Катя Миллэй - Океан безмолвия

Я злюсь на себя за то, что обернулась на его оклик. Теперь, когда отворачиваюсь, игнорирую его, готовясь продолжить путь через поле боя, я абсолютно уверена, что его глаза — а также глаза всех, кто сидит с ним на скамейке, — будут прикованы к моей спине. В смысле к моей заднице.

А стоит ли рисковать? Я с опаской поглядываю на каверзное кирпичное покрытие школьного двора. Меня ведь никто не гонит, спешки никакой. Я смотрю, куда бы мне приткнуться, и слышу, как парень добавляет:

— Если ищешь, где сесть, мои колени в твоем распоряжении.

Ну вот, началось. Он не сказал ничего умного или оригинального, но его столь же безмозглые дружки все равно хохочут. Рухнули мои надежды на нашу с ним родственную связь. Я переступаю через бордюр и иду через двор, глядя строго перед собой, словно у меня есть какая-то цель помимо того, чтобы не упасть.

А ведь еще даже полдня не прошло. По расписанию у меня семь уроков, я отсидела только три. Остались еще четыре, причем один дерьмовее другого.

В школу я сегодня пришла довольно рано. Нужно было зайти в канцелярию за расписанием. Конечно, знай я заранее, что́ увижу в нем, наверно, постаралась бы оттянуть неизбежное. В канцелярии опять было столпотворение, но мисс Марш, школьный методист, распорядилась, чтобы я зашла к ней в кабинет и забрала расписание лично у нее — еще одно из многих преимуществ, которые дает мне моя «уникальная ситуация».

— Доброе утро, Настя, Настя, — поздоровалась она, дважды произнеся мое имя, каждый раз по-разному, и с рассеянным видом уставилась на меня, словно ожидая, что я подскажу правильный вариант. Не дождалась. Слишком уж она радостная для первого учебного дня, да и для семи часов утра тоже, если на то пошло. Совершенно очевидно, что оживленность ее деланая. Наверняка школьным методистам читают курс на тему «Как излучать притворную радость перед лицом подростковых страхов». Учителей, я уверена, этот курс не заставляют посещать, потому что они и не пытаются притворяться. Половина из них такие же несчастные, как я.

Мисс Марш жестом предложила мне сесть. Я же осталась стоять как стояла: юбка слишком короткая, а перед стулом нет парты, за которой можно было бы спрятать ноги. Мисс Марш вручила мне карту кампуса и расписание. Я пробежала его глазами, обращая внимание на факультативы, — обязательные предметы я и так знала. Это что, шутка? С минуту я была уверена, что мне дали не мое расписание. Глянула на верхнюю часть листа. Нет, мое. Как реагировать в такой ситуации? Вы же понимаете, о чем я. Это когда весь белый свет решает дать тебе еще один поджопник. Залиться слезами? Исключено. Разразиться гневными криками, бранью и истеричным смехом? Об этом и речи быть не может. Остается одно: остолбенелое молчание.

Мисс Марш, должно быть, заметила мое изумление — держу пари, на моем лице было написано все, что я об этом думаю, — потому что вдруг пустилась в подробные разъяснения относительно требований к выпускникам и переполненности классов факультативных предметов. Голос у нее был такой, будто она извинялась передо мной. Может, ей и стоило извиниться, потому что это не расписание, а говно, но меня почему-то так и подмывало успокоить ее, сказать, что ничего страшного, я переживу, несколько дерьмовых предметов не сломают меня — для этого требуется что-то более существенное. Я взяла расписание, карту и, несчастная, преисполненная ужаса, пошла на урок. По пути снова и снова перечитывала расписание. К сожалению, в нем ничего не менялось.

Я пережила уже половину учебного дня. Относительно неплохо. В моей жизни все относительно. Учителя вовсе не ужасны. Преподаватель английского, мисс Макаллистер, смотрит мне в глаза, будто заставляя поверить, что она относится ко мне по-особенному. Мне она нравится. Но худшее еще впереди, поэтому открывать шампанское я пока не стану.

К тому же мне еще предстоит пройти по тропе слез, коей является школьный двор. Я, конечно, трусиха, но медлить больше нельзя. Так, шесть шагов позади. Очень даже неплохо. Я сосредоточена на своей цели. Ориентир — двустворчатая дверь, служащая входом в крыло английского языка, на противоположной стороне моей квадратной немезиды с кирпичным покрытием.

Боковым зрением я старательно примечаю все, что делается вокруг. Народу полно. Шумно. Нестерпимо шумно. Я пытаюсь свести все отдельные разговоры и голоса в единый непрерывный гул.

Все скамейки оккупированы небольшими компаниями школьников — кто-то сидит, кто-то стоит рядом. Некоторые устроились на краю ящиков с садовыми растениями, расставленных через определенные интервалы по всему двору. Самые умные сидят на земле в тени галереи, тянущейся по периметру двора. Мест для сидения мало, солнце палит нещадно, во дворе жарче, чем в аду. Даже представить трудно, что за вонючая дыра, должно быть, здешняя столовка, раз столько народу готовы жариться на солнцепеке, лишь бы не торчать там. В моей прежней школе было так же, только тогда сумасшествие обеденного перерыва не являлось для меня проблемой, мне не приходилось думать, куда сесть и с кем, потому что каждый обеденный перерыв я проводила в музыкальном классе — в единственном месте, где мне хотелось быть.

Так, я почти у цели. Пока мне довелось увидеть лишь несколько знакомых лиц: парня из моего класса истории (он сидит один, читает книжку) и пару девчонок с математики (они смеются с сердитой «Барби», с той, что в пятницу заглянула в канцелярию и разразилась гневной тирадой). Я чувствую на себе чьи-то взгляды, но, кроме того самовлюбленного придурка, предложившего мне сесть к нему на колени, со мной больше никто не заговаривает.

Нужно пройти мимо еще двух скамеек, чтобы добраться до входа в здание. Та, что слева, привлекает мое внимание. На ней сидит, точно посередине, лишь один парень. В этом не было бы ничего странного, если б все остальные скамейки — и вообще все места, куда можно пристроить задницу, — не были бы забиты до отказа. Однако на этой скамейке — только этот парень. Присмотревшись, отмечаю, что и поблизости от него никого нет. Словно это пространство окружает некое силовое поле, внутри которого находится он один.

Меня разбирает любопытство, и я мгновенно забываю про свою цель. Сама того не желая, смотрю на парня. В согбенной позе он сидит на спинке скамейки, ногами в стоптанных ботинках твердо упираясь в сиденье, локтями — в колени. На нем потертые джинсы. Лицо его мне видно плохо. Взлохмаченные светло-каштановые волосы падают ему на лоб, глаза опущены. Он не ест, не читает, ни на кого не смотрит. Или смотрит? И вдруг устремляет взгляд на меня. Черт.

Я быстро отворачиваюсь, но уже поздно. Я ведь не просто глянула на него мимоходом. Я стояла как вкопанная посреди двора и таращилась на него во все глаза. Всего несколько метров отделяют меня от убежища за двустворчатыми дверями. Я осмеливаюсь ускорить шаг, но так, чтобы не привлекать к себе внимания. Наконец я под крышей, в относительной тени в прямом и переносном смысле, берусь за ручку двери, тяну на себя. Ничего. Дверь не поддается. Я повторяю попытку. Черт. Сейчас середина дня. С чего это вдруг дверь заперта снаружи?

— Закрыто, — раздается снизу чей-то голос. Вот дерьмо. Я опускаю глаза. Прямо у порога сидит какой-то парень с альбомом. Надо ж, я его и не заметила за большой кадкой с растением. Молодец, хорошо устроился. Одет он неряшливо, волос расческа как будто неделю не касалась. Он сидит плечом к плечу с девушкой в солнцезащитных очках. У той каштановые волосы, в руках — фотоаппарат. Она мельком глянула на меня и снова занялась своим фотоаппаратом. Темные очки — единственная выразительная деталь в ее внешности, во всем остальном она — серая мышка. Пожалуй, не стоило сюда идти. Да что теперь говорить…

— Не хотят, чтоб кто-нибудь тайком курил в туалете во время обеда, — объясняет парень с альбомом. На нем дырявая футболка, купленная на каком-то рок-концерте.

Уф. Интересно, что будет, если опоздать на урок? Очевидно, полная задница. Я пытаюсь придумать, как мне теперь быть, и вдруг замечаю, что парень все еще вытягивает шею, глядя на меня. Стой я на два шага ближе, он наверняка смог бы заглянуть под мою почти несуществующую юбку. Что ж, трусики на мне симпатичные — единственный не черный предмет туалета.

Я смотрю на его альбом. Его рука, лежащая сверху, мешает мне разглядеть рисунок. Интересно, хорошо он рисует? Сама я вообще не могу рисовать. Кивком благодарю его и отворачиваюсь, пытаясь сообразить, куда деться. Внезапно из двери вылетают две девицы, чуть не сбив меня с ног. Я едва удержалась на своих высоченных каблуках. Тараторя по сто слов в минуту, они даже не замечают меня. И слава богу. Потому что мне удается прошмыгнуть мимо них в дверь. Я вхожу в прохладу еще пустого здания, где проводятся уроки английского языка и литературы, и вспоминаю, как нужно дышать.

Джош

Наконец-то четвертый урок, еле дождался. Я вспотел, сидя на солнце во время обеда, но в мастерской, по причине отсутствия кондиционера, очень уж прохладно не будет. Войдя туда, я сразу чувствую себя в своей стихии, хотя помещение выглядит совсем не так, как в июне. Ни тебе инструментов и досок на каждой поверхности. Пол не устилает ковер из опилок. Станки не работают. Поначалу тишина нервирует. Здесь не должно быть тихо, и тихо здесь бывает только в это время года.

Первые пару недель — изучение техники безопасности и правил работы с оборудованием, которые я могу рассказать наизусть, если попросят. Никто не просит. Всем известно, что я их знаю. Я сам бы мог вести урок труда, если б захотел. Швыряю учебники в дальний угол рабочего стола, за которым сижу каждый год, во всяком случае, в те периоды, когда мы должны сидеть. Табурет выдвинуть не успеваю: меня окликает мистер Тернер.

Мне нравится мистер Тернер, хотя ему все равно, нравится он мне или нет. Ему нужно мое уважение, и я отношусь к нему со всем уважением. Выполняю все его указания. Он — один из немногих людей, кто верит в мои способности. Думаю, в плане знаний и навыков мистер Тернер дал мне не меньше, чем мой отец.

Мистер Тернер сто лет ведет уроки труда, еще с тех пор, когда этот предмет по доброй воле никто не выбирал; меня тогда здесь и в помине не было. Теперь это один из лучших курсов в штате. На основе школьной мастерской он, можно сказать, создал коммерческое предприятие; его занятия — это мастер-класс по искусному ремеслу. На уроках по освоению навыков квалифицированного труда мы изготавливаем изделия, приносящие доход, на который приобретаются материалы и оборудование. Мы берем заказы, выполняем их, а деньги от реализованной продукции идут на оснащение мастерской.

В класс углубленки не возьмут, если не пройдешь подготовительный курс, да и то это не гарантия. Мистер Тернер берет только тех, кто оправдывает его ожидания в плане способностей и трудовой этики. Потому-то классы, в которых он учит уже настоящему мастерству, малочисленны. Без его одобрения в них не попасть, и это в школе, где все факультативы переполнены. Но ему это сходит с рук, потому что он классный препод.

Я подхожу к его столу, он спрашивает, как я провел лето. Из вежливости — хотя знает, что мог бы и не париться. Я посещаю его занятия с девятого класса. Ему известно про мое дерьмо, и меня он знает как облупленного. У меня два желания: мастерить и чтоб меня никто не трогал. И он дает мне мастерить и меня не трогает. Я коротко отвечаю на его вопрос, он кивает — все, приличия соблюдены.

— Театральное отделение хочет полки поставить в своей реквизитной. Сходи туда, сделай замеры, чертеж, составь список необходимых материалов. Здесь тебе сидеть необязательно. — Мистер Тернер берет стопку бумаги — очевидно, инструкции с правилами и порядком действий для учеников. На лице его — скука и покорность. Он тоже предпочел бы просто мастерить. Но не может допустить, чтобы кто-то из его учеников остался без пальца. — В конце занятия покажешь, что ты там надумал, и я дам тебе все необходимое. Полагаю, за недельку закончишь.

— Без проблем. — Я сдерживаю улыбку. На занятиях по труду я не выношу только вводный курс, а меня только что от него освободили. Я буду мастерить, пусть это просто полки. И мастерить я буду один.

Я черкнул свою подпись под инструкциями по технике безопасности и вернул их мистеру Тернеру. Потом схватил свои учебники и увидел, что в мастерскую вошли еще два ученика. На этом факультативе народу будет немного — человек десять-двенадцать, где-то так. Я знаю всех, кто входит, кроме одной — девчонки со школьного двора, той самой, что пялилась на меня. Она-то что здесь забыла? Не иначе как обязали — судя по тому, с каким лицом она рассматривает помещение — от потолка до станков. Взгляд чуть прищурен, в глазах — любопытство, но это все, что я успеваю заметить, потому что на сей раз она оборачивается и перехватывает мой взгляд.