Минул полдень, солнце стало клониться к горизонту, а затем исчезло за далекими горами. Лишь почувствовав живительную прохладу ночного воздуха, Десса заметила это. Она так и не нашла дорогу. Она вообще ничего и никого не нашла.

Но тут ей на помощь неожиданно пришла ночь. Едва сумерки сгустились, она заметила вдалеке справа слабый огонек. Кто-то зажег лампу или развел костер.

Девушка всхлипнула и пошла прямо на это желтое пятнышко. Она и сама не знала, сколько раз спотыкалась, падала и снова поднималась. Ее время было на исходе, ее силы были исчерпаны. Скоро она упадет и уже не сможет встать.

Десса хотела крикнуть, позвать на помощь, но из пересохшего горла вырвалось лишь хриплое сипение. Неужели она прошла столько миль, чтобы умереть так глупо – именно тогда, когда спасение рядом?

Что последовало за этим молчаливым спором с самой собой, девушка помнила весьма смутно. Оступившись в очередной раз, она слабо вскрикнула, и тут вдруг дверь дома, который неожиданно оказался много ближе, чем ей казалось, распахнулась, выпустив в ночь целый сноп золотистого света. И вот тогда, собрав последние силы, Десса закричала так, как не кричала еще никогда в жизни. Потом ее ноги подогнулись, и она стала падать назад и немного вбок, но вместо удара о жесткую землю внезапно почувствовала надежные сильные руки. Мужчина успел подхватить ее, и вскоре голова девушки лежала на мускулистой груди, от которой уютно пахло дымом и кожей.

Когда она пришла в себя, то увидела склонившееся над ней бородатое лицо. Это оказался не тот мужчина, что принес ее сюда: он был почти седым, гораздо меньше ростом, более жилистым и волосатым, и от него исходил запах лошадей и табака. Нет, ее спас кто-то другой. Но это уже не имело значения. Главное, она жива. Господи, какое счастье!

Мужчина протянул ей жестяную кружку с водой, и Десса жадно схватила ее, намереваясь осушить одним глотком, но тут ей на запястье легла его старческая рука с узловатыми пальцами.

– Осторожно, не все сразу. Пей медленно, по глоточку, иначе сведет желудок.

Она послушно кивнула, немного отхлебнула из чашки и с любопытством огляделась по сторонам.

Небольшая комната. Грубо сколоченные скамьи, длинный стол, четыре стула, плита, на которой что-то побулькивает в огромном котле, вдоль одной из стен – шкафы и полки, и, наконец, окно – то самое, сквозь которое она увидела спасительный свет. Источником его оказалась самая обыкновенная керосиновая лампа – довольно грязная, с простым закопченным стеклом и небрежно прикрученным фитилем, но Дессе она казалась самой замечательной лампой в мире.

Здесь жили одни мужчины, отсутствие женской руки чувствовалось сразу.

– А где… – сделав еще глоток, робко начала она, но старик, заговоривший практически одновременно с ней, перебил ее:

– Скажи на милость, что заставило столь юное прелестное создание шлять… хм… бродить ночью по этой пустыне?

Прежде чем она успела ответить, дверь распахнулась, и девушка испуганно съежилась, лихорадочно ища, куда бы спрятаться. Неужели этот жуткий Коди все-таки нашел ее?

– Ну, ну, что ты, – успокоил ее старик. – Это всего лишь Бен, Бен Пул. Это он нашел тебя и принес сюда. Не бойся его, девочка. Он, конечно, здоровяк, но и мухи не обидит.

Старик продолжал ласково похлопывать ее по руке, но Десса никак не могла успокоиться до тех пор, пока огромная темная фигура, перешагнув порог, не попала в полосу света и не оказалась молодым гигантом с целой гривой белокурых волос, тонким, красивым лицом и самыми добрыми голубыми глазами, какие ей когда-либо доводилось видеть, обрамленными густыми черными ресницами, поневоле наводившими на нелепую мысль о том, что он их красит. Ну и великан! Ну и красавец!

Смущенная тем, что так откровенно разглядывает своего спасителя, Десса перевела взгляд на его широкую грудь, на расстегнутый ворот выцветшей рубашки… Да, именно там и покоилась ее голова, когда он нес ее сюда.

По ее щекам заструились непрошеные слезы. Мужчина молча переводил взгляд с одного предмета на другой с таким видом, словно оказался здесь впервые, старательно избегая при этом ее глаз.

– Ну вот и ладно, – мягко сказал старик. – Теперь тебе надо лечь и немного поспать. Завтра наступит новый день, и все образуется. Здесь тебя никто не обидит. Верно, Бен? Да, кстати, – спохватился он, комично всплеснув руками, – я же забыл представиться! Меня зовут Вилли, Вилли Мосс, а это – Бен Пул… впрочем, кажется, я это уже говорил…

Он продолжал что-то говорить, но Десса, убаюканная спокойным журчанием его голоса, уже засыпала. Последнее, что она увидела перед тем, как ее глаза закрылись, была широкая спина белокурого гиганта, который выходил из хижины, так и не сказав ни слова.

2

Бен захлопнул за собой дверь и остановился, глядя на угольно-черный купол неба, усыпанный мириадами звезд. Тоненький серп луны скрылся за горизонтом вскоре после наступления сумерек.

Девчонке повезло. Если ее кто-то искал, луный свет стал бы ее смертельным врагом. Он вдохнул полной грудью ночную прохладу и медленно, словно желая вобрать в себя всю ее животворящую силу, выдохнул. Того, кто решится хоть пальцем тронуть это несчастное, беззащитное создание, нашедшее приют в его доме, ждет крайне незавидное будущее. Ведь достаточно лишь раз взглянуть на нее, чтобы понять: она просто не может быть в чем-либо виноватой…

Он тряхнул головой и горько усмехнулся своей глупости. Как это можно – увидеть женщину и тут же потерять голову? Да, такое с ним было впервые. Ему всегда было мучительно трудно общаться со слабым полом; он смущался, говорил что-то невпопад, если вообще говорил, так как обычно предпочитал молчать, почему, собственно говоря, и предпочитал избегать женское общество. А все потому, что он рос без матери, – считала Мэгги, и добавляла, что мужчина, привыкший убивать с четырнадцати лет, иначе и не может.

Своего первого врага Бен убил в Геттисберге.

Два года спустя, едва достигнув шестнадцати, в Ричмонде он присоединился к генералу Ли, даже не подозревая, сколько душ загубил этот переживавший свои последние дни славы, гордый и непреклонный лидер конфедератов. Впрочем, когда Ли сдался Гранту, Бен горевал недолго – к тому времени он уже слишком измучился и наголодался, чтобы продолжать отстаивать обреченные идеалы Юга. Теперь он старался не вспоминать о войне: во-первых, она давно закончилась, а во-вторых, убийства на поле боя все равно не считаются таковыми, а потому и не должны бередить его совесть. Его душа болела о другом – о том, что совсем недавно он снова был вынужден убить…

Там, в доме, спала самая прекрасная женщина из всех, кого ему когда-либо доводилось встречать. А исполосованные колючками руки, сожженная солнцем кожа и изодранное в клочья платье лишь дополняли картину несчастья, ничуть не вредя облику их хозяйки. Но ее прелесть этим не ограничивалась. Она сказывалась во всем – даже в том, как эта испуганная малышка интуитивно доверилась его рукам на тех последних ста ярдах до жилища, которые девушка уже не могла пройти сама. Одна мысль о том, что ей, должно быть, пришлось пережить, была для него невыносима; представляя же себе, что бы он сделал с виновником ее несчастий, Бен невольно сжимал свои огромные кулаки.

Он поверил ей безоговорочно, едва взглянув в ее глаза, сказавшие ему яснее всяких слов: «Я многое испытала, и поверь, я страшно устала и несчастна. Я – жертва, и я так больше не могу!» Но, даже оставаясь жертвой, она была выше всего, что бы с ней ни приключилось. Гордость ее осанки, искренность взгляда, готовность забыть о страхе и, собрав последние силы, снова броситься на защиту своего достоинства – все это Бен увидел сразу. Но в то же мгновение он понял и кое-что другое. Эта девушка не про него. Она родилась и выросла в другом мире, в мире благополучия и достатка, и когда все ее беды останутся позади, она даже не взглянет на него. Да и кто он, собственно, такой, чтобы претендовать на это?

В самом деле, кто он такой? Бродяга без кола без двора, привыкший считать своим домом тот, где живет сейчас. Когда ему нужна была женщина, он шел в салун «Золотое солнце», брал первую попавшуюся, а через пару часов грубых ласк в ее до тошноты надушенной постели уходил спать в прерию – на свежий воздух, на пусть жесткую, но не продажную землю. Таким он был всегда, таким навсегда и останется. А это значит, что милая хрупкая девушка, спящая сейчас под отеческим присмотром Вилли в хижине, никогда не взглянет на него, как на равного. Может, это и к лучшему. Может, там, в незнакомом ему мире, у нее давно уже есть жених. Что же касается его, Бена Пула, то ему остается лишь обожать ее на расстоянии. И чем больше будет это расстояние, тем лучше. Для них обоих.

Едва она взглянула на него, так наивно и доверчиво, он сразу понял, что грязь прошлой жизни никогда не позволит ему приблизиться к ней. Впрочем, девушка, не ведая о том, что тяготит его душу, могла под влиянием минуты проникнуться к нему искренней симпатией. Можно было бы, конечно, воспользоваться этим, отнестись ко всему происходящему как к игре, наконец, просто обмануть ее… Но он всю жизнь ненавидел людей, легко творивших подобные обманы, и не собирался им уподобляться.

В ту ночь Бен долго не мог уснуть. Земля казалась жесткой, как никогда, каждый камешек впивался в его плоть, не давая успокоиться, будоража, будя желание, которое, просыпаясь в молодом, полном сил теле, растекалось по нему могучей волной, вздувая жилы, кипя под самой кожей, доставляя мучительно-сладостную боль.

Когда Вилли Мосс вышел на рассвете облегчиться за лагерем, Бен неохотно поднялся и, тяжело ступая, направился к нему.

– Как она там? – буркнул он, останавливаясь в нескольких футах от старика.

– Нормально, – отозвался тот. – Бедная малышка! Все ноги в кровь сбила. Ей теперь и дюйма не пройти. Да, кстати, она направляется в Виргиния-Сити, как и мы, вот я и пообещал взять ее с собой. Когда ты приладишь наконец к повозке это чертово колесо, разумеется.

– Зачем ты это сделал? – спросил Бен сквозь зубы, готовый в этот момент придушить своего товарища.

– Я же сказал, она не может идти, – ответил Вилли, окидывая его быстрым проницательным взглядом. – Да что это с тобой, парень?

– Не может идти, значит, пусть остается здесь, – с трудом выдавливая слова, произнес Бен, – а мы потом пришлем к ней кого-нибудь… женщину, например, которая… которая сможет ей помочь. Здесь с ней ничего не случится, да и подождать-то придется всего один день.

– Смотрю я на тебя, Бен Пул, и удивляюсь, – покачал головой Вилли. – То ли ты еще не проснулся, то ли у тебя за ночь совсем крыша съехала. Бросить эту кроху здесь совсем одну? После всего того, что ей пришлось пережить? А если сюда заявится какой-нибудь мерзавец, скажем, один из тех, от кого она убежала, что тогда? Да как только такое могло прийти тебе в голову?!

– Да ладно тебе, – смущенно пробормотал Бен. – Я вовсе не имел в виду ничего такого, просто… А, черт с тобой, пойду займусь колесом. Нам и вправду пора убираться отсюда, а то Бенноны решат, что зря тратят на нас деньги.

– Вот так-то лучше. А я пока что приготовлю завтрак. Когда будет готов, крикну.

– Побереги глотку, мне придется изрядно повозиться, и я не хочу отвлекаться. Поем, когда доберемся до города. – Бен даже зубами скрипнул, говоря это, так ему хотелось есть, но он не сможет проглотить ни куска, находясь рядом с этой малышкой.

Вилли пошел прочь, качая головой и бормоча что-то себе под нос. Бен горько усмехнулся. Он намерен держаться от этой девицы подальше, а старик пусть думает что хочет. Уже одно ее присутствие где-то неподалеку волновало его, заставляло нервничать, мешало сосредоточиться на работе.

Интересно, а что бы она сделала, если бы он не стал бороться с собой, а просто обнял бы ее и крепко прижал к себе? Стала бы кусаться и царапаться? Ну, это еще не самое страшное. Он боялся не этого. Он боялся слов. А если, наоборот, начнет мурлыкать, как довольная кошка, что тогда делать ему? Вот ведь задача…

Пытаясь поставить на место упрямое колесо и предаваясь попутно своим невеселым мыслям, Бен не сразу заметил, что девушка вышла из дома. Их взгляды встретились, и он поспешно отвел глаза, делая вид, что всецело поглощен работой, но продолжал исподтишка наблюдать за ней. Она улыбнулась ему и, слегка прихрамывая, направилась к умывальнику. Мягкие лучи утреннего солнца ложились золотистым ореолом на ее волосы, которые, хотя и отчаянно нуждались в расческе, своим матовым блеском напоминали полированное ореховое дерево.

– Занимайся делом, дурак ты этакий, и нечего по сторонам глазеть! – зло буркнул себе Бен и с утроенной силой взялся за колесо. Но когда она, ополоснув лицо, возвращалась назад, он снова поднял глаза от работы. Это было выше его.

Девушка выглядела усталой, но вовсе не казалась сломленной. Высоко поднятая голова и гордо расправленные плечи говорили об этом красноречивее всяких слов, и даже ее хромота вызывала сочувствие, но вовсе не казалась жалкой. Тот, кто довел ее до этого, должен ответить. Гореть ему в аду! Бен от души презирал людей, способных поднять руку на слабых и беззащитных. Мужчина, обидевший женщину или ребенка, переставал быть для него человеком.