Ги Бретон - От Анны де Боже до Мари Туше

Одна из них, бог знает почему, оказалась объектом бесконечных насмешек. Звали ее Перетта. Во всем королевстве про нее сочинялись сатирические песенки. Но парижане и тут всех обошли: они научили сорок и прочих говорящих птиц, которых тогда модно было держать дома, произносить ее имя да еще в сопровождении нескольких не очень лестных для его королевского высочества слов.

Кончилось тем, что Людовик XI, которому, разумеется, обо всем докладывали, приказал собрать всех этих птиц, доставить к нему во дворец, записать, откуда принесли каждую и что она умеет говорить.

Те парижане, что научили своих птичек произносить непристойности в адрес Перетты, были схвачены и брошены в тюрьму.

* * *

Мужчины, окружавшие Людовика XI, проявляли, как и он, повышенный интерес к дамам. Одним из таких любителей дамского общества был королевский брадобрей, знаменитый Оливье ле Дэн, по прозвищу Дьявол.

Пристрастие к любовным шалостям привело его, однако, к тому, что он совершил преступление, потрясшее весь Париж.

Некий дворянин был препровожден в тюрьму, едва успев жениться на очаровательной молодой особе. «Ле Дэн, к которому эта особа обратилась с просьбой посодействовать освобождению мужа, как рассказывает историк Дре дю Радье, воспылал к ней любовью и потребовал в награду за освобождение пленника знаков ее высшего расположения.

Красавица, разумеется, отказалась и даже сумела сообщить об этом мужу. Жертва произвола, все свободное время предававшийся воспоминаниям о сладостных ночах, проведенных с молодой женой, подумал, что лучше поделиться хлебом, чем совсем умереть с голоду, тем более что в данном случае с появлением сотрапезника у него не убудет» <Дре дю Радье. Исторические и критические мемуары и анекдоты о королевах и регентах Франции, 1808 г.>.

И потому он сообщил жене, что не возражает, если ей придется оказать милости тому, кто этого требует. Супруга подчинилась без пререканий, потому что была женщиной чистосердечной, а тех, у кого чистые помыслы, трудно судить за поступки.

Дав согласие, она немедленно потребовала:

— Идите же скорее за моим мужем!

Однако, хорошенько поразмыслив, Ле Дэн сообразил, что освобождение узника может не понравиться королю, и испугался.

— Я сейчас же пошлю своего слугу, — заверил он даму.

Слуга, которому Ле Дэн сказал несколько слов на ухо, отправился в тюрьму, где ждал несчастный дворянин, и задушил его…

Слух об этом преступлении очень скоро распространился по Парижу. Но вдова, зная о расположении короля к ее «дружку», сочла за лучшее не заявлять протеста. Лишь через пятнадцать лет после смерти Людовика XI она затеяла процесс против брадобрея. В результате Ле Дэн, как, впрочем, и его слуга, был повешен <Народ отнесся с одобрением к этой казни и даже распевал по этому поводу куплеты.>.

Многие пытаются противопоставить образу Людовика XI, погрязшего в разврате, образ короля, мучимого богобоязнью, чуть ли не суеверного, и столь набожного, что иначе, чем коленопреклоненным, увешанным бесчисленными образками святых и возносящим молитвы, его и представить невозможно.

На самом деле оба этих образа не являются взаимоисключающими. Тот же Дре дю Радье сообщает, что «распущенность Людовика XI нисколько не мешала ему проявлять набожность, которой он предавался с тем большей охотой, что это вовсе не мешало пользоваться всеми радостями жизни».

И добавляет: «Он то требовал, чтобы в указанное место доставили приглянувшихся ему женщин, то давал всевозможные зароки и совершал паломничество в святые места»…

Шалости короля забавляли не только простой люд. Князья из царственных домов развлекались этим не меньше. Карл Орлеанский, например, сидя у себя в Блуа и пописывая баллады, очень любил послушать очередные сплетни из Плесси-ле-Тур.

Как-то вечером, когда один из собеседников выразил сочувствие Шарлотте, по-прежнему томившейся в Амбуазе, другой в ответ на это произнес фразу, которую потом повторил Ф. де Коммин:

— Королева, конечно, не из тех, кто может доставить удовольствие, но женщина она добрая.

Карл Орлеанский расхохотался.

Увы! У бедняги герцога не было ни малейших сомнений в том, что его собственная супруга, Мария Клевская, увлекалась живущими в замке молодыми людьми ничуть не меньше, чем Людовик XI увлекался девицами.

Миниатюрная герцогиня, которой герцог годился в дедушки — он был старше ее на сорок лет, — выросла при Бургундском дворе, имевшем репутацию самого развращенного на Западе. Внешне это была маленькая обаятельная блондинка, носившая расшитые золотом платья и высокие конусообразные головные уборы. Она обожала борзых, украшения и меха. Она сочиняла поэмы, полные нежности и грусти. И как тут было не влюбиться в Марию всем этим молодым людям, которыми окружил ее герцог?

Все вокруг за ней ухаживали, и она не хотела никого обидеть.

Нечего и говорить, что столь благородный характер не мог не доставить ей некоторых хлопот. Так, в один прекрасный день она, к изумлению своего мужа, родила дочь. Какое-то время все со страхом ждали, что теперь бедняга наконец раскроет глаза и осознает свое несчастье. Но нет, маленькая плутовка сумела найти слова, которые не только успокоили герцога, но и наполнили его чувством законной гордости.

Людовик XI все это знал и лишь посмеивался про себя.

Однако когда в 1462 году Мария Клевская произвела на свет мальчика, отцом которого был ее кастелян Рабаданж <Малерб писал: «Было бы безумием похваляться принадлежностью к старой аристократии, ибо чем она старее, тем сомнительнее. Достаточно было одной похотливой женщины, чтобы нарушить чистоту крови Карла Великого или Людовика Святого. И тот, кто считал себя потомком этих великих героических личностей, на самом деле, быть может, происходил от какого-нибудь кастеляна или скрипача…»>, королю стало не до смеха. Потому что этот ребенок, которого Карл Орлеанский без колебаний признал своим, становился наследником Орлеанского дома. Было ясно, что со временем Людовику XI придется считаться с его существованием. До полного осознания случившегося король дошел, когда его пригласили стать крестным отцом новорожденного. Прибыв в Блуа, он позволил себе несколько колких замечаний, смысл которых был ясен любому, но только не Карлу, после чего король вместе со всеми последовал за крестником к купели. Во время церемонии крещения младенец обмочил рукав королевского камзола. У Людовика XI это вызвало страшный гнев. Как человек суеверный, он увидел в случившемся дурное предзнаменование для своего потомства.

И действительно, никто не мог предположить в младенце, щедро окропившем короля Франции, будущего Людовика XII.

Вернувшись в Плесси-ле-Тур, Людовик XI задумался над тем, как бы «нейтрализовать» своего некстати появившегося крестника.

«Надо, чтобы у меня тоже был сын», — сказал он себе. А подумав так, вскочил в седло и направился в Амбуаз, где, позабыв произнести слова приветствия, немедленно потащил изумленную Шарлотту в постель.

В течение некоторого времени король продолжает появляться в Амбуазе и делает все от него зависящее, чтобы обеспечить будущее династии. И в 1463 году Шарлотта сообщает ему о своих «больших надеждах». Людовик XI так счастлив, что даже обнимает жену, «чего с ним не случалось очень давно».

Увы! Вместо сына на свет 23 апреля 1464 года явилась дочь. Еще хуже было то, что девочка оказалась горбатой, уродливой, рахитичной и с искривленной ступней.

Впав в ярость, король покинул Амбуаз, не сказав ни слова Шарлотте, и вновь возвратился в Плесси-ле-Тур.

Вот тогда-то и пришла ему в голову дьявольская мысль: немедленно обручить маленькую калеку с Людовиком Орлеанским.

Недолго думая, он написал «отцу» мальчика о своем матримониальном замысле, забыв, разумеется, сообщить, как сурово природа обошлась с бедной Жанной.

Карл Орлеанский, польщенный предложением короля, тут же согласился, и обручение детей состоялось через четыре дня путем обычной переписки.

Месяц спустя был подписан брачный контракт, к вящему удовольствию Людовика XI, который посмеивался про себя: с Жанной Французской у Людовика Орлеанского никогда не будет потомства. Угаснет последний феодальный род, и все его владения будут присоединены к французской короне.

Тогда же Людовик XI написал своему фавориту Антуану де Шабану, графу Данмартенскому конфиденциальное и очень циничное письмо:

«Господин главный нотариус, я принял решение устроить брак моей маленькой дочери Жанны и маленького герцога Орлеанского, потому что, как мне кажется, содержание их будущих детей обойдется мне не очень дорого. Сообщаю вам, что я полон решимости заключить этот брак, тому же, кто встанет на моем пути, не будет места в моем королевстве».

Вот так, ясно и просто!

* * *

Пока Жанна была маленькой девочкой, все ее недуги не бросались в глаза. К тому же Шарлотта старалась всячески их скрыть с помощью длинных платьев и разных нелепых ухищрений. Когда Жанне исполнилось двенадцать лет, Людовик, уже пятнадцатилетний молодой человек, без конца льнувший к подругам матери, чтобы «в разгар своей цветущей юности поскорее впитать дух сладострастия и похотливости», неожиданно узнал, что ему в жены предназначено уродливое существо, и ужаснулся. С приближением дня бракосочетания Людовик решительно заявил, что отказывается брать в жены кривоножку. Поддержанный в этом матерью (Карл Орлеанский к тому времени уже скончался), он сообщил о своем настроении Людовику XI.

— Уж лучше я женюсь на простой девушке из Боса! — восклицал он неоднократно.

Король страшно разгневался, пригрозил выслать Марию Клевскую за Рейн и предупредил юного герцога, что если он будет упорствовать в своем нежелании, его отправят в монастырь.

В конце концов в 1476 году Людовик Орлеанский был вынужден согласиться на этот брак, но тут же поклялся себе сохранить в неприкосновенности целомудрие Жанны Французской, и потому многие месяцы несчастный юноша спал один. Это стало известно Людовику XI. Разъярившись, он призвал к себе зятя и потребовал, чтобы тот приступил к супружеским обязанностям. А так как юноша не обнаружил никакого энтузиазма, он приказал ему немедленно отправиться в постель к супруге, а придворным медикам встать за дверями спальни.

— Внимательно прислушивайтесь, что там происходит, — сказал он им, — и сообщайте мне, как будут развиваться события.

Четверо свидетелей, спрятавшись за портьерами, ждали очень долго, прежде чем услышали легкий вздох, причину которого никто никогда так и не узнал. Все сразу бросились сообщить об этом королю, который, казалось, был удовлетворен известием.

Гораздо меньше был удовлетворен Людовик Орлеанский, и на другой день изо всех сил постарался забыть об этой кошмарной ночи. С какой-то отчаянной энергией он предался невиданному разврату, затаскивая к себе в комнату всех женщин, которые ему попадались, будь то уличные потаскушки или добродетельные девушки и замужние дамы. В результате одной из таких связей Церковь, между прочим, обрела благороднейшего из своих представителей. Ведь именно благодаря эротическим экстравагантностям герцога Орлеанского и хорошенькой прачки, служившей при дворе, на свет появился достойнейший кардинал де Бюси <Это была не первая прачка, удостоенная подобной чести. Нормандские хронисты утверждают, что мать Вильгельма Завоевателя, имя которой не то Арлет, не то Арлев, как-то «по обыкновению стирала белье у фонтана, а герцог Робер, выглянув в окно своего замка, увидел ее и сразу влюбился, да так, что стал возить ее в дом своих родителей до тех пор, пока они не дали согласие на их брак, если только невеста не возражает, а невеста и не возражала». (Бургвиль. Исследования и Древности герцогства Нормандского).>.

* * *

Спустя год Людовик Орлеанский с полным основанием мог гордиться тем, что уложил к себе в постель всех женщин, живших при дворе в Амбуазе.

Всех, кроме одной. И как раз той, которая хотела бы стать его возлюбленной. Речь идет об Анне Французской, старшей дочери Людовика XI.

Анна давно была влюблена в кузена. Они знали друг друга с детства, и уже тогда изящество, красота, мягкость и элегантность Людовика произвели на девочку сильное впечатление. Настолько сильное, что, когда ей было двенадцать лет, она призналась отцу:

— Мне бы хотелось, чтобы Людовик стал моим мужем.

Король встревожился. Ему не хотелось, чтобы эта любовь разрушила его планы, и потому он тут же занялся поисками мужа для своей рано созревшей дочери. Выбор пал на одного из ближайших советников короля, тридцатитрехлетнего Пьера Боже, человека «мирного, благодушного и доброжелательного». Бракосочетание состоялось 30 ноября 1473 года.