Оля засмеялась.

— Какая ты глупая, Ленка! Что ты тут рассказываешь?

Лена подсела к подруге, на ручку кресла.

От нее еще веяло морозом. В своем оживлении она хотела поцеловать Олю, но вспомнила, что та этого не любит, и сдержалась.

— Ну же, рассказывай,— попросила Ольга, но сейчас же быстро спрыгнула с кресла:

— Подожди минуточку.

В темноте не было видно, что она делает.

— Вот, на, ешь, и рассказывай.

В руках Ольга держала тарелку с рахат-лукумом. Это было ее любимое лакомство, ее неизменный друг в одинокие минуты.

В комнате стало еще темнее. В окне зарябил желтый огонь уличных фонарей.

Лена рассказала о том, как она встретила двух незнакомцев. Один большой, в pince-nez {5}, другой, бритый, в носатой меховой шапке.

— Я готова держать пари, что они не кто-нибудь,— говорила возбужденная Лена,— у них лица совсем необыкновенные и все, все не такое…

Ольга недоверчиво вздернула плечами:

— Ну, уж ты всегда увлекаешься…

— Да нет же, нет!.. Ты увидишь. Ты должна пойти со мною, я тебе их покажу.

— Ты хочешь искать их, кажется, по улицам?

— А ты слушай! Мы пойдем с тобою на вокзал к шестичасовому поезду. Я уже все-все узнала. У них сегодня пересадка и сегодня же они едут дальше…

— Тем более,— возразила Ольга, которой было лень двигаться и хотелось подразнить спешившую подругу.— Зачем же нам идти смотреть на них, если они уезжают… Какой смысл?

Лена возмутилась:

— Нет, ты невозможная! Когда у тебя такой день, ты ничего не хочешь понять…

— Да напротив, я все понимаю и нахожу…

— Можешь находить что угодно, в таком случае я еду одна!

Девушка вскочила с ручки кресла, поспешно облизывая слипшиеся от рахат-лукума пальцы.

Ольга не думала ее удерживать. Она знала, что Лена никогда не может всерьез на нее рассердиться. Покипятится и перестанет. Ольга любила эту девушку, но все-таки, как всегда, сознавала свое превосходство над нею. Она знала, что Лене невыгодно ссориться с нею — Ольгой Орг, дочерью члена окружного суда, у которой всегда есть много вкусных вещей и ненужных безделок.

Вот и сейчас Лена совсем забыла про свою обиду. Она подошла к туалетному столу и машинально стала прыскаться Ольгиным одеколоном. Она делала это всегда, и Ольга не имеет ничего против. Но в таком случае зачем же ссориться? Ольга давно уже убедилась, что дружба не бывает вполне бескорыстной.

— Ну, полно, Ленка, нечего дуться,— приподымаясь, сказала она.— Так и быть, пойдем посмотрим твою диковинку.


III

Ольга зажгла две свечи у туалетного стола и села на пуф перед зеркалом.

Она слегка поморщилась, взглянув на себя. Лицо ее показалось ей бледнее обыкновенного. Тогда она встала, быстро скинула кофточку и наскоро умылась.

От холодной воды щеки ее вспыхнули; на левом виске забила синяя жилка.

Ей вдруг стало очень весело. Глаза снова потемнели и заиграли усмешкой. Пальцами она расправила узенькие — дужками — брови, провела по тонкому носу пуховкой с пушистой пудрой и вспрыснулась духами «Asurea».

Потом достала, впопыхах раскидав все вокруг, другую кофточку — темно-синюю, шелковую — своего любимого цвета. Подколола ее булавками, потому что не хватало нескольких кнопок, и, снова подбежав к зеркалу и уже не садясь, оглянула себя со всех сторон.

В золотом от свечей мареве зеркала мелькнула ее тоненькая фигурка, стройная и гибкая, не знавшая корсета; взмахнули детские — прутиками — руки; вспыхнули темно-русые волосы.

Все волнующаяся, Лена подала ей шляпку.

Ольга взяла ее с обычной недовольной гримасой. Это была простенькая меховая шапочка, без перьев и лент, нелепая, пирожком шляпка, из-за которой столько раз Ольга проклинала гимназию и придиру начальницу. Кому могла идти эта шляпка? Девушка не хотела согласиться, что в семнадцать лет девичье лицо красит любой наряд.

В передней они встретились с Аркадием, братом Ольги. Он казался не в духе. Его желтое от бессонных ночей лицо болезненно морщилось. Сабля и шпоры немилосердно звякали.

— Опять бегать по улицам? — брюзжал он, стягивая узкую в талии и длинную, до пят кавалерийскую шинель.

Ольга улыбнулась. Они были друзьями, но она знала, что брат любит делать ей замечания, когда после попойки у него болит голова или он проигрался.

— Смотри же, к обеду возвращайся!

На улице было безветренно и тепло. Тротуары запорошило снегом, падающим крупными влажными хлопьями. Впереди поэтому казалось, будто суетится рой белых бабочек, а дальше все сливалось в белую муть.

Все прохожие, точно сговорясь, надели белые пуховые воротники и шапки.

Фонари светились неверными желтыми, расплывающимися пятнами. Люди, как призраки, наплывали друг на друга и сейчас же исчезали. На душе становилось особенно радостно, и что-то тихо смеялось в глубине сердца, а глаза жмурились от липнувшего снега.

Крепко зажав пальцы в большой муфте, склонив немного набок голову и бодро постукивая серыми на кожаных каблучках ботинками, Ольга шла все шибче и шибче. Лена, меньше ее ростом, полная, с чрезмерно развитой грудью, едва поспевала за нею.

Подходя к мосту, они заслышали заглушенную падающим снегом музыку. Под мостом, на реке, в очищенном и обсаженном елками кругу военный оркестр играл «На сопках Манджурии» {6}.

Черные, забавные сверху люди причудливыми зигзагами резали коньками лед, сверкающий холодным матовым блеском под двумя шарами газокалильных фонарей {7}.

— Хорошо,— почти шепотом протянула Ольга, на мгновение приостанавливаясь и прислушиваясь к музыке.

— Нет, я люблю больше «Лесную сказку» {8},— ответила Лена.

Наморщив тонкий, со смело вырезанными ноздрями нос, Ольга пошла вперед, недовольно бросив:

— Ах, не то!

Она любила музыку за те воспоминания, которые она в ней пробуждала. Мотив какой-нибудь арии или запах духов всегда вызывали в ней забытые образы особенно ярко, особенно остро. Несмотря на свои семнадцать лет, Ольга любила воспоминания. Все пережитое становилось для нее интереснее, все переживаемое казалось скучным, обыденным и донельзя знакомым. О будущем она думала со страхом и боялась мечтать о нем. Ей казалось, что, представляя его таким или другим, она его сглазит. Поэтому она не строила, как другие, планов и только изредка, в самые свои тоскливые минуты, молила Бога, чтобы Он ей послал все, только не унылое однообразие «сегодня».


IV

Ольга сразу ожила, когда вошла в залу. Она любила бестолковую толчею; кроме того, ей всегда казалось, когда она была тут, что ее что-то ждет новое и интересное впереди; что вот стоит купить билет, и начнется совсем иное, заманчивое. Ей даже было безразлично, куда ехать, лишь бы ехать.

Часто, имея кое-какие деньги, она ощущала непреоборимое желание подойти к маленькому окошечку кассира и взять билет, но всякий раз она вспоминала мать, которую любила как младшую сестру, видела уже ее обеспокоенное нервное лицо и то, как она хватается за сердце, когда у нее начинаются перебои, и останавливалась, только грустно вздыхая.

— Где же они? — спросила она Лену, оглядываясь по сторонам и не примечая никого, кто бы мог походить на описанного ей незнакомца.

— Пройдемся до конца зала,— отвечала Лена, поправляя шляпку и машинально оглядывая себя в зеркало.

Они пробежали из конца в конец, но тех, кого они искали, не было.

Тогда они купили перронные билеты и вышли на платформу.

Шестичасовой поезд уже стоял у дебаркадера {9}. Носильщики носили вещи. У третьего класса толпились мужики с серыми тюками на спине.

Из-под навеса ветер иногда сдувал белую пыль снега и завевал ее в призрачные воронки.

— Да где же они, где же? — уже начиная волноваться и не зная причины этому, спрашивала Ольга.

И вдруг она остановилась, привороженная. На нее смотрели сверху, с площадки вагона, чьи-то внимательные темные глаза.

— Это он,— тотчас же услышала она за собою Ленин шепот.

Но объяснения были не нужны. Ольга сама это ясно почувствовала.

Конечно, на одно лишь мгновение глаза их встретились, но потом, вспоминая это мгновение, Ольга всегда думала, что она пережила много-много дней.

Она не могла бы даже сказать, что особенно поразило ее в этом незнакомце. Она видела лица более красивые, но они не заставляли так волноваться ее сердце. Она увлекалась ими, увлекала их сама, но там это было как-то легко, весело и скользяще. А тут она даже почувствовала нервный холод и крепче стиснула в муфте пальцы.

Ей и в голову не пришло кокетливо охорашивать себя, как она это делала всегда, потому что чувствовала себя под любопытными глазами мужчин хорошенькой и хотела казаться еще лучше.

В это мгновение она потеряла себя, забыла о себе, только слышала, как сильно билось сердце.

Девушки сейчас же пошли дальше, вдоль вагонов, обе взволнованные по-своему, Лена — шумная, Ольга — притихшая и не слышавшая, что говорила ей подруга.

— Ну, разве неправду я сказала? Разве он не очень красив? — допытывалась Лена.

Но Ольга не знала даже, красив он или нет. Она ничего не знала.

Когда они возвращались обратно, оба незнакомца стояли уже рядом.

Тот, другой, высокий и полный, с золотым пенсне, совсем обыкновенный, добродушный медведь, что-то смеясь говорил и показывал на девушек.

— Вот увидишь, они подойдут к нам,— шептала Лена.— Я уж знаю.

Ольга испугалась.

— Нет, нет, только, ради Бога, не отвечай им, если они начнут заговаривать. Слышишь, а то я сейчас уйду.

— Да что с тобой? — удивилась та.— Чего ты боишься?

— Нет, нет, ни за что!

Ольга точно бежала от самой себя. Но она не могла бы уйти сейчас отсюда. Она просто не знала, что делать.


V

Полный незнакомец в pince-nez соскочил с подножки на перрон и, улыбаясь не то смущенно, не то вызывающе, подошел к девушкам.

— Надеюсь, что вы не очень обидитесь на меня за то, что я заговариваю с вами,— начал он, приподымая над головою котиковую свою шапку,— но уверяю же вас, что тут нет ничего предосудительного. Я и мой друг едем из Петербурга в имение на святки, у нас никого нет знакомого в этом городе и никто не мог бы нас познакомить с вами, а нам так хотелось бы этого. Я — писатель, мой друг — художник, и очень талантливый художник, уверяю вас…

Незнакомец говорил, обращаясь к Лене, должно быть заметив, что с нею легче столковаться, но изредка он смотрел и на Ольгу, которая шла впереди, опустив голову и плотно сомкнув свои губы.

Последние слова он обратил уже только к ней.

— Итак, вы видите, что мы далеко не искатели приключений, а просто люди, смотрящие здраво на вещи. Мой друг, более того, восхищен вашим профилем, сударыня, который напоминает ему венецианскую камею… Я мало смыслю в этом, но он уверяет, что такие очертания губ, как у вас, можно встретить только на старинных гравюрах, а волосы ваши горят, как червонное золото. Он говорит, что великий Леонардо был бы счастлив писать ваш портрет {10}, который назвали бы восхищенные потомки «Соблазненная Мадонна». Он успел мне сказать еще, что не хотел бы полюбить вас и боялся бы вашей любви потому будто бы, что ваша любовь подобна жалу пчелы: отравив любимого, она останется с ним навеки и, оторвавшись от вас, умертвит вас…

Ольга чуть улыбнулась, слушая его. Ей показались смешными его слова, нарочно выдуманными сейчас, как тема для разговора с глупыми девчонками.

Незнакомец заметил ее улыбку и с живостью подхватил:

— Нет, вы не думайте, что я шучу, а мой друг, хотя и большой фантазер, но иногда, знаете, я ему верю… Право, иногда нужно верить необычайному…

Он вдруг сделался серьезен, и его глаза под золотым пенсне стали грустными, почти испуганными. Он был похож теперь на Неро — Ольгиного сенбернара, когда тот смотрел на нее, положив ей на колени свою большую мохнатую морду.

Через мгновение незнакомец продолжал:

— Некоторые люди умеют видеть, их глазам многое доступно… да… а вот я чувствую… у меня есть свои приметы, свои числа… я суеверен и не стыжусь этого… Скажите, у вас есть какое-нибудь число? Число со значением, вещее число?

Он подошел совсем близко к Ольге, как все близорукие люди, не замечая своей неловкости. Ольга отодвинулась, но вопрос его был задан таким простым тоном, что она не колеблясь ответила:

— Да, есть… все важное для меня — и хорошее, и дурное — случается двадцать второго.

Незнакомец задумчиво поднял голову, потом пристально и удивленно посмотрел на девушку, точно желая узнать, не шутит ли она, и, должно быть, тотчас же прочтя в ее глазах, что она была искренна, тихо произнес: