Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.

Вот такой, беззаботно смеющейся – впервые за много недель, – и застал меня Филипп.

– Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? – шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. – Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?

– Ни то, ни другое, – решительно заявила я, – я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?

– Ты мне всегда нравишься, – нежно заверил меня брат.

Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами – я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.

– Ты сегодня в ударе, сестрица, – сообщил он во время очередной фигуры, – но, по-моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.

– Пора ему привыкать, – весело ответила я. – После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!

– Элиза, – с шутливым неодобрением заметил Филипп, – боюсь, ты выпила слишком много шампанского.

– Ты прав. – Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. – Я много выпила, Филипп, но сегодня – последний день моей свободы, и я буду делать что хочу. Буду танцевать до рассвета. Нет, до полудня завтрашнего дня, нет, до воскресного утра, а потом упаду и засну, навечно засну. До самой смерти.

– Элиза, все не так уж плохо, – рассмеялся Филипп. – По крайней мере твой барон богат как сам черт, и я не сомневаюсь, сестренка, ты сумеешь обвести его вокруг своего маленького пальчика.

– Надеюсь. Ой, Филипп, если бы он не был таким безобразным! Он напоминает мне поганку, такую расплывшуюся и бородавчатую. Бррр…

Мазурка закончилась. В перерыве между танцами я услышала, как дворецкий объявил еще одного гостя:

– Господин Арманд Чарльз Александр Валадон, маркиз де Пеллиссьер.

Я взглянула на вошедшего, и… бокал выпал из моих рук. Все разом повернули головы в мою сторону, а слуга опрометью кинулся убирать осколки.

– Элиза, что с тобой, тебе плохо? Ты побледнела как полотно.

– Филипп, скорее уведи меня отсюда, – прошептала я. – Уйдем прямо сейчас!

– Но почему…

– Прошу тебя, умоляю!

Филипп вывел меня из залы и усадил в гостиной, в нише окна.

– Тебе принести воды со льдом? Мороженого? Зачем ты столько пила…

– Филипп… – Меня трясло. – Филипп, это он. Это тот человек… из леса.

– Кто, Элиза?

– Маркиз Пеллиссьер, Филипп.

Филипп побледнел.

– Боже…

Я смотрела на брата с мольбой.

– Как нам быть, Филипп? Если он меня увидит, он скроется. Убей его! Мы… Я… Я так его ненавижу, Филипп! Надо что-то придумать!

Филипп нахмурился и пристально посмотрел на меня.

– Ты уверена, что это он, Элиза? – спросил немного погодя брат. – Ты не могла обознаться?

– Нет, Филипп, клянусь тебе, нет! Я его сразу узнала! Я… Я даже разглядела шрам на щеке, там… там, где я ударила его кнутом. Филипп, Боже мой, мне нехорошо.

Филипп обнял меня за талию.

– Постарайся взять себя в руки, Элиза, и выслушай меня. Ты в состоянии идти самостоятельно? – Я кивнула. – Тогда ступай в библиотеку и жди меня там. Все не так просто. Он влиятельный господин, один из любимчиков Наполеона. Я разыщу Оноре, и мы решим, что делать. Все будет хорошо, Элиза, обещаю тебе. А сейчас иди.

Закрыв за собой дверь библиотеки, я прислонилась к косяку и закрыла глаза. Сердце мое, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, мне не хватало воздуха. С трудом я добралась до стеклянной двери, выходящей на балкон, и распахнула ее. Ночная прохлада ворвалась в комнату, прояснила мысли. Внезапно я успокоилась, и тогда ко мне пришла злость.

Как он посмел! Как смел он явиться в этот дом накануне моей свадьбы?! Ничего, он поплатится за дерзость. Уж в этом я была уверена! Филипп и Оноре не дадут ему уйти: в том, что касается защиты моей чести, я могла положиться на братьев. Да, они подчинились приказу дядюшки и не разыскивали моего обидчика, но если он сам явился в наш дом… что ж, тогда они уничтожат его как опасного, злого зверя, каковым он, по сути, и является.

Нет, они не станут выяснять отношения прилюдно, не сделают ничего такого, что может бросить тень на мое имя. Разговор произойдет с глазу на глаз: «Добро пожаловать в замок Лесконфлеров, сударь. Мы рады видеть вас на свадьбе сестры. Как мы понимаем, вы уже имели счастье с ней видеться. Как, вы так не считаете? Припомните, сударь. Припомните то, что случилось шесть недель назад…»

И вот тогда они, укрывшись от любопытных глаз, обсудят все условия дуэли. Филипп, прекрасный фехтовальщик, маэстро шпаги, предложит оружие. Оноре будет секундантом. Филипп Лесконфлер и Арманд Валадон со шпагами в руках встанут друг перед другом. Я уже почти слышала веселый звон скрестившихся клинков, тяжелое дыхание мужчин, видела ловкие выпады. Филипп немного учил меня фехтованию, и мне нетрудно было представить каждый жест дуэлянтов.

«Убей его за меня, Филипп, – повторяла я про себя. – Проткни его насквозь и принеси мне его сердце на кончике шпаги!»

Дверь открылась. На пороге стоял маркиз Пеллиссьер, а сзади, вплотную, – Филипп и Оноре. На губах маркиза играла циничная усмешка, та самая, что преследовала меня во сне и наяву вот уже шесть недель. Он переступил через порог. Оноре и Филипп вошли следом и закрыли дверь.

– Прошу вас, господа, не так напористо, – сказал маркиз. – Мне чертовски жаль испортить бархат.

– Напрасные опасения, милорд, – ласково ответил Филипп. – В гробу прореха на спине будет незаметна. Напротив, все будут восхищаться тем, как хорошо вы смотритесь в состоянии вечного покоя.

Нож Оноре упирался в спину маркиза.

– Это наша сестра, милорд, – представил меня Оноре, – но, боюсь, представления излишни. Вы уже знакомы.

– Разве? Я не припомню, когда имел счастье.

Я вышла из тени на середину комнаты, где было светлее. Лицо маркиза расплылось в насмешливой улыбке.

– Ну конечно, теперь вспомнил. Тогда, мадемуазель, вы были одеты по-другому. Если бы не ваш наряд тогда…

Оноре ткнул его под ребра.

– Похоже, вы забыли приличия в том же лесу, в котором моя сестра оставила честь, – резко сказал Оноре. – Но быть может, вы оба восстановите утраченное, если месье поведет себя как джентльмен. Вы не припомните, о чем мы с вами толковали несколько минут назад?

– Разумеется, помню. Острие вашего ножа хорошо освежает память, мой друг, – ответил маркиз. – Но, уверяю, у вас нет необходимости в таких грубых приемах. Мы ведь не в Сицилии.

– Мы – корсиканцы, сударь, – мрачно поправил гостя Оноре. – В наших жилах течет горячая корсиканская кровь, такая же, что и у императора. И, как и он, мы не прощаем оскорблений, но, как и он, мы умеем быть благоразумными.

– Предмет переговоров – ваша жизнь, – заговорил Филипп.

– Какие переговоры? – возмутилась я. – Что еще за переговоры? Почему он еще жив?

– Минутку, Элиза, – перебил меня Оноре. – Ну так как, милорд, вы приняли решение?

– Слово «решение» подразумевает выбор, – холодно заметил маркиз. – А у меня, насколько я понимаю, выбора нет.

Арманд Валадон шагнул ко мне, и я не отстранилась, не отступила. Я встретила его взгляд спокойно и холодно, хотя сердце мое разрывала ненависть. В этом человеке было нечто грозное и неотвратимое, словно он был вестником грозного рока или самой смерти. Маркиз склонил голову.

– Мадемуазель Лесконфлер, не окажете ли вы мне честь, приняв мою руку и сердце?

– Что?!

Возмущенная, я обернулась к братьям.

– Так вот, значит, как в вашем представлении выглядит защита чести сестры? Трусы! Да я лучше умру, чем выйду за злодея! Дай мне свой нож, Оноре, – потребовала я, протянув руку, – я убью его своими руками, как и обещала. Вот так братья! Лучше бы я попросила помощи у малолетних детей!

– Элиза, – вспыхнул Оноре, – успокойся. Это была идея Филиппа. Я всегда был за то…

– Брак – наилучшее решение, – с холодной улыбкой объявил Филипп, – для всех присутствующих.

– Вы испугались! Вы струсили перед императором! Стыдитесь! Франции не нужны трусы! Выйти за него замуж? Одна мысль об этом для меня оскорбительна!

– Я с вами совершенно согласен, мадемуазель, – заявил с улыбкой маркиз. – Может быть, мы сможем достичь понимания, и тогда…

– Мне не нужно никакого понимания, – отрезала я, – мне нужна твоя кровь!

Маркиз зевнул и опустился в кресло.

– Разберитесь пока между собой, господа, а я подремлю. Дадите мне знать, когда придете к общему мнению.

– Ты выйдешь за него замуж, – твердо заявил Филипп. – Элиза, побудь с господином маркизом, пока мы с Оноре займемся приготовлениями. У вас есть час на то, чтобы поближе познакомиться, прежде чем вас объявят мужем и женой.

– Познакомиться?! Обвенчаться?! – кричала я. – Вы, должно быть, шутите!

– Поверь мне, Элиза, – устало объяснил Филипп, – это единственный выход, наилучший. – Он повернулся к моему новоявленному жениху: – Не пытайтесь улизнуть, милорд. У окон и дверей я выставил вооруженную охрану. Им приказано убить вас, если вы появитесь без сопровождения одного из нас.

Маркиз кивнул и, зевнув, закрыл глаза. Оноре и Филипп вышли, оставив нас наедине.

Я нервно мерила шагами комнату. В те минуты я ненавидела братьев сильнее, чем своего обидчика. Они меня предали. Мне не у кого искать помощи. Я остановилась и украдкой взглянула на дремлющего маркиза. Сложив на груди руки, он тихонько посапывал.

Я топнула ногой.

– Как вы смеете спать? Немедленно проснитесь и убирайтесь отсюда!

Он приоткрыл один глаз.

– Простите меня, мадемуазель, но у меня сегодня был трудный день, а вечер, кажется, предстоит еще более утомительный.

– Убирайтесь! – Я указала ему на дверь. – Вы меня слышите? Убирайтесь немедленно! Сейчас же!

Маркиз поднял брови.

– Чтобы угодить в объятия стражников? Вам ведь этого хочется, не так ли? Нет уж, спасибо, мадемуазель, я лучше останусь здесь.

– Вы… Вы – ничтожество! – сказала я – Вы самый ничтожный червь, вы – хам, меня от вас тошнит!

– Прошу прощения, мадемуазель, за то, что мой вид вызывает в вас такие неприятные чувства. Большинство женщин реагируют на меня по-другому.

– Большинство женщин, – фыркнула я, – безмозглые создания. Я знаю, что вы из себя представляете. Жестокий, самодовольный, бесчувственный хам. Скот. Животное. В вас нет ни на грош порядочности!

– Порядочность, воспитание, хорошие манеры… До сих пор меня никто не обвинял в отсутствии оных. Другое дело, что я веду себя в соответствии с обстоятельствами, а в вашем конкретном случае обстоятельства меня подвели. Как мне, по-вашему, следует обращаться с дамой, знакомство с которой было достаточно кратким и которая, кажется, очень скоро станет моей женой? Наша первая встреча состоялась при весьма пикантных обстоятельствах, и я смело могу сказать то же, что и вы: я видел вас, мадемуазель, такой, какова вы есть на самом деле – блудливой, капризной и бешеной, – закончил свою сентенцию маркиз и со вздохом заключил: – Да, моя маленькая леди, вы – дикарка, и перспектива заполучить вас в жены меня пугает.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? – Я сжала кулаки. – Вы… Вы подло на меня напали. Вы – самодовольная свинья! Ублюдок! Скотина!

– У вас весьма обширный лексикон, – заметил Валадон. – Должно быть, вы владеете полным набором площадной брани.

– Вы – отвратительный, ужасный человек!

Валадон надо мной смеялся.

– С трудом верится, что в наш просвещенный век супружество должно быть неизбежным следствием краткого альянса. Провинция… Отсталые нравы…. И я, похоже, попался в лапы грубых, дурно воспитанных людей…

Я пошла на него с кулаками.

– Если уж кого называть грубияном, так это вас!

– … пытающихся взвалить вину за незначительное происшествие…

– Ничего себе незначительное!

– … на плечи жертвы.

Я онемела от такой наглости. Он встал с кресла и прошелся по комнате.

– Очень мило, – заметил маркиз, взглянув на мой портрет работы Давида, где я была изображена в образе Дианы-охотницы. Портрет был написан по заказу Наполеона к моему шестнадцатилетию. – Но не вполне точно. Чтобы передать эти искры в глазах, этот румянец и эту поразительную особенность – набухание груди, когда вы сердитесь, нужна кисть посильнее. Эта картинка слишком слащава, слишком невинна. А вы не невинны, Элиза, вы никогда не были невинной овечкой.