Эми Чжан - Останься со мной

После того, как Лиз высадила ее у дома, Кенни пошла к себе, где разрыдалась так отчаянно, что ее стошнило, но каким-то чудом ей удалось убедить себя, что это токсикоз, хотя срок у нее был примерно полтора месяца. Она полезла в душ и там вдруг по-настоящему осознала, что беременна. Когда экспресс-тест на беременность показал, что она в положении, сердце чуть не выскочило у нее из груди, но потом она убедила себя, что это ошибка, и не стала ничего предпринимать. Когда месячные так и не пришли, она наконец-то поставила в известность Лиз и Джулию, и теперь, положив ладони на живот, Кенни впервые поверила, что в ней зреет новая жизнь.

И вот, в какой-то момент во время мытья головы, смывая шампунь и нанося на волосы кондиционер, она перестала глупить и почувствовала, что любит своего будущего ребенка.

Ее изумляло, что в ней что-то есть, нечто живое, которое дышит – говоря образно, конечно, – и растет с каждым мгновением. И вдруг она стала ей очень дорога – жизнь. Она никогда не ценила ее так, как сейчас.

Она хотела этого ребенка.

Кенни всегда любила детей.

Прежде она вообще не знала никаких забот. Родители ее чрезмерно опекали – если не родители, то брат. Кенни росла в полнейшем благополучии, ее оберегали, баловали, и за свою жизнь она мало чему научилась, разве что лгать, – необходимый навык, если она хотела иметь хотя бы некое подобие личной жизни. Психически Кенни была моложе, чем Лиз и Джулия, и ей это не нравилось.

В тот вечер в ванной Кенни рыдала долго и безутешно, как никогда. Плакала и плакала, пока из душа не полилась ледяная вода. Плакала, потому что хотела невозможного.

После того как мама забарабанила в дверь ванной, спрашивая, почему она там торчит так долго, Кенни вышла из душа, оделась и всю ночь не могла уснуть.

Сидела в темноте, перебирая возможные варианты. Держа ладони на животе, она обнимала зреющую в ней жизнь и пыталась найти путь, достаточно широкий, по которому они могли бы идти вдвоем.

На ее счете в банке 639 долларов и 34 цента, которые она скопила за лето, работая в «МакХрени». На эти деньги, возможно, удастся протянуть месяц, снимая жилье в одном из отвратительных домов у шоссе. Правда, родители, на правах опекунов, вряд ли позволят ей пользоваться счетом.

Она могла бы обратиться за помощью к брату, только вот он сейчас на другом конце страны, да и вряд ли согласится помочь. Его девушки наверняка тоже делали аборты, но он примет сторону родителей.

Допустим, она могла бы жить у Лиз или у Джулии. Но ведь она все равно останется в Меридиане, и народ рано или поздно узнает про ее позор. Конечно, ей незачем перебираться к Лиз или Джулии, пока родители не вышвырнут ее из дома, а они не вышвырнут, пока не узнают, что она беременна, а если узнают, растрезвонят на весь город. Замкнутый круг.

Примерно в три часа ночи слезы у нее иссякли, и Кенни решила, что хватит искать выход.

И стала думать о ребенке.

Это мой ребенок, повторяла она про себя.

Ей было все равно, кто это будет: мальчик или девочка. Спустя час она уже выбрала имена для обоих – идеальные имена. Она хотела купить детскую одежду. И детское кресло в автомобиль. Она мечтала о будущем, которое она построит самостоятельно.

Но, свернувшись клубочком под одеялом, прислушиваясь к собственному дыханию, Кенни вновь расплакалась, ведь она понимала, что все это только мечты, неосуществимые мечты.

Невозможное.

Лиз закопошилась за рулем, доставая телефон из заднего кармана. Машина чуть вильнула, и у нее перехватило дыхание. Некое странное чувство поднялось в груди – то ли страх, то ли предвосхищение. Но это чувство тут же исчезло, и ею вновь овладела опустошенность.

Она разблокировала телефон, открыла «Фейсбук» и принялась листать фотографии, пока не нашла ту, что искала. Снимок был сделан летом, перед тем, как они пошли в восьмой класс. Все трое стоят на фоне местной ярмарки. На Джулии солнцезащитные очки, которые она только что купила у лоточного торговца; Кенни держит в руке тарелку с жареными солеными огурцами.

С тех пор они больше ни разу не посещали ярмарки, хотя Кенни частенько напоминала им про те огурцы, недвусмысленно намекая, что она не прочь повеселиться, как тогда. Но притягательность карнавальных игр и аттракционов под открытым небом исчезла.

На фотографии Джулия все еще красивая, сияющая и абсолютно жизнерадостная. И незамутненная, не затронутая ядом, сочащимся из ее пор. А Кенни… Она, конечно, смеется, смеется, как всегда раньше смеялась – так громко и заливисто, что эхо ее смеха докатывается до Лиз сквозь все минувшие годы, тайны и ошибки. Боже, когда она слышала последний раз, чтобы Кенни так смеялась?

Это была фотография «до того», и у Лиз защемило сердце.

Она смотрела на телефон. Ей хотелось вернуться назад. Хотелось снова стать маленькой девочкой, той, которая думала, что пьянеешь только тогда, когда взлетаешь на качелях, и больно бывает только тогда, когда падаешь с велосипеда.

Я хочу вернуться назад.

Я тоже хотела, чтобы она вернулась.

В «Мерседесе» тихо.

И потом…

– Хочешь, я пойду с тобой? – спрашивает Лиз.

Кенни кусает губу. Глаза у нее закрыты, но Лиз замечает на ее ресницах слезы, она пытается их сдержать. На лице Кенни ни следа косметики. Лиз не помнит, когда последний раз она видела Кенни без макияжа.

Для Лиз это невыносимо. Она придвигается к подруге, крепко обнимает ее, пытаясь проглотить комок в горле.

– Ну что ты? – произносит она с мольбой в голосе. – Все будет хорошо. Договорились?

Кенни кивает ей в плечо, но не отвечает. Выбирается из машины.

Лиз сидит одна на парковке. Вот она снова – тишина. Ширится, стучит. Наконец Лиз встрепенулась. Яростно вставляет ключ в зажигание, с визгом задом выезжает с парковки. Она едет на автозаправку, где хватает пачку презервативов и со стуком кладет ее на прилавок, с вызовом глядя на продавца: ну-ка, попробуй, скажи хоть слово.

Она возвращается к клинике и, когда Кенни выходит, дает ей презервативы. Кенни смотрит на них.

– Мне нельзя, – говорит она. – Как минимум месяц. Я скажу Кайлу, что у меня месячные.

Целый месяц? – едва не срывается с языка у Лиз, но не срывается.

– На всякий случай.

Кенни зажимает презервативы в ладони, убирает их в сумочку, не глядя на Лиз.

И только потом, когда уже слишком поздно, Лиз задумывается о том, что она, возможно, совершила ошибку. Ну же, хочет сказать она. У тебя есть Кайл. У тебя есть мы.

Лиз высаживает Кенни и смотрит, как та заходит в дом. Потом начинает плакать. Плачет, ведя машину, и ей все равно, что она не видит дорогу.

У тебя по-прежнему есть я.

Когда тебя забывают, самое страшное, пожалуй, – это наблюдать со стороны.

Я наблюдала за тем, как она плачет. Видела ее тихие слезы и такие, что едва сочились. Видела слезы, что изливались вместе с судорожными рыданиями. Все эти слезы проскальзывали сквозь мои пальцы, когда я пыталась их поймать, и разливались вокруг нее океанами.

Я наблюдала, как она высекает свои ошибки в камне, и они громоздятся вокруг нее. Превращаются в лабиринт с высокими стенами, поднимающимися до небес. Она не училась на своих ошибках и заблудилась в их лабиринте. Она ни во что не верила и потому не пыталась найти выход.

Я наблюдала, как она пытается самостоятельно справиться со своими страхами. Гордость мешала ей обратиться за помощью, упрямство – признать, что она боится. Она была слишком юной, чтобы бороться с ними, и слишком усталой, чтобы убежать от них.

Я наблюдала, как Лиз взрослеет.

У тебя по-прежнему есть я.

После обеда у них состоялось внеплановое школьное собрание.

Директор учредил ВШС – именно так их называли на самом деле – в минувшем году для «поднятия боевого духа учащихся», отсутствие которого считалось официальной причиной того, что показатели успеваемости учащихся школы Меридиана в этом году снова оказались ниже стандартов, установленных в штате. Никто не возмущался, поскольку учебный день сократили и во второй половине дня они бездельничали.

Сегодня между учителями проводилось соревнование по броскам со штрафной линии, а «Будущие фермеры Америки» (клуб, который частенько высмеивала Лиз) организовали мероприятие по сбору средств для своей весенней поездки на Международную выставку достижений молочного хозяйства: они предложили учащимся платить деньги за право голосовать за учителя, который должен будет поцеловать свинью (слишком уж все просто). Было собрано более двух тысяч долларов.

Лиз вспомнила, почему она раньше любила школу. Она давала ей временное избавление от тишины огромного дома. В школе всегда было шумно, всегда полно самых разных раздражающих людей. Но в какой-то момент между десятым и одиннадцатым классом школа тоже стала вызывать у нее отторжение, потому что теперь школьные коридоры заполняли люди, которым она испортила жизнь.

По пути в спортзал Лиз встретила Лорен Мелбрук. После того, как они с Джулией и Кенни на газоне перед ее домом краской написали слово «ШЛЮХА», Лорен как-то поблекла. Лиз знала, что она входила в группу пропагандисток трикотажных комплектов от Ральфа Лорена, но, разумеется, те отмежевались от нее после того, как они выложили в «Фейсбук» обличительные фотографии. Ходили слухи, что Лорен подсела на героин, и, хотя Лиз знала, что слухи не всегда достоверны, Лорен действительно теперь водила дружбу с компанией ребят, которые слыли наркоторговцами.

Лиз заняла место в первом ряду с другими девчонками и парнями, которые посещали «правильные» вечеринки, носили «правильную» одежду и целовались с «правильными» людьми, но, пока она там сидела, ее взгляд упал на округлившийся живот Сандры Гаррисон. Та забеременела где-то спустя год после того, как распустили слух, что она залетела и сделала аборт. Она рассудила: раз все считали, что она была беременной, надо оправдать эти ожидания. Сандра теперь училась в выпускном классе, но в университет она, разумеется, поступать не будет. А жаль, ведь все шло к тому, что ей должны поручить выступить с прощальной речью на последнем звонке.

А вон и Джастин Стрейес, сидит один-одинешенек на самом краю трибуны. После того как собаки-ищейки обнаружили в его шкафчике наркотики, он стал намного хуже учиться и теперь был на грани того, чтобы получить «неуды» по всем предметам. А ведь в конце восьмого класса по результатам опроса он был признан самым перспективным учеником школы.

Со спортивной площадки понеслись радостные возгласы: мистер Элизер только что выиграл состязание по броскам со штрафной линии. Девчонки вокруг Лиз ликовали, ибо мистер Элизер был самым молодым из школьных учителей – и сексапильным.

Кенни выплясывала на спортивной площадке вместе с остальными девчонками из танцевальной группы. Джулия ждала своего выступления вместе с хором. И даже Джейк торчал на скамейке, ждал, когда придет его очередь выступать в защиту самоуправления учащихся.

Посмотрев на них на всех, Лиз почувствовала себя ничтожеством. Все вокруг нее брызжут талантом – кроме, пожалуй, Джейка. Лиз надеялась, ради блага нации, что его никогда не допустят к управлению государством. И все же даже Джейк был занятен и почти умен, и, когда повзрослеет, думалось Лиз, возможно, составит счастье какой-нибудь девушки. Может быть.

В тот момент Лиз Эмерсон казалось, что она вечно смотрит на людей, которые гораздо, намного лучше ее – такой, как они, ей никогда не стать. Единственное, что у нее хорошо получается, это всех низводить до своего уровня.

В глубине души Лиз надеялась, что она просто еще не нашла своего предназначения; когда собрание кончилось и все устремились к парковке, Лиз выскользнула из толпы и направилась к кабинету школьного методиста.

Вчера она сказала Джулии, что та должна обратиться за помощью. Сейчас и ей представился шанс перестать лицемерить, и она обязана им воспользоваться – это ее долг перед самой собой.

Лиз не хотелось туда идти: они с методистом испытывали друг к другу взаимную глубокую неприязнь с тех самых пор, когда в минувшем году она вспылила в его кабинете: он попытался внушить, что она недостаточно умна и ей нечего делать на курсах углубленного изучения школьной программы, и отказался внести изменения в ее расписание, что позволило бы ей посещать занятия по дисциплинам, которые она хотела изучать.