Они кое-как наладили с папой жизнь после смерти мамы, при всей невозможности.

   Машка однажды оторвалась от статьи, которую писала ночью, решив сварить себе кофе, а то глаза слипались, и заметила свет из приоткрытой двери гостиной.

   Папа сидел на диване и думал о чем-то своем.

   И, глядя на него, Машка просветленным откуда-то сверху сознанием поняла — он не будет, да и не хочет жить без мамы — ему неинтересно, и смысла нет.

   И она осторожно, чтобы не потревожить его, ушла к себе. И заплакала. Тихо, чтобы папа не услышал.

   Через два месяца умерла вторая бабушка, московская, папина мама.

   А через семь месяцев — папа.

   А Машка все работала, работала, работала, и хоронила, и тащила в себе непомерное свое горе, прячась от него в работу. В то время она вообще не спала, не могла — стоило ей заснуть, как вылезало, поднимало голову горе ее горькое и объявляло о всех потерях, и Машка просыпалась в холодном поту.

   За месяц до смерти папа взял ее руку в свои ладони, подержал, посмотрел ей в глаза и сказал:

   — Ты справишься.

   И она поняла, что он прощается, и ничто не сможет его остановить — ни ее мольбы, ни стенания-рыдания, ни уговоры и просьбы.

   Папа умер во сне. У него остановилось сердце, та половина сердца, что осталась после смерти мамы. И он ушел к ней, своей любимой.

   Он все подготовил к своему уходу, сделал земные дела, чтобы облегчить жизнь дочери, но об этом Машка узнала после. Папа оформил дарственную на бабушкину квартиру в Севастополе на Машку и поселил туда жильцов, которые переводили оплату на открытый им на Машкино имя счет, и на квартиру московской бабушки сделал дарственную и тоже сдал внаем, и эти люди переводили плату на счет. Но и это не все — папа сделал третью дарственную на свою долю в квартире, где они жили.

   Он обезопасил дочь со всех сторон и ушел.

   Оказалось, что не со всех.

   Когда Машка выбралась из похорон, памятников, кладбищ, поминок, бумажно-чиновничьих оформлений, она осознала, прочувствовала свое вселенское одиночество.

   И ей стало страшно! Жутко!

   Она была совершенно одна в этом мире!

   Ни родственников, дальних или близких, ни друзей, ни подруг... А те друзья семьи, что были, потерялись за время бурных перемен в стране.

   И именно в этот момент нарисовалась в Маш-киной жизни вроде как подруга-знакомая семьи Владлена Александровна Корж. Вдова папиного однокурсника, с которым Владимир Ковальский когда-то вместе работал. Однокурсник давно почил, а жена осталась здравствовать и присутствовала на папиных похоронах. У нее был сын Юрий Всеволодович, который работал, в министерстве. Чиновничал.

   «Подруга» семьи, которую Машка никогда раньше не видела, на похоронах держала Машку за ручку, сочувствовала, обещала «не оставить одну в беде» и потом приезжала, навещала чуть ли не каждый день.

   И как-то неожиданно стала Машиной свекровью.

   Лежа на раскаленном песке калифорнийского пляжа, Маша все пыталась вспомнить дату своей свадьбы, саму свадьбу — и не смогла.

   У нее была куча фотографий и свидетельство о браке, все такое официальное, и отрывочные воспоминания о банкете в ресторане, поздравления важных сослуживцев мужа.

   И больше ни черта!

   Даже первую брачную ночь она не могла вспомнить. Может, проспала?

   Владлена Александровна и Юрик как-то моментально и основательно укоренились в ее жизни и взяли руководство на себя.

   С Юрой ей было тяжело с самого начала. Он был требователен, напыщен, назидателен, брезглив и всем недоволен. И приходилось постоянно держать спину, улыбаться, прислуживать, выслушивать нотации-поучения — короче говоря, соответствовать требованиям.

   И Машка выслушивала, выполняла, улыбалась и вкалывала, как раб на римских каменоломнях. А как же! Ведь она теперь не одна, у нее есть семья — и муж, и свекровь. И никакого вселенского одиночества!

   Им не нравилось все, что бы она ни делала.

   — Мария, — наставляла свекровь, — надо стараться! Семья — это трудная каждодневная работа! Юрочка занимает определенное положение в обществе и делает блестящую карьеру, ты должна это понимать и окружить его заботой и стараться соответствовать.

   Ни черта она не понимала, но «соответствовать» старалась.

   Никакие Машкины звания, регалии, публикации, награды и признание научным обществом не могли удовлетворить этих двоих и были не в счет, как в детской игре — «это не в счет, не в зачет!».

   Но Машка не замечала: по макушку была в науке и по совместительству в домашней работе — мыла, стирала, готовила, обслуживая небожителя, а на осознание своей «семейной» жизни у нее не оставалось ни времени, ни сил.

   Машка никогда не завтракала вместе с Юри-ком, вставала раньше его, готовила мужу завтрак, раскладывала на диване в гостиной его одежду на предстоящий день, вплоть до поглаженных носков и трусов, подавала ему еду, держала спину, чмокнув в щечку на прощание, закрывала за ним дверь и расслаблялась.

   Варила себе кофе, усаживалась с чашкой на лоджии и пребывала в получасовой, единственной за весь день расслабухе.

   И так пять лет! По стойке «смирно»! Во фрунт! Арийская муштра!

   И ни одного разочка! — ни разу! — она не задумалась — а на хрена ей это все надо?

   Вот как напугалась своего вселенского одиночества! А еще многолетний недосып, научная работа, упорная, наперекор всем, и пережитое горе.

   Там, в Калифорнии, где не надо было ни о чем заботиться — радостно, свободно заниматься любимым делом и отдыхать, — она четко все поняла и осмыслила!

   И приняла решение.


   Расплатившись и отпустив бригаду уборщиков и слесаря, Мария Владимировна приступила к следующему пункту плана. Она распаковала, развесила и разложила свои вещи, освободив место в чемоданах и сумках для Юриных. Планомерно обошла квартиру и собрала все до единой вещички мужа — и любимую чашку, и все подарки от коллег, и сервизец, подаренный маман на его тридцатипятилетие, фотографии, парфюм и даже зубную щетку, присовокупив продукты из холодильника, — словом, все!

   Для Юриного добра упаковочных площадей не хватило, что не поместилось, Машка рассовала по пакетам и выставила в прихожую «нажитое» Юрием Всеволодовичем, носящим несклоняющуюся фамилию Корж, которую Мария Владимировна отказалась взять при вступлении в брак, из соображений вполне логичных — слишком многие документы пришлось бы переоформлять. Господь, что ли, надоумил?

   Вот теперь можно и переодеться, и душ! А лучше ванну!


   Належавшись в ванне, Мария Владимировна уложила волосы, накрасилась, надела чудесное платье калифорнийского приобретения и босоножки к нему.

   — Ну, так! — осталась довольна осмотром себя в зеркале. — У меня праздник!

   Доставили заказанный ужин, Маша расплатилась, отказалась от дополнительных услуг — сама накроет. С удовольствием!

   Что еще? Да! Чуть не забыла! Надо позвонить соседу Саше.

   Осмотрев сервированный стол, Мария Владимировна зажгла свечи, достала из холодильника шампанское...

   Раздался звонок в дверь. Муж пришел домой.

   Придерживаясь условностей, позвонил, а не стал ковыряться ключом в новом замке.

   Войдя, Юрик приложился к ее щечке и не удержался:

  — Мария, ты что, до сих пор не разобрала веши? У тебя было много времени.

  — Здравствуй, Юра, — точно не расслышав его слов, сказала Маша.

   Юра принес небольшой букет и бутылку шампанского.

  — Ну что, ужин готов? — спросил он, сделав вид, будто не заметил, что его вопрос проигнорировали.

— Да, проходи.

  — Почему на кухне? — недовольно спросил муж.

   Юрик не признавал кухонных посиделок — это ведь так по-народному, по-простецки, предпочитал накрытый в гостиной стол, в торжественные моменты и в выходные.

   — Мне здесь удобней, — ответила Мария Владимировна, свободная в своем волеизъявлении гражданка.

   И на этот раз Юра сделал вид, что не заметил Машкиной нарочитой независимости.

   — Хороший стол! — похвалил муж. — Вот что значит жена дома!

   Маша молча села на свое место, предоставив Юре открывать шампанское.

   Хлопнула пробка, он разлил пенящуюся жидкость по бокалам, поднял торжественным жестом свой:

   — С приездом, дорогая!

   Маша усмехнулась про себя: «Позвольте-с! А как же горячие поцелуи, обнимания-прижимания после столь долгой разлуки?»

   — Спасибо, — сдержанно поблагодарила.

   Они чокнулись, отпили по глотку, и Юрик

   приступил к праздничной трапезе.

  — Ты похорошела! Загорела как! — пережевывая салат, заметил муж. — И помолодела! Ты что-то там делала с лицом?

— В каком смысле?

— Пластику? Или что-то еше?

— Нет, — рассмеялась Машка.

  — Но выглядишь превосходно! — Он поднял бокал, предлагая выпить за Машкин превосходный вид.

   Мария Владимировна поддержала. Чего ж не поддержать хороший тост?

   Все так же тщательно пережевывая пишу, Юрик вел светскую беседу:

— Как там твои американские студенты?

  — Получают американское образование. Хорошие такие студенты.

   Намазывая бутербродец красной икоркой, которую любил и которую Мария Владимировна заказала специально для прощальной гастроли мужа, Юрик рассуждал устало-печально:

   — А у нас все по-старому...

   И принялся рассказывать о трудностях чиновничьего труда, тупости просителей-посетителей, подковерных интригах, поощрении его начальством, об ожидаемом повышении.

   Маша не слушая ела, наслаждаясь закусками.

  — Иван Григорьевич намекнул, но говорят, что моя кандидатура рассматривается первой.

  — Поздравляю, — равнодушно отозвалась Маша. — Горячее?

  — Да, можно, — разрешил Юра и налил в бокалы еще шампанского.

   Отведав горячее, Юрий Всеволодович предложил тост:

   — За тебя! Сразу стало уютно, и прекрасный ужин! — повторился он. — Вот что значит жена дома!

   Машка согласилась, чокнувшись: жена в доме — это хорошо. Отрезала ломтик прекрасной нежной говядины и поинтересовалась:

   — А что, девушки тебя не кормили? — и отправила отрезанный кусочек в рот. — В частности, та, которую я обнаружила в квартире по приезде?

   Он поморщился очень недовольно, потянулся за бокалом, выпил до дна.

   — Давай обойдемся без пошлых скандалов, Мария!

   — Да, господи упаси! Какие скандалы, Юра! — уверила со всем воодушевлением Машка.

   — Вот и замечательно. Ты умная женщина и все понимаешь.

   — Что, например? — уточнила степень своей понятливости Мария Владимировна.

   — А чего ты ожидала? Я нормальный мужчина, со своими потребностями. Ты же не думала, что я могу обходиться без женщины полгода?

   Удивительно, да?

   Уезжая, она как раз и думала, что он вполне сможет обойтись без секса полгода — при ее постоянном присутствии рядом он же месяцами прекрасно обходился без него.

   «Или уже тогда не обходился? — равнодушно подумала Машка. — Слово-то какое емкое «обходиться», это когда кого-то или что-то обходят стороной».

   И поразилась своим отстраненным мыслям, ползущим, как через вату.

   Тягучую сахарную вату, которую накручивает на деревянную палочку уличный продавец-иллюзионист, добывая огромный воздушный ваниль-но пахнущий ком из неказистого алюминиевого котелка с моторчиком.

   Что так на нее повлияло? Стресс, перелет тяжелый, пояса, что ли, часовые догнали или хлопоты по торжественному проведению праздника своей новой свободной жизни?

   — Что ты так смотришь? — раздраженно спросил Юрик. — В этом нет ничего удивительного — тебе всегда было некогда, ты постоянно работала, и по ночам тоже, и мало интересовалась моими потребностями.

   — Потребности, особенно твои, — это дело важное, — согласилась Машка.

   Юрик посмотрел на нее внимательно, заподозрив нотки сарказма в этом утверждении.

   — Да. Это важно, и то, что ты этого не понимала...

   Юрик углубился в пространные объяснения на тему Машкиной несостоятельности как женщины, с намеком на ее фригидность и недальновидность, а она, откинувшись на спинку стула, потягивала шампанское и, не слушая нравоучительной проповеди, разглядывала его.

   Не как мужа или родственника, которого знаешь давно, видишь каждый день, не замечая изменений во внешности, да и не видя внешности, как таковой.

   Что ее замечать-то?

   Привычное, близкое.

   Сейчас в первый раз она рассматривала его как постороннего, как незнакомца, когда не знаешь, что это за человек и чего от него ожидать, поэтому и вглядываешься внимательно в детали, анализируешь каждое выражение лица, жест, произносимое слово.