Она, улыбаясь, сказала:

— Я слышала, варвары хитрые, Гай. Как ты собираешься их перехитрить, почему так уверен в своей победе?

Его улыбка была недвусмысленно вызывающей.

— Мой план не может потерпеть провал, потому что основан на неожиданности.

Ульрика заставила себя успокоиться и вела себя так, будто интерес ее был чисто теоретическим.

— Могу себе представить, — высказалась она и взяла оливку, — что варвары уже хорошо изучили все аспекты тактики легионеров, даже те, которые основаны на элементе внезапности.

— У меня совершенно новый план.

— В каком смысле?

Он тряхнул головой и тихо засмеялся.

— Тебе этого не понять. Такие разговоры лучше предоставить мужчинам.

Но она не отставала:

— Я основательно изучила военные воспоминания моего прадеда, — объяснила она, кокетливо улыбаясь, напоминая ему тем самым, к какому знаменитому роду она принадлежит. — Солдатские разговоры, как ты выразился, Гай, меня совсем не утомляют.

— Зато меня утомляют, — дала о себе знать Аурелия и повернулась к Селене: — Юлия Селена, как продвигаются работы в Домусе?

Селена не ожидала вопроса. Она далеко унеслась своими мыслями.

— Что, простите?

— Домус. Как там идут дела? Должна признаться, мне трудно себе представить, что это будет. Он производит великолепное впечатление. Зачем набивать его больными? Я считаю, больных лучше выхаживать дома, в кругу семьи.

— У многих нет ни дома, ни семьи. Вот, например, ты, Аурелия. Ты вдова. Ты живешь одна, не так ли?

— Но среди моих рабов есть врач.

Это не убедило Селену. Многие так называемые врачи были плохо образованны и едва могли правильно наложить повязку. Но Аурелия этого не поймет, так же как и большинство людей в Риме не понимали, что собирались создать Селена и Андреас. Такого учреждения, как Домус, еще нигде не было во всем мире. Но Селена знала: когда откроются двери Домуса, когда начнется его лечебная и образовательная деятельность, люди очень быстро оценят значение их работы.

— Гай, — сказала Ульрика, снова привлекая к себе внимание командующего, — ты, наверное, собираешься в своей кампании пустить против варваров в ход военные машины?

Он рассматривал ее несколько секунд. Польщенный ее упрямым интересом и впечатленный ее знанием предмета, Гай Ватиний ответил уже мягче:

— Именно этого и ждут варвары. Но я задумал нечто совсем другое. В этот раз я перебью их их же собственным оружием.

Она вопросительно посмотрела на него.

— Чтобы раз и навсегда подчинить варваров, — объяснил он, — нужно действовать неожиданно. Они ожидают военную технику, именно ее я и использую.

Ульрика широко раскрыла глаза:

— И это хитрость?

Он кивнул:

— Император предоставил мне свободу действий в этой кампании. У меня есть все полномочия взять столько легионеров, сколько мне нужно, столько машин, сколько я сочту необходимым. Варвары увидят катапульты и передвижные башни, конницу и пехоту. Все типично римское. Чего они не увидят, — добавил он и глотнул вина, — так это военных отрядов, обученных варварами, мы пустим их с тыла.

Ульрика не отрываясь смотрела на Гая Ватиния. Ударить их же оружием, сказал он. Ее народ вооружается и собирается выступать против римских военных машин и конницы, а в это время на них нападут сзади.

Она отвернулась. Она опустила взгляд на свои руки. И она подумала: это будет ужасная бойня.

62

Ночью стало холодно. Ульрика, на которой была лишь легкая туника, надела на плечи шерстяной плащ и вышла на улицу. В доме Паулины было темно и тихо. Гости давно ушли. Все спали. Максим и Юно, чей дом находился очень далеко, остались на ночь здесь. Селена и Андреас, также заночевавшие здесь по настоянию Паулины, расположились неподалеку, их комната была четвертой по счету от комнаты Ульрики. Ульрика тихо проскользнула через галерею. Когда она постучала, мать сразу ей открыла. Она еще не разделась и, очевидно, не удивилась приходу Ульрики.

— Я так и думала, что ты придешь, — сказала Селена и закрыла за Ульрикой дверь. Два кресла и скамеечка для ног стояли, близко придвинутые к жаровне с горящими углями. Селена села и указала на другое кресло.

— Садись. Андреас спит, — сказала она, — мы можем поговорить без помех.

Какое-то время обе молчали. Потом Селена тихо сказала:

— Ты хочешь знать, кто такой Гай Ватиний, не так ли?

— Он привел тебя в ужас, мама. Это было очевидно. Ты почти не говорила за обедом и рано ушла. Расскажи мне. Какое отношение он имеет к моему отцу? Это он…

Селена повернула голову и посмотрела дочери в глаза.

— Гай Ватиний — тот человек, который сжег деревню твоего отца, заковал его в цепи и увез. Когда мы были с твоим отцом вместе, он часто говорил, что вернется назад, в Германию, и отомстит Гаю Ватинию.

— Ах вот оно что, — зашептала Ульрика. — Но он умер прежде, чем успел осуществить свое намерение. Намерение убить этого человека. Человека, с которым я только что сидела за столом.

— Ульрика, — Селена схватила дочь за руку, — это все осталось в прошлом. Прошло много лет. Оставь это, Ульрика. Забудь.

— Мне кажется, что я предаю своего отца.

— Но это же неправда! — Селена бросила взгляд на закрытую дверь спальни. — Ты же не знала, кто этот Гай Ватиний. И это была война твоего отца, а не твоя.

Ульрика почувствовала, как рука матери судорожно сжалась и так сильно стиснула ее пальцы, что ей стало больно. Она посмотрела Селене в глаза.

— Это ведь не все, — сказала она, — ты что-то скрываешь от меня. Что?

Селена убрала руку и отвернулась.

— Ты что-то скрыла от меня? — не отставала Ульрика.

Селена кивнула.

— Тогда скажи мне это сейчас.

Селена снова повернулась к дочери. В ее глазах отражалась боль.

— Я должна была уже давно сказать тебе об этом, — шептала она. — Я и хотела, когда ты была еще маленькой, но я думаю, что не смогла бы тебе это правильно объяснить, но я всегда собиралась… а потом Рани все время подталкивала меня сказать тебе. Но я так и не смогла найти подходящего момента.

Селена посмотрела Ульрике прямо в глаза:

— Ульрика, я рассказывала тебе, что твой отец погиб на охоте еще до твоего рождения. Это была ложь. Он уехал из Персии. Он вернулся в Германию.

Ульрика смотрела на нее.

— Он жив? Он вернулся в Германию?

— По моему настоянию. Мы совсем недолго пробыли в Персии, как услышали, что Гай Ватиний был там до нас. Нам сказали, что он на пути в Германию. Я настояла, чтобы твой отец отправился в путь, вслед за ним, а я осталась в Персии.

— И он уехал? Хотя и знал, что ты беременна?

— Нет. Он не знал. Я ему не сказала.

— Почему?

— Я знала, что тогда он останется. Потому что я знала — после рождения ребенка он никогда не вернется в Германию. Я не имела права вторгаться в его жизнь, Ульрика.

— Не имела права? Ты же была его женой!

Селена покачала головой:

— Нет, женой я ему не была.

Ульрика непонимающе смотрела на нее.

— У него уже была жена, — продолжала Селена. — У него остались жена и сын в Германии. Ах, Ульрика, мы с твоим отцом не были предназначены для совместной жизни. Его судьба ждала его на Рейне, а я искала Андреаса. Мы должны были идти разными путями.

— Он покинул Персию, не зная о твоей беременности, — бормотала Ульрика. — Он ничего обо мне не знал.

— Нет.

— Он и сейчас ничего обо мне не знает, — сказала Ульрика, не в состоянии поверить в это. — Мой отец понятия не имеет о моем существовании.

— Я не думаю, что он еще жив, Ульрика.

— Как ты можешь так говорить?

— Если бы твой отец добрался до Германии, он нашел бы Гая Ватиния и отомстил бы.

В глазах Ульрики блеснул ужас.

— Но Гай Ватиний жив, — тихо сказала она. — Сегодня вечером я сидела с ним за одним столом.

Селена снова попыталась схватить дочь за руку, но Ульрика ускользнула.

— Ты не имела права скрывать это от меня! — горячо воскликнула она. — Вся моя жизнь была ложью!

— Я поступила так ради тебя, Ульрика. Будучи ребенком, ты бы не поняла этого. Ты бы разозлилась на меня за то, что я его отпустила. Ты бы не поняла, почему я это сделала.

— Я и сейчас злюсь на тебя, мама. Я уже давно не ребенок. Ты должна была сказать, мне правду много лет назад, это было бы лучше, чем узнать все при таких обстоятельствах. — Ульрика встала. — Ты отняла у меня отца и позволила мне расти в убеждении, что он умер. А сегодня, мама, сегодня ты сидела там и спокойно наблюдала, как я болтала с этим чудовищем.

— Ульрика…

Но она была уже у двери.


Ульрика лежала и смотрела в потолок, прислушиваясь к звукам ночного города. У нее болела голова. Лежа так, уставившись в темноту, она пыталась разобраться в собственных чувствах, но это ей не удавалось. Она ощутила боль и разочарование, и ей казалось, что ее предали. Но она и сочувствовала матери, той молодой женщине, которая носила ребенка под сердцем и все же отослала мужчину, которого любила, ради его же блага. Восхищение Ульрики матерью, которая принесла такую жертву и многие годы хранила тайну ради ребенка, боролось со злостью на нее за то, что она скрыла правду. Она думала об отце, который, несомненно, был еще жив в годы ее детства, когда она мечтала о нем. Может быть, он был еще жив и позже, когда она бежала за вороной в Иерусалиме. И он не знал, что на другом конце света у него есть дочь.

Ульрика ненадолго задремала, и ей приснился сон. Ей снилось, как она встала с кровати, подошла к окну, вылезла на улицу и ступила голыми ногами в снег. Кругом стояли высокие пихты, и клочья облаков проносились над ликом луны. Она видела следы на снегу — отпечатки больших лап, ведущие в лес. Она пошла по следу, сопровождаемая сиянием луны. Вдруг она увидела огромного лохматого волка с золотыми глазами. Она села на снег, и он подошел к ней, растянулся рядом и положил ей голову на колени. Ночь была ясная, такая же ясная, как глаза волка, который смотрел на нее. Под ребрами она ощутила спокойное биение сердца. Казалось, что золотые глаза говорили: здесь доверие, здесь любовь, здесь дом.

Ульрика проснулась и в первый момент была озадачена, увидев себя в постели и ощутив нежный запах весенней ночи. Она встала и подошла к окну. Белая, будто покрытая снежным покрывалом, земля лежала под ней, усыпанная лепестками фруктовых деревьев. Она вгляделась в кроны деревьев и увидела движение.

Это был Эрик.

Она выскользнула из комнаты, прокралась через внутренний двор к задней двери, которая вела в сад с фруктовыми деревьями. Она подошла к дереву, под которым он сидел. Он сидел к ней спиной. На голове у него была повязана узенькая золотая ленточка. Его светлые локоны доставали до плеч. Он был красив.

— Эрик, — сказала она.

Он резко обернулся и вскочил. Несколько секунд они стояли друг против друга в лунном свете. А потом она оказалась у него объятиях. У нее закружилась голова от прикосновения его тела и от его поцелуев. Она хотела коснуться руками каждого сантиметра его тела. Поцелуями он осушил слезы на ее щеках, шепча о том, как он тосковал по ней.

Их обнаженные тела лежали на белых лепестках апельсинового дерева как на покрывале, когда она приняла в себя Эрика. Сквозь кружево ветвей и листьев она видела блестящую луну. Боль стихла. Злость и гнев и чувство, что ее предали, сгорели в страсти Эрика.

— Мы уедем вместе, — шептала она. — Мы спрячемся. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Эрик ничего не сказал. Он уже знал, что сделает. Он не убежит вместе с ней, не спрячется вместе с ней только для того, чтобы его потом унизили и жестоко наказали, если их найдут. Он должен сделать это один. Он должен доказать, что достоин ее.

Тогда он вернется и возьмет ее с собой, честь по чести, туда, где ее дом, туда, где их дом. На север.

63

Руфус решительно шел по мосту. Он слышал о том, что происходило в Домусе, об этих подлых проделках, призванных напугать рабочих, и он был ужасно возмущен. Ни в коем случае он не будет в бездействии наблюдать за происходящим. Этой мерзости нужно положить конец.

Тишина повисла над островом, утопающим в лунном свете весенней ночи. При входе в храм горели факелы, но дом Божий казался опустевшим и необитаемым. Однако на другом конце острова, там, где раскинулось строительство, горело множество огней, мужчины с дубинками, лежавшими рядом, сидели вокруг костра.

Руфус решительно приближался к Домусу. Он не мог отплатить Юлии Селене за то, что она сделала для него и для его сына. Над бедным парнем много лет издевались, дети высмеивали и дразнили его, закидывали гнилыми фруктами и яйцами, он был жертвой бесчисленных бессердечных шуток. А ведь Пиндар был просто глуповат, у него не было дурного глаза, как утверждали люди.