Меня окружал непроглядный мрак. Я чувствовала, как сырость заползает под одежду, липкой рукой касается кожи, как страх сжимает сердце.

Меня охватила паника. «Глупая девчонка, — с презрением думала я о себе. — Здесь нет ничего, кроме слоя пыли, а возможно, пары мышей. Закрой глаза, и, когда ты их снова откроешь, мрак покажется тебе не таким непроницаемым и не таким пугающим».

Я попыталась это сделать.

Увы, это не подействовало! Бездонная глубина и неизмеримое пространство коридора не обещали ничего хорошего. Я попятилась, сначала медленно, ощупывая ногами пол, ступая осторожно, пока наконец мои ноги не ощутили снова мягкую поверхность ковра. Тогда я повернулась и побежала, лихорадочно размахивая руками; я миновала коридор. Да, думала я, теперь мне следует повернуть налево, а не направо.

Я поспешила вверх по лестнице.

Куда подевались все эти чертовы служанки?

Будь я хозяйкой этого холодного и темного особняка, я бы приказала увешать стены жирандолями , и свечи — множество свечей — горели бы здесь днем и ночью!

Жирандоль —большой фигурный подсвечник для нескольких свечей.

Добравшись до верхней площадки, я остановилась. Блаженное облегчение! Верхний холл не был темным. Мягкое сияние сочилось и окрашивало ковер на полу в цвет старого портвейна. Стул у стены отражал свет свечи своими золочеными подлокотниками и ножками. Я смотрела на все это, как дитя, заблудившееся в лесу и по счастливой случайности нашедшее дорогу домой. Я поспешила в детскую — теперь мой страх уступил место беспокойству за моего сына… и его отца.

Я подошла к двери.

— Джейн вернулась, — услышала я голос старой ведьмы, — вернулась, чтобы заставить вас заплатить за содеянное. Убийца! Она взывает из могилы, милорд. Она зовет вас как раз сейчас. Послушайте!

Я остановилась, затаив дыхание, стараясь приглушить биение сердца, глухо колотившегося о ребра. Ветер ревел, и его гудение прорывалось сквозь толщу стен, а снег, смешанный с дождем, бился о стекла. Звук и вправду походил на тоскливый плач, но это был всего лишь ветер.

Собравшись с силами, я вошла в комнату Кевина.

Би сидела у огня, подавшись вперед, пальцы ее — узловатые и скрюченные, как ветви дерева. — обвивались вокруг подлокотников стула. Она покачивалась на стуле, и ее ноги, обутые в башмаки с толстыми подошвами, в такт словам постукивали по полу.

Малыш крепко спал в своей кроватке. Николас, повернувшись спиной ко мне, стоял у постели Кевина, глядя на спящего сына.

Постукивание ног Би прекратилось, как только я позвала:

— Лорд Малхэм?

Однако Николас не двинулся с места. Не обращая внимания на старуху, я подошла к милорду и дотронулась до его руки.

— Да, — сказал он шепотом, подоткнул одеяльце и повернулся ко мне. — В чем дело?

— Давайте выйдем из комнаты, сэр, я хочу поговорить с вами.

— Выйти с вами?

Николас поднял глаза и с минуту смотрел на меня, будто пытаясь вспомнить мои черты. И что произошло тогда — было ли это озарение? Смущение? Возможно, его глаза под тяжелыми веками на мгновение широко раскрылись, выражая тревогу, но это было всего лишь одно мгновение, и оно прошло. Он снова повернулся к детской кроватке и, улыбаясь, смотрел на сына.

— Вы выйдете со мной? — спросила я его.

Я самым настойчивым образом взяла его за руку. Но по его глазам и улыбке я видела, что имею дело с не вполне разумным человеком. Николас явно был не в себе.

Пальцы его сжали мою руку. Слегка отстранившись, я сказала:

— Идемте, сэр. — И он подчинился мне.

Глава 9

— Может быть, вы желаете, чтобы я вам позировала?

Он возвышался надо мной, как башня, и его склоненное ко мне лицо казалось серым в полумраке. Потом его рука медленно поднялась, а кончики пальцев оказались парящими над моим плечом.

— Вы куда-то ходили, — заявил Ник. В тишине я слышала, как он сглотнул. Потом спросил: — Куда?

— Повидать друга, сэр.

Его брови сошлись в одну линию.

— Друзья? Я помню, что у меня тоже были друзья, да, это-то я помню.

Он провел рукой по глазам и посмотрел куда-то в сторону.

Распрямив плечи, я шагнула к двери студии. Николас последовал за мной.

Я уже находилась в центре комнаты, а Николас же продолжал стоять на пороге, черты его были скрыты тенью, падавшей от меня. Я сняла плащ, и он упал на пол.

— Вы зажжете свечи, сэр?

Николас механически двинулся к столу и начал возиться, нащупывая кремень и свечу, пока наконец не добился своего и не зажег все свечи, которые во множестве были расставлены по всей комнате. И теперь все вокруг озарилось веселым золотисто-желтым светом. Я поставила чистый холст и мольберт, потом подняла с пола кисти и палитру Он внимательно вглядывался в мое лицо. «Что он там видел?» — недоумевала я. Неужели эти не проницаемые серо-стальные глаза видели то же что и доктор Брэббс, — ту же бледность щек и за остренные черты лица? Как он рассматривал меня? Как художник или как мужчина?

Я почувствовала, как кровь в моих жилах заструилась быстрее, когда мой взгляд остановился на его губах. Даже в самые черные и страшные моменты, когда владевшее мною отчаяние грозило сломать меня, в те страшные месяцы, проведенные в Менстоне, воспоминание об этих губах наполняло меня гневом и одновременно сладостным томлением. Теперь я смотрела в лицо реальности. Я продолжала любить Николаса Уиндхэма, и это было мне совершенно ясно, я любила его отчаянно и так же отчаянно ненавидела за то, что он меня оставил.

Я не могла больше лукавить перед самой собой, правда была мне теперь очевидна.

— Милорд, — заставила я себя нарушить тягостную тишину, — Так вы будете меня писать?

Когда он приблизился ко мне, я затаила дыхание. На нем был тот же черный сюртук и та же белая рубашка, что и днем, только небрежно завязанный шейный платок дополнял его наряд. Когда он потянулся за кистями, которые я держала в руках, наши пальцы встретились. Мы смотрели друг на друга довольно долго — может быть, минуту, пока наконец я не заставила себя проскользнуть мимо него к своему насесту. Повернувшись спиной к окну, я посмотрела ему прямо в лицо.

Сначала его движения были нерешительными, возможно, даже неуклюжими. Но вскоре он увлекся и теперь писал со страстью, полностью подпав под обаяние красок, пышно расцветавших на его полотне. Время от времени его взгляд задерживался на моем лице. И, когда наши глаза встречались, я видела в его взгляде смущение или печаль. Он долго и внимательно смотрел на меня, потом с новой силой отдавался работе. Лицо его раскраснелось, но черты были неподвижны. Кисти падали на пол у его ног, и брызги ярких красок оставили пестрые пятна на носках его сапог, Николас не обращал на это внимания.

Я должна была бы почувствовать, что грядет взрыв, потому что его резкие движения свидетельствовали о недовольстве работой, даже об отчаянии. Но я была слишком захвачена своими воспоминаниями и фантазиями.

Меня внезапно и грубо вернула к действительности его вспышка: он схватил холст с мольберта и швырнул через комнату так, что тот ударился о стену.

— Проклятье! — крикнул он.

Я, вздрогнув от неожиданности, вскочила с места, подхватив юбки, а он беспокойно заходил по комнате.

Нервным жестом пригладив волосы, он остановился у окна и теперь смотрел сквозь обледеневщее стекло.

— Мои картины могут поспорить по верности жизни с полотнами Антуана Ватто [6], и все же мои пальцы немеют, а глаза слепнут, когда я пытаюсь изобразить ваше лицо.

— Мое, сэр?

— Да, ваше, мисс.

Он резко повернулся ко мне, глаза его были похожи на подернутые пеплом уголья, полыхавшие сумрачным огнем. Потом Ник посмотрел на свои руки.

— Почему они не следуют за моей мыслью, за моей фантазией?

Я попыталась заговорить весело, будто ничего не произошло:

— У вас твердая рука, милорд.

Потом я поспешила к брошенному им холсту и подняла его с полу. Глядя вниз на лицо, черты которого пока еще смутно вырисовывались, я заметила линию волнистых волос, таких же черных и волнистых, как мои. Они были немного короче на картине, но богатство цвета и живой блеск даже превосходили мои собственные.

— Лицо без глаз? Без рта? — рассмеялась я. — Неужели я столь безлика, милорд?

Николас смотрел на меня с подозрением.

— Вы насмехаетесь надо мной? — спросил он.

— Насмехаюсь над вами?

Склонив голову, я снова теперь смотрела на полотно.

— Кто бы она ни была, она очень хорошенькая. И я ей завидую.

Он медленно пересек комнату и остановился рядом со мной. Я изо всех сил старалась не сделать шаг вперед и не прижаться к нему, не утонуть в даре, исходившем от его тела. Потому что само его присутствие вытягивало из меня силы, оставляло меня слабой, почти бездыханной и полной томления. В тишине, царившей в комнате, я отчетливо слышала его глубокое дыхание, а взгляд его не отрывался от моего лица.

— Завидуете? — спросил он спокойно, потом дотронулся до моего лица. Николас приподнял пальцем мой подбородок и потянул кверху. Прикосновение его было нежным. Он внимательно разглядывал мое лицо: глаза, в которых блестели слезы и таились все невысказанные слова, которые мне так хотелось произнести, мои полураскрытые в ожидании губы, трепетавшие при воспоминании о его поцелуях, мои щеки, теперь зардевшиеся от смущения…

— Глупое дитя, — сказал он. — Краски на палитре тусклы по сравнению с красотой, которую я ощущаю кончиками пальцев.

— Красотой? Нет, сэр, я не красива. Я даже не хорошенькая.

Легкое движение его пальца заставило меня чуть больше поднять голову. Его лицо склонилось ко мне.

— Вы не боитесь меня? — спросил он мягко, — Нет.

Его глаза всматривались в мое лицо, плечи, руки, возможно, он искал свидетельства моей лжи. Наконец рука его опустилась, он отвернулся.

— С кем вы виделись в деревне? Вы сказали, с другом?

— Да, с другом.

— Это мужчина?

— Да, мужчина.

— А-а… — Он по-прежнему смотрел в окно. — А что, если я запрещу вам видеться с ним снова?

— В этом случае при всем моем уважении к вам я скажу, что это вас не касается.

Я поставила портрет на мольберт и подняла с полу кисти.

— Вы еще будете работать?

— Вы любите его?

Я промолчала. Конечно, я любила Брэббса, но совсем не так, как он предположил.

— Вы выйдете замуж за сына какого-нибудь пастуха и оставите меня?

Он ждал моего ответа — я видела, как напряжены его плечи.

— Мне ненавистна мысль о том, что вы покидаете меня…

В этот момент, равный для меня вечности, когда во мне трепетала каждая клеточка, я продолжала молча смотреть на его профиль, выделявшийся на фоне окна. О, как я любила его в это мгновение! Как я любила за эту ранимость, которую распозна-ла в его тоне, как радовалась невысказанному на-щеку на его привязанность ко мне. Я слышала это в его голосе прежде, тысячу лет назад.

Не было ли слишком большой самонадеянностью рассчитывать, что искра любви ко мне, согревавшая некогда его благородное сердце, разгорелась вновь?

От этой мысли у меня закружилась голова. Неужели где-то глубоко в его сознании таилось воспоминание о том, что мы когда-то испытывали друг к другу, и теперь эта память постепенно возвращалась к нему, пробивалась к поверхности? И я решила узнать это.

— Я подозреваю, что Уолтхэмстоу — тоскливое место, где человек чувствует свое одиночество, верно?

— Это настоящая тюрьма, мисс. Вы правы, здесь очень одиноко.

— Вам надо чаще выходить из дома.

— И дать сплетникам новую пищу для болтовни? Я так не думаю.

Он мягко улыбнулся мне.

— Но ведь вы ходите в таверну с Джимом пропустить стаканчик. Вы находите это место прият ным?

— Нечасто.

— В таком случае зачем вы туда ходите?

Он пожал плечами с беззаботным видом, и я подумала, что этот разговор никуда нас не приведет. И решилась сделать более прозрачный намек — Вы ходили туда, чтобы избавиться от общества своей жены?

Губы его сжались.

В эту минуту я спросила себя: ане сказать ли ему, кто я, не признаться ли во всем, не объявить о цели своего возвращения? Однако от одной этой мысли мне стало страшно.

Ведь, в конце концов, я была для него незнакомкой. Он не помнил сейчас о чувствах, которые когда-то нас связывали, и заподозрил бы у меня заднюю мысль. Я не могла рисковать возможностью находиться рядом со своим ребенком.

К тому же для Николаса Уиндхэма я умерла А вдруг действительно его психика стала столь шаткой, что он был способен поверить в то, что его преследует призрак его умершей жены? Как он может отреагировать на мои признания?

Чтобы возродить любовь, которую он некогда питал ко мне, требовалось время. Пока я находилась за тяжелыми замками в Ройал-Оуксе, я не раз видела, как не слишком устойчивая психика больных полностью ломалась от прикосновения нетерпеливой руки или одного невпопад произнесенного слова.