Хоть я ничего и не поняла, но все-таки машинально кивнула.

Тут Уиндхэм повернулся и, не глядя на меня, направился в свою комнату и закрыл за собой дверь.

Глава 3

Из своего окна я могла видеть самые дальние надворные постройки Малхэма, всю усадьбу. Крыши влажно поблескивали и казались темными под тонким слоем льда. Расплывчатые очертания предметов выступали из тумана, они были настолько зыбкими, что их было трудно разглядеть отчетливо. Я видела неясные фигуры, и только мое воображение помогло мне понять, что то были овцы. За зигзагообразной каменной стеной выступали крыши и трубы домов Малхэма. Вершины холмов были скрыты туманом, но их желто-зеленые склоны служили фоном для черепичных крыш. Тут и там можно было рассмотреть голые ветви высоких вязов, будто пронзавших низко нависшие тучи. Пока я любовалась пейзажем, несколько больших черных птиц вспорхнули с ближайшей акации и скрылись вдали.

Из окна я могла любоваться северной частью садов Уолтхэмстоу. Я видела высокие каменные стены и карнизы, по которым пустила плети вистерия. Я представляла, как весной сладостное благоухание ее пурпурных и белых цветов вытесняет затхлый запах плесени, царящий в старом доме.

В такие туманные дни, как сегодня, плоская окрестность выглядела как огромное пространство, покрытое ватой, с отдельными группами деревьев, выступающих из белой пелены. Я надеялась, что когда-нибудь наступят солнечные дни, когда я смогу видеть Пайкадоу-Хилл и Скарсдейл, а также вершину Малхэм-Коув. Тогда холмы будут усеяны фигурками пасущихся овец, охраняемых овчарками, и лохматых пони. И, возможно, я возьму Кевина на верховую прогулку и покатаю на одном из пони.

Было уже часа три пополудни, а Николаса я досих пор не видела и не слышала. Мне казалось, что он не покидал своей комнаты.

Джим с моими вещами прибыл примерно через час после того, как я устроилась в своей комнате. Из своего окна я видела, как он погонял пони, запряженного в тележку, по извилистой, похожей на узкую ленту дороге в Малхэм. За ними мчались с полдюжины собак. Их лай вызвал воспоминание о Николасе, окруженном собаками, сквозь свору которых он пробирался. Собаки ластились к нему, вились у его ног.

— На охоту, джентльмены! — кричал он своим конным спутникам.

Из окна своей спальни в гостинице «Петух и бутылка» я с завистью следила за ними и видела, как они садились на своих лоснящихся ухоженных лошадей и направлялись к вересковым пустошам.

Тогда в его поведении ничто не предвещало безумия. Неужели, размышляла я, человек может свихнуться вот так внезапно, всего за одну ночь?

А потом напомнила себе, что прошло два года с тех пор, как я в последний раз шла по Райкс-роуд в Малхэм. Пустошь ничуть не изменилась. Как и все пятьсот лет, усадьбы на ней разделялись все теми же низкими каменными оградами, это были квадратные участки роскошных и ровных зеленых пастбищ. Но люди за это время изменились. Их изменили обстоятельства.

Я не знала точного времени, но чувствовала, что день уже постепенно начинает угасать. На пустоши медленно наползала темнота. К четырем часам уже не было видно ничего, кроме слабо подмигивающих огоньков дальней деревеньки — это все, что я могла рассмотреть из своего окна. Я с тоской думала о лете, когда солнечный свет чуть ли не до полуночи затоплял всю окрестность. Тогда мне не приходилось так страдать от одиночества, терзавшего мое сознание. А с одиночеством приходили воспоминания — воспоминания, которые всегда будут терзать меня и преследовать. Встреча с Уиндхэмом после столь долгой разлуки вызвала к жизни боль, и память о прошлом была необычайно яркой и мучительной. «Николас…» Это имя, произнесенное шепотом, и теперь надрывало мое сердце. «Николас…» Со вздохом я закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу, вспоминая ту ночь. Даже теперь я отлично помнила пьяный смех мужчин, выходивших из таверны моего дяди. Но даже эта картина тускнела, когда я поднимала глаза на Николаса и видела его лицо.

— Я должен знать, — слышала я его шепот, — у тебя были другие?

— Других не было, — ответила я.

Он покрывал поцелуями все мое тело, и там, где его язык прикасался к моей коже, она начинала гореть, и в конце концов моя робость уступила место страсти.

Он запускал руки в мои свободно падающие на плечи волосы, любуясь черными локонами, обвивавшими его пальцы, он проводил концами моих волос по моей груди, пока мои соски не набухли не приподнялись, как плотные розовые бутоны, жаждавшие его поцелуев. И он принялся их целовать и ласкать, и гладить, прикасаясь к ним языком и пальцами, нежно покусывая их зубами и посасывая, как проголодавшийся младенец.

Меня охватил странный восторг, и бедра мои наполнились теплом и томлением. Он будто почувствовал это и провел рукой вниз по моему животу, и пальцы его скользнули между моих разведенных ног. Я вздрогнула, но не от холода — внезапно меня обдало жаром, все мое тело теперь пылало сладостным желанием, и я была полна любви. Я дрожала от желания слиться с ним воедино, стать его частью, неотъемлемой частью его существа, его ума, сердца и души, стать единым существом с ним.

Его пальцы нежно исследовали мое тело, так нежно, что, когда они достигли нетронутого барьера моей девственности, я не испытала неприятного чувства. Я судорожно вздохнула, и его пальцы замерли. Потом он ласково поцеловал меня, будто извиняясь, и тело его скользнуло поверх моего, он еще шире раздвинул коленями мои ноги, в то время как его рот продолжал возбуждать и мучить меня, пока я не заплакала, потому что больше не могла справляться со страстью и желанием.

Его сильные смуглые руки поймали мои запястья и прижали к кровати над моей головой, и он почти с сожалением прошептал:

— Я причиню тебе боль только один раз, любовь моя, только сегодня.

Его вторжение в мое тело было мощным, стремительным, и меня затопила волна боли, заставив вскрикнуть, но боль эта тотчас же прошла, как только он начал двигаться внутри меня. Из моих глаз хлынули непрошеные слезы, слезы радости, восторга и отчаяния. Потому что даже тогда он принадлежал другой.

Мысль о том, что он мог любить кого-то еще, что он мог быть столь же интимно связан с кем-то другим, разрывала мое сердце. Я надеялась, я молила Бога, чтобы он позволил мне умереть в этот момент в его объятиях. Потому что как мне было продолжать жить без него?

Я открыла глаза и увидела, что он смотрит на меня. Я повернула голову к камину и горящему в нем огню, но он нежно приподнял мое лицо за подбородок и повернул, заставив меня смотреть ему прямо в глаза.

Проведя пальцем по моим мокрым щекам, Николас тихо спросил:

— Тебе больно?

Не в силах говорить, я покачала головой.

— Да, — сказал он. — Я причинил тебе боль и прошу прощения.

Я дотронулась до его лица, загипнотизированная необыкновенным выражением, и снова его тело принялось двигаться внутри меня, пока нас обоих не затопило волной наслаждения, лишив возможности видеть и слышать, и наш восторг был столь сильным и острым, что это граничило с болью. Да, мы были неразделимы: мы были слиты воедино, будто две части единого целого наконец нашли друг яруга и соединились. Мы оба стремились к пику наслаждения и разделили его, мы испытали подлинное блаженство, и несколько трепетных мгновений оно нас не покидало, это великолепие длилось, а потом постепенно и медленно затихло, будто ночь опустилась нам на плечи.

— Я никогда тебя не покину, — прошептал он снова. — Моя любовь, моя жизнь, верь мне. Когда-нибудь и как-нибудь мы станем мужем и женой.

Как-нибудь…

Я открыла глаза и попыталась стряхнуть это воспоминание. Я уставилась в окно на Малхэм и почувствовала, что сердце мое снова пронзила острая боль.

Я решила распаковать свой чемодан, когда в мою дверь тихонько постучали. Первым моим побуждением было вскочить с места, но, вспомнив распоряжение Уиндхэма открывать только в том случае, если постучат трижды, я подождала. Послышался тихий, но настойчивый стук.

Потом раздался голос Матильды:

— Мисс, вы у себя?

— Да, — выдохнула я, внутренне смеясь над своей нервозностью и испугом.

— Мисс Адриенна просила вас составить ей компанию. Идемте поскорее, она скоро будет разливать чай.

Уронив чемодан на постель, я поспешила к двери. Матильда смотрела на меня, сияя улыбкой, на щеках ее образовались ямочки, а глаза лукаво щурились.

— Вы уже устроились? — поинтересовалась она. — Вам удобно в этой комнате?

— Замечательно, — ответила я. — Из окна мне виден весь Малхэм.

Мы шли рядом по коридору, Матильда держала зажженную свечу. Я забыла свой плащ и теперь зябко поеживалась, обхватив себя руками.

Матильда ответила не сразу:

— Да, из этого окна красивый вид. Малхэм — хороший городок, и я уверена, вам здесь понравится. Здесь все меняется не по дням, а по часам, хотя и не всегда к лучшему.

— Да?

— Да. Знаете, гостиница «Корона» прежде называлась «Петух и бутылка». Прошлым летом туда въехал старый Керри Варне после смерти прежнего владельца «Бутылки». И он переименовал гостиницу в «Корону». Но эль теперь далеко не так хорош, как прежде… Во всяком случае, так говорит старый Джим.

Мы продолжали идти молча. Я старалась освоиться с обстановкой и запоминала дорогу. Мы повернули за один угол, потом обогнули еще один, и я подумала, что едва ли самостоятельно найду свою комнату. Коридоры походили на лабиринты крысиных ходов, они пересекались, возникали внезапно, ответвлялись друг от друга и переходили в тупики — они казались мне мрачными черными бесконечными тоннелями. В них не было ничего, никаких примет, которые могли бы мне помочь запомнить дорогу, и потому все свое внимание я теперь переключила на убранство коридоров, по которым мы шли. Как и везде, здесь были картины, главным образом женские портреты. Иногда я видела стол у стены, зеркало над столом и с каждой стороны зеркала бра. Свет их, отражавшийся в зеркале, освещал коридор впереди, пока мы не заворачивали за следующий угол.

— А как я найду дорогу обратно? — спросила я.

Матильда не удостоила меня ответа и продолжала идти вперед. Теперь наши шаги ускорились. Она все шлепала, грузная и тяжеловесная, дыхание ее вырывалось из ноздрей тонкими клубами пара, тянувшегося за ней. Я заметила, что и у меня изо рта идет пар. Мое лицо обдавало холодом, он жег мне горло. Кончики моих пальцев онемели.

Издали я увидела широкие двойные двери. Их серебряные ручки блестели в свете свечей. Мы подошли к двери, Матильда тихонько постучала и позвала:

— Мэм?

— Входите.

На мгновение я закрыла глаза и толкнула дверь.

Матильда отступила в сторону, давая мне пройти, И я шагнула вперед не колеблясь. От размеров комнаты у меня захватило дух. Потолок высотой не меньше чем в двадцать футов был украшен прихотливой росписью. Мне показалось, что я смотрю на огромное полотно с изображением покатых холмов, покрытых деревьями, под куполом синего неба. Из центра потолка свисала огромная люстра — она была столь велика, что я долго не могла отвести от нее глаз, изумленно моргая. В этом сооружении из золота и хрусталя сверкало не менее двухсот свечей. — — Красиво, правда?

Изумленная, я молча оглядывалась по сторонам.

Адриенна Уиндхэм продолжала, не отрываясь, смотреть на потолок.

— Видите ли, это была идея моего отца. Мать была больна и постоянно оставалась в постели.

Она указала на массивную кровать на четырех столбах у противоположной стены.

— Ей всегда было холодно, и потому отец решил украсить потолок изображением летних пейзажей в надежде, что это,возможно, согреет ее. Люстру специально доставили из Парижа. Она достаточно велика, чтобы свет от нее добирался до всех углов комнаты и освещал их. Как вы можете видеть, пространство потолка, освещенное лучше всего, изображает восход солнца. В дальних углах, где свет тусклый, — закат. Не присядете ли, мисс Рашдон?

Я повиновалась.

Снова отворилась дверь. В комнату влетел Тревор Уиндхэм, бросил свой плащ Матильде, которая тут же удалилась, прижимая его к груди. Тревор непринужденно улыбался, как и раньше, и поэтому его присутствие не слишком смущало меня. Однако я ни на мгновение не забывала, что мои хозяева принадлежат по крови к аристократам, в то время как я была самой обычной девушкой. Мне казалось, что даже сидеть в их присутствии — для меня настоящая честь.

— Я опоздал? — спросил Тревор сестру.

— Ты пришел как раз вовремя. Как твоя пациентка?

— Угасает. Я думаю, ей жить осталось не больше месяца. Чай горячий?

Оба они посмотрели на меня.

— Разлить его? — спросила я.

Адриенна, довольная, кивнула. От меня не ускользнул взгляд, которым они обменялись, когда я наливала крепкий чай в сине-белые чашки мейсенского фарфора, и внезапно я поняла, почему меня пригласили в эти подавляющие величием покои. Как и все слуги в доме, я должна была знать свое место. Может быть, они решили, что я плохо представляю свое положение?