни были заставлены санями и каретами. Император Франц предоставил государям три сотни карет и около полутора тысяч породистых немецких лошадей, специально доставленных в Вену к началу конгресса.

По счастью, с главным конюхом Александра Ричард был на короткой ноге. Они уважали друг друга за глубокое знание конного ремесла и понимание его тонкостей, любили наскоро перекинуться приветствиями и парой лишь им двоим понятных фраз, а иногда вступали в продолжительную беседу о лошадях, их содержании, скаковых качествах, выносливости и достоинствах характера разных пород.

Ричард послал за главным конюхом, а когда тот явился, показал ему надетое на средний палец левой руки кольцо. Лицо конюха выразило сначала удивление, затем почтительность. Он вопросительно и по-новому взглянул на Ричарда.

— Тайный и срочный приказ его величества, — тихо промолвил Ричард.

Главный конюх опасливо оглянулся, словно боясь, что их подслушивают.

— Я к вашим услугам, сударь, — ответил он через секунду.

— Сегодня днем по приказу князя Волконского были отправлены сани…

— Да, верно…

— Они должны были забрать пассажирку из дома баронессы Валузен, чтобы доставить ее в поместье графа Аракчеева в Грузино.

— Точно так, сударь, сани были отправлены приблизительно полтора часа назад.

— Его императорское величество изменил намерения. Он высказал пожелание, чтобы я перехватил сани и возвратил пассажирку назад.

— Понимаю, сударь… Каковы будут указания?

— Сколько лошадей запряжено в отправленные полтора часа назад сани? — деловито спросил Ричард.

— Две, сударь. Две наши лучшие арабские кобылы! Мы с вами как-то о них говорили, вы должны помнить!..

— Да, помню отлично. Лошади великолепные… Дайте мне… четыре! — приказал Ричард.

Конюх помолчал, посмотрел на толпящихся возле конюшни слуг, которые в основном болтались без дела. Ричард понимал, что конюх прикидывает, кто из них способен управлять четырьмя лошадями, да еще ночью.

— А!.. — бросил конюх, залихватски махнул рукой, словно отрубил, и криво улыбнулся Ричарду: — Я сам! Им не справиться…

— Время поджимает, — коротко заметил Ричард.

Но конюха уже не было рядом, а слуги заметались вокруг, выполняя его распоряжения.

Он поднял глаза к окнам, откуда, как ему показалось вдруг, Александр может сейчас наблюдать за ним.

Спустя несколько минут элегантные сани ждали Ричарда во дворе.

— Мне нужен дорожный плащ, — напомнил он.

Как по волшебству, тут же появился дорожный плащ, подбитый мехом соболя. Слуга протянул Ричарду меховую соболью шапку.

— Я выбрал двух грумов, которые поедут с вами, сударь, — сказал главный конюх, когда все было готово. — Это лучшие из моих людей. Оба могут править, если захотите, и оба немного говорят по-немецки.

— Пусть садятся в сани… Да побыстрее… А я немного говорю по-русски, — ответил Ричард, чем немало удивил конюха: прежде они разговаривали исключительно по-немецки, все же немецкий Ричард знал лучше.

Ему было известно, что, как бы ни были хороши русские кучера, они побаиваются быстрой езды — если кучер опрокинул карету или сани или загнал царских лошадей, его ждало суровое наказание. Так что, несмотря на свою знаменитую удаль, царские кучера приучали себя ездить со всей осторожностью… Но сейчас им придется нестись на всех парах.

Сани были готовы, лошади били копытами — черные, с длинными гривами и хвостами, очень красивые, но Ричарду было сейчас не до того, чтобы любоваться красотой любимых животных. Каждая секунда промедления, пока экипировались грумы, казалась ему вечностью, он со страхом ждал, что вот-вот во двор выбегут слуги Волконского или Екатерины и не дадут ему уехать. И князю, и княгине мгновенно станет понятно, куда он собирается держать путь, и от обоих в будущем можно ожидать только мести, которая в данном случае будет равна смерти.

Ричард знал, что он смертельно оскорбил Екатерину — растоптал, смешал с пылью… И знал, что никому еще не удавалось нанести князю Волконскому мало-мальское оскорбление и остаться в живых. Князь обладал огромной властью, был правой рукой императора Александра, и все при русском дворе пред ним трепетали. А он, Ричард Мелтон, опальный в своей стране англичанин, обошелся с ним как с безродным пленником: избил его, скрутил, будто куклу, и запер в шкафу. Более унизительную расправу трудно вообразить…

Но был человек еще более могущественный, еще более опасный, и звали его граф Аракчеев! Правда, сейчас Ричард не думал об этом, все его мысли были только о Ванде. Держа вожжи в одной руке и кнут в другой, Ричард наконец тронулся, когда все заняли свои места, и лошади вынесли сани сквозь узкие ворота дворца Хофбург на заснеженную улицу.

Следующие несколько миль Ричард смотрел только на лошадей, присматривался к каждой, привыкал. По счастью, они были приучены бежать в одной упряжке, а он отлично владел кнутом. Даже самые злые его недоброжелатели не могли отрицать, что он редкий по искусности и чувству лошади наездник, хотя раньше управлять четверней ему доводилось не так часто. Зато все хорошо его знавшие охотно делали на него ставки, когда он принимал участие в скачках в Ньюмаркете.

Сейчас лошади шли ровной рысью. Ричард, несколько пообвыкнув в слегка позабытой им роли, принялся анализировать стратегию гонки. Эту скачку должен выиграть он, и только он — других вариантов он не мыслил себе. Главный фактор для него сейчас — время. У соперника преимущество в выходе на старт первым. Он успел покрыть немалое расстояние. Но он не знает о том, что его преследуют, а следовательно, не готов к этому. Так что надо не терять ни минуты, чтобы не дать Ванде попасть в лапы Аракчеева — и надо попасть с нею в Вену раньше, чем князь Волконский пошлет за ними в погоню.

Пока они на территории Австрии, можно было рассчитывать на то, чтобы справиться с князем, хотя нужно было ожидать, что Волконский постарается отомстить ему ударом ножа в спину под покровом ночи или каким-нибудь другим способом.

Но самое ужасное произойдет, если Ванда окажется в когтях Аракчеева. Прозванный злым гением Александра, Аракчеев был жестким, расчетливым человеком. У него не было друзей, если не считать нескольких не менее безжалостных типов — нормальный человек не мог находиться с ним рядом. Даже придворные подхалимы произносили имя Аракчеева с презрением, а более честные и могущественные не скрывали своей ненависти к царскому министру.

Но царь относился к Аракчееву с удивительной теплотой и безмерно ему доверял. При любой возможности Аракчеев показывал всем письмо, присланное ему Александром из Парижа. Письмо заканчивалось словами:

«Могу искренне сказать, что никому я не доверяю так, как вам, и ни с кем не переживаю разлуку столь болезненно, как с вами. Всегда, до конца моих дней, ваш преданный друг, Александр».

Последние семь лет граф Аракчеев занимал пост военного министра, и все это время влияние его постоянно росло. Умный, как змея, когда дело касалось интриг, он стал ментором, советником и сторожевым псом царя, и никто не осмеливался предупредить императора, открыть ему глаза на то, что есть и другая сторона натуры графа.

Александр часто останавливался в поместье Аракчеева, Грузино, из которого граф перед приездом государя выгонял своих многочисленных любовниц. Аракчеев никогда не показывал набожному Александру и свою скрытую в глубине сада «художественную галерею», наполненную уникальными картинами и рисунками эротического содержания. Царю также ничего не было известно о том, как часто в Грузино забивают до смерти кнутом провинившихся слуг и как жестоко расправляются с замужними крестьянками, неспособными или не желающими рожать детей, будущих крепостных графа.

Ужасные истории рассказывали шепотом о происходящем в Грузино. Не далее как с месяц назад Ричард услышал о том, как шестнадцатилетнюю девушку забили кнутом до смерти просто ради забавы, при этом наблюдавший за казнью Аракчеев приказал, чтобы подруги несчастной встали вокруг нее и пели по ней отходные псалмы.

Александру ничего не докладывали обо всем этом, хотя ему и было известно об эксперименте Аракчеева с так называемыми «колонистами». Тогда тысячи крестьян были согнаны в армию, поселены в бараках и должны были копать в мундирах землю — предполагалось, что это приучит их к воинской дисциплине.

Александр верил, что если крестьян поселить в крепкие дома вместе с их семьями, дать им хорошие инструменты и семена, то они станут умелыми земледельцами. Но он не знал, что граф Аракчеев заставлял своих «колонистов» работать так много, что значительная их часть умерли от перенапряжения, а других держали в такой тесноте, что мужу с женой негде было уединиться, и потому в бараках процветал свальный грех.

Надзиратели сами решали, кому быть мужем и женой, принуждали их жить друг с другом, жестоко наказывали за малейшее проявление ревности. В результате крестьяне начали сбегать от графа целыми семьями. Покинув аракчеевские поселения, они пытались укрыться в лесах и на болотах, где многие из беглых находили свою погибель.

Ричард несколько раз видел графа Аракчеева во время приемов, но старался держаться подальше от этого одиозного вельможи. Не его это дело — разбираться, что происходит в чужой стране. Да и уместно ли выражать свое отношение к придворным, пока он почетный гость русского императора?

Но теперь все, что ему доводилось слышать о графе, представало в его сознании реальными картинами, и они устрашали его, ввергая в ужас, поскольку в руках этого чудовища могла оказаться Ванда.

И еще было непостижимо: каким образом могла так далеко завести Екатерину ее ревность? Неужели до такой степени была сильна ее любовь к нему? И все же… О, теперь он по-настоящему, на самом себе, понял и оценил много раз слышанную за годы учебы в Итоне и казавшуюся ему такой банальной фразу: «Гнев брошенной женщины страшнее ада…» Эта фраза произносилась ими тогда шутя и, что называется, на публику, демонстративно — в этом была своего рода бравада, игра в сильные чувства, самих же чувств не было.

Мысль об Итоне заставила его вспомнить свое пребывание в этом частном пансионе для мальчиков, основанном еще в XV веке по приказу короля Генриха VI. Суровое спартанское воспитание, принятое в колледже, контроль королевской семьи за учебным заведением, расположенным по соседству с королевским Виндзорским замком на берегу Темзы, даваемое юношам в колледже образование с тринадцати до восемнадцати лет, — все это сформировало в нем, как думал Ричард, основу личности, вкус, понятие о чести и достоинстве, где не было места подлости и коварству, а также способность понимать прекрасное, в том числе живопись и поэзию.