Китайский квартал, пожалуй, единственное место в городе, где я чувствую себя по-настоящему счастливым. И дело не только в том, что здесь все напоминает мне о Гонконге. Я возвращаюсь к тем временам, когда мы с Роуз были вместе.

Несмотря на супермаркеты, магазины и, разумеется, рестораны с их блеском и изобилием, как в Гонконге, все же тут не найти именно такого местечка, где можно надолго задержаться и понаблюдать, как вокруг тебя кипит жизнь. Хотя поблизости и находится Сохо, где уличная суета напоминает беспокойное Средиземноморье. Я хочу сказать, что тут нет тех крошечных кафетериев, кафе или баров, которых в избытке понастроили в Гонконге. И если вы пожелали выпить в тишине и уединении чашечку капучино и на полчасика остаться наедине с самим собой, вы выбрали не то место. Нет, все здесь как-то не по-китайски. Правда, даже столь печальный факт меня не слишком расстраивает. А это означает, что я спокойно и невозмутимо продолжаю свой путь.

Я перемещаюсь вдоль центральной артерии квартала — Джерард-стрит, вливаюсь в людской поток на Уордур-стрит и оказываюсь на западной границе китайского квартала, где уже появляются первые пиццерии и ночные клубы. Затем ныряю в сумрачную и узкую Лисл-стрит, где пахнет одновременно и жареными утками, и бензином. Затем, вероятно, пройдусь по Литл-Ньюпорт-стрит, где полюбуюсь гигантской головой китайского дракона, выполненной из папье-маше. Она глядит на меня из витрины магазина, торгующего предметами, необходимыми для увлекающихся восточными боевыми искусствами. Магазин носит гордое название «Путь Шаолиня». Мне кажется, что дракон поставлен сюда на стражу и охраняет всевозможные тренировочные груши, макивары и ящики с грудами кимоно.

И наконец, дойдя до книжных лавок и театров у Чинг-Кросс-роуд, я, скорее всего, снова поверну назад и отправлюсь на Ньюпорт-Корт, где можно приобрести китайские журналы, компакт-диски и вообще все, что угодно, относящееся к этой стране.

Пока я бесцельно брожу по китайскому кварталу, из головы никак не выходит одно стихотворение, принадлежащее перу Киплинга. Мы изучали его в то время, когда я преподавал английскую литературу в школе для мальчиков, основанной фондом принцессы Дианы.

Стихотворение «Мандалай» посвящено уволенному в запас британскому солдату. Он успел отслужить где-то «к Востоку от Суэца» и теперь бродит по Лондону. Может быть, этот парень уже умудрился устроиться курьером в какой-нибудь банк и, прогуливаясь по городу, не так уж напрасно тратит свое время? Неужели он действительно зарабатывает себе на жизнь тем, что выполняет поручения кого-то из предков Джоша? Итак, главный герой вспоминает о том, как шумит ветер в широких листьях пальм, о том, как слоны помогают людям таскать тяжелые тиковые бревна, и, конечно, о той женщине, которую оставил там, вдали. Правда, наш солдат вовсе не одинок. Он сообщает, что в слякотную лондонскую погоду вместе с ним от «Челси до Стрэнда» маршируют с полсотни служанок. Хотя иногда ему становится грустно, и вот тогда он вспоминает «рассветы, приходящие со стороны Китая». Они такие же неожиданные, как грозы, и тогда ему кажется, что снова наступило то самое благословенное время, когда он был рядом со своей любимой.

«Так, значит, это стихотворение рассказывает о его телке, да, сэр? — спросил как-то один из моих самых смышленых и одновременно несносных учеников, наслаждаясь взрывом смеха с задних парт в классе. — То есть тут говорится о… как бы лучше это назвать… сексуальном туризме? Автор буквально призывает к нему… Ой, то есть, я хотел сказать, призывает всячески обвинять и осуждать его. Правильно я сказал, сэр?»

Пожалуй, этот скромный солдат и его судьба ничуть не тревожили моих бесшабашных подопечных, беззлобно скалившихся на меня. Впрочем, в те времена герой Киплинга и меня самого не слишком волновал. Но вот теперь, когда я снова очутился в Лондоне, «Мандалай» не дает мне покоя. Строчки из стихотворения вертятся в голове, и я снова и снова вспоминаю о своем брошенном доме и навсегда потерянной жене.

Звон храмовых колоколов покой мой нарушает,

И пагода у моря стоит назло волнам.

Она беззвучно мне слегка напоминает

О том, что быть я должен всегда с ней рядом сам.

Мне нравится приходить в китайский квартал пораньше, еще до того, как сюда нагрянут толпы медлительных любопытных туристов со своими фотоаппаратами и видеокамерами. Мне уже осточертели и их пустые взгляды, и обязательные рюкзаки на спинах, больше напоминающие уродливые верблюжьи горбы. Я люблю приезжать сюда, когда из машин только начинают выгружать заказанные товары, пожилые дамы устраиваются у окошек и перед домами, словно занимают места в партере, и повсюду видны небольшие группки мужчин, что-то бойко обсуждающих между собой на кантонском диалекте. Очень скоро они разойдутся по своим делам: многие из них исчезнут в ресторанах, а кое-кто отправится искать счастья в игорных домах.

Вот эти часы я, пожалуй, люблю больше всего. Китайцы готовятся встретить новый день. И это больше всего напоминает мне о Гонконге.

Кстати, я всегда обедаю (иногда — достаточно рано) именно в китайском квартале. Как правило, я выбираю рыбный суп с клецками в стареньком ресторане «Новый Свет», каких осталось мало даже в этом районе. Тут до сих пор девушки толкают перед собой тележки с горячими булочками, жареной свининой и печеными баклажанами. Тележки передвигают по кругу большого красно-золотого зала, и каждый клиент может выбрать кушанья прямо с них, а не мучиться со сложными меню и непонятными замысловатыми названиями блюд.

А когда приходится обедать довольно поздно, тогда я предпочитаю проглотить, скажем, миску вермишелевого супа в каком-нибудь маленьком ресторанчике на Джерард-стрит, где никто не будет спорить с вами и не удивится, если вы закажете столик в четыре часа пополудни.

Впрочем, в китайском квартале можно есть сколько угодно и когда угодно. Пожалуй, это мне больше всего нравится в традициях кантонцев. Они не вмешиваются в твою жизнь и не навязывают свои правила. Им до этого нет никакого дела. И подобное равнодушие играет в их быту весьма немаловажную роль.


С тех пор как побывал в Гонконге, я стал большим ценителем послеполуденного чаепития. Это нечто вроде ритуала, когда в начинающий слабеть от нехватки энергии организм вы методично добавляете порции сахара и кофеина. Кстати, Роуз тоже очень нравилось это занятие. Она считала, что послеполуденное чаепитие является самым безобидным и достойным принятием пищи хотя бы потому, что происходит, как правило, в рабочее время.

Роуз часто говорила нечто подобное, и от ее высказываний становилось легче на душе. У меня создавалось впечатление, что она разделяет все мои чувства. Мне-то казалось, что я просто стремился насытить свою бездонную утробу сдобными лепешками с вареньем средь бела дня. Но Роуз объяснила, что на самом-то деле я пытался хоть ненадолго смотаться из ненавистной школы «Двойной успех».

Возле Бонд-стрит имеется один шикарный отель, где можно по-человечески попить чая. Сюда приходят туристы, которым необходимо вкусить традиции «доброй старой Англии» и обязательно попробовать настоящий «Эрл Грей» из маленького чайничка. Меня это, конечно же, не касается.

В зале слышны разговоры на десяти языках, если не больше. И вот в ресторане появляюсь я с неизменным номером «Ивнинг стандард» под мышкой. Официант неприветливо на меня смотрит. Ему почему-то кажется, будто я забрел сюда по ошибке.

— Чаю, сэр? Столик на сколько лиц?

— На одно.

Он приносит мне чайник горячего чая и высокую пирожницу, которая сейчас больше напоминает внушительный свадебный торт. Ее «этажи» загружены толстыми сдобными лепешками, розетками с кремами и ярко-красным джемом и, конечно, самыми разнообразными крошечными сэндвичами.

Официант меняет свое отношение ко мне на более дружелюбное. Туристы не слишком шумят, а лепешки еще почти горячие. С хлеба на сэндвичах с лососем и огурчиками аккуратно срезаны корочки. А чай заварен из настоящих листьев, а не из каких-то сомнительных пакетиков. Одним словом, все здесь подают так, как положено.

Вот только продукты почему-то имеют совсем другой вкус.


Я возвращаюсь к подземке через шумную и суетливую Оксфорд-стрит. Здесь отовсюду звучит музыка. Она сотрясает все мои внутренности, даже пломбы в зубах. Она льется из модных бутиков, из небольших магазинов, где торгуют дисками, и, конечно, из многочисленных кафетериев. Когда-то незатейливый блеск и показная роскошь этой улицы символизировали собой весь Лондон. Теперь же мне кажется, что я сам стал чужим в море новой и чуждой мне музыки, надоевшей, вечно возрождающейся моды и толпы прыщавых юнцов. Это лишний раз напоминает мне о том, как я постарел. Нет, Оксфорд-стрит осталась прежней, просто изменился я сам. Мне хочется побыстрее выбраться отсюда, но уже начался час пик, поэтому мое продвижение вперед значительно замедлилось. Возле станции подземки я замечаю двух молодых иностранцев. Они прислонились к стене, словно уставшие от жизни проститутки. Это какие-то еще не прижившиеся здесь иностранцы. Они уныло смотрят по сторонам, хотя одеты по последней моде. Девушка-азиатка с осветленными волосами и симпатичный юноша, прибывший сюда из какого-то солнечного средиземноморского городка, с тоненькими усиками и аккуратно подстриженными висками. В руках они держат по пачке листовок, которые пытаются всучить прохожим. Между собой молодые люди разговаривают на отвратительном английском. На их лицах написано полное равнодушие. Кажется, им абсолютно наплевать, раздадут они свои листовки или просто выкинут в ближайшую урну, доверху забитую мусором.

Я протягиваю руку и беру листовку.


Научитесь хорошо говорить по-английски.

@ Международная школа

иностранных языков Черчилля.

Первая и лучшая.

Занятия начинаются каждый понедельник.

Очень низкие цены.

Мы расположены возле мегацентра «Виргиния».

Оказываем помощь в получении визы

и разрешения на работу, обеспечиваем жильем.

Гарантируем вам совершенство!


По краям листовки идет рамочка, расцвеченная под британский национальный флаг, а внутри нее — вторая, сложенная из флагов разных стран. Я узнаю итальянский, японский, китайский и бразильский, хотя там их очень много.

Рядом со словами «Международная школа иностранных языков Черчилля» чернеет силуэт какого-то толстяка, больше напоминающего Альфреда Хичкока, хотя должен символизировать именно Уинстона Черчилля. Он застыл в вызывающей позе, подняв вверх два пальца — указательный и средний. Мне кажется, что он искренне посылает меня куда подальше, но, возможно, толстяк просто уверен в неизбежности своей победы. Во рту у него торчит некое подобие уродливой сардельки, призванной обозначать неизменную сигару премьер-министра.

Фигуру мужчины явно рисовал какой-то бедолага-художник, разбирающийся в искусстве не больше курицы и обладающий примерно таким же талантом. Сам я, например, не слишком ценю налет «духа времени», который в рекламе призван подчеркивать современный символ @. К тому же меня неприятно удивил и тот факт, что неизвестные зазывалы решили использовать в качестве приманки образ Уинстона Черчилля. Какая дешевая уловка! Такое средоточие неприкрытого цинизма на одной маленькой бумажке еще раз напомнило о том, как тоскливо и одиноко мне здесь, на этих улицах.

Однако я вдруг ловлю себя на мысли, что не могу выбросить листовку. Наверное, меня привлекло разнообразие цветных флажков, или щедрые обещания помочь всем желающим, или просто один-единственный восклицательный знак, стоящий после гарантии совершенства. Все это, вместе взятое, немного приподняло мое настроение.

Не знаю, что произошло, но я тут же ощутил, как где-то в глубине души вспыхнула искорка надежды.


В Гонконге мы практически всегда находились вблизи моря.

На всех фотографиях, где нам хотелось запечатлеть красивый пейзаж — от маленького кафе на вершине Виктории до чайных в гостинице «Пенинсьюла», — видна береговая линия. Мы постоянно перемещались на пароме «Звезда», так как наши квартиры располагались на разных берегах залива. В довершение всего компания, где работала Роуз, имела собственный катер, который сотрудники фирмы называли «джонкой».

При слове «джонка» в памяти возникает некое ненадежное крошечное суденышко, жалкая лодка причудливой формы, выдолбленная из кривого ствола старого дерева, но обязательно снабженная ярким оранжевым парусом. Именно такие суденышки в изобилии присутствуют на открытках, скупаемых иностранными туристами. Наверное, именно дух Гонконга хотели передать сотрудники компании Роуз, когда давали лодке такое название.