* * *

Время от времени она посылала Карлу нежное письмо, в котором умоляла его вернуться во Францию.

В апреле 1495 года, под давлением Анны де Боже, она написала ему в более категоричном тоне: «Пора возвращаться в королевство, потому что ваше отсутствие оплакивает народ, а вместе с ним и я».

Карл VIII получил этот взволнованный призыв в тот самый момент, когда устраивал великолепный праздник в честь Леоноры, очередной своей фаворитки, и, стало быть, не испытывал ни малейшего желания вернуться во Францию. К тому же свой поход он считал далеко не оконченным. Согласно его замыслам Неаполь был лишь одним из этапов на пути в Константинополь.

— Наша цель пока еще не достигнута, — часто повторял он. — Мы должны добраться до неверных и во имя Господне сразиться с ними.

Но если он и мечтал о захвате турецкой столицы, то не столько ради титула короля Константинопольского, сколько ради того, чтобы завладеть гаремом султана Баязета, о многочисленности которого был очень наслышан. Он уже представлял себя в окружении юных благоухающих негритянок, остриженных наголо берберок и славящихся атласной кожей женщин Кавказа…

* * *

Ночной праздник в честь Леоноры был великолепен. В десять часов вечера, под деревьями ярко освещенного парка, за банкетным столом собрались две сотни гостей. Редкие, сдобренные пряностями блюда разносились в золоченой утвари необыкновенной красоты неаполитанками, одетыми в юбки с разрезом до пояса, сквозь который при каждом шаге открывалось все то, что не следовало бы демонстрировать во время обеда.

Однако прекрасные ножки очаровательных созданий были далеко не самым поражающим зрелищем этого праздника. Фаворитка Карла восхитила и, более того, потрясла присутствующих, появившись перед ними с обнаженной грудью…

Покончив с обедом, гости стали танцевать в парке, а прекрасные служанки, оставив на время свои обязанности, смешались с толпой приглашенных. Одежды на них было очень немного, и вскоре все они были увлечены в тенистые кущи парка.

* * *

В течение многих дней все, кто был приглашен на этот праздник, с восторгом вспоминали сладостные часы, проведенные на травке при лунном свете; но однажды утром один из благородных кавалеров почувствовал непонятное для него покалывание. На следующий день и того хуже, появились боли, а вскоре все тело покрылось мелкими прыщами.

Обеспокоенный больной пригласил врача, который не смог прийти сразу по вызову по той причине, что в одно и то же время все гости короля оказались поражены какой-то странной болезнью…

Несчастные дорого заплатили за миг наслаждения. Тела их от головы до колен покрылись коростой, у некоторых провалились рты, другие ослепли. Последних, впрочем, можно считать счастливцами, поскольку они не могли видеть свое заживо гниющее тело.

Спустя месяц эпидемия в рядах французской армии достигла масштабов подлинного бедствия. Ведь красавицы, прислуживавшие на банкете, были не единственными разносчицами ужасной болезни. Большинство неаполитанок носили «яд» в своей крови, и тысячи солдат очень скоро оказались отравленными. Сотни их поумирали, даже не поняв, откуда на них свалилась страшная болезнь. В те времена много ходило невероятных историй об этом. Некоторые врачи уверяли, что всему виной одна женщина, заразившаяся от прокаженного, другие считали, что все это последствия каннибализма и обвиняли солдат в том, что они ели человеческое мясо, третьи не сомневались, что болезнь появилась в результате сношений какого-то типа с кобылой, зараженной кожным сапом…

В действительности же то был обыкновенный сифилис, завезенный из Америки матросами Христофора Колумба, а оттуда переправленный в Италию испанскими наемниками Фердинанда Арагонского, несчастного Неаполитанского короля, изгнанного со своего трона французами.

< См. Антуана Муза Брассаволе де Ферраре, который рассказывает: «В стане французов была одна знаменитая своей красотой куртизанка, у которой, однако, на матке была гнусная язва. Мужчины, с которыми она сходилась, получали от нее дурную болезнь. Эта болезнь поразила сначала одного, потом двоих, потом сто, потому что она была публичной женщиной и притом очень красивой, а так как человек по природе падок на все вышеупомянутое, многие женщины, имеющие связь с зараженными мужчинами, сами заболевают и передают заразу другим мужчинам».>

* * *

Болезнь распространилась с невероятной скоростью, и вскоре ее обладателями стали многие высокопоставленные люди. У епископов, у кардиналов стали проваливаться носы. Не удалось избежать заразы даже папе Римскому. Тогда сострадательные медики стали с важностью разъяснять, что болезнь эта очень заразная и может передаваться по воздуху, через дыхание, и даже через святую воду. Только так и удалось спасти честь святых отцов.

Карл VIII, перепуганный возможными последствиями указанной болезни, решил незамедлительно покинуть страну, где женщины представляют такую опасность. Дав увенчать себя 25 апреля короной короля Неаполитанского, он 1 мая отправился во Францию, оставив вместо себя вице-короля, храбрейшего Жильбера де Монпансье.

В сущности, Итальянский поход оказался довольно бесславной авантюрой. Король возвратился домой с лицом, тронутым оспой, подхваченной в Асти, с альбомом рисунков, в котором можно было обнаружить «портреты принадлежавших королю девиц» (тех, кого он узнал в пути), и с солдатами, подхватившими «неаполитанскую болезнь», которая впоследствии перевернет жизнь французов и окажет огромное влияние на философские и религиозные идеи XVI века…

* * *

Возвращение оказалось долгим и опасным. Это уже была не легкая военная прогулка в центре Италии, но отступление, грозившее в любой момент обернуться катастрофой.

За один год ситуация резко изменилась. Пока Карл VIII забавлялся в Неаполе, венецианцы — Людовик Сфорца, папа Александр Борджиа, император Максимилиан и Фердинанд Арагонский — объединились в союз и создали сильную армию.

В селении Форново французы чуть было не попали в окружение. Они вырвались из него после тяжелого боя, в котором Карл VIII утратил большую часть своего багажа. Это неприятное происшествие ввергло его в великую печаль, поскольку из Неаполя он вез в качестве трофеев большое количество произведений искусства: ковры, богато оформленные книги, картины, мебель, сукна, мрамор, драгоценности и прочее. Но огорчению его не было предела, когда он узнал, что венецианцы похитили даже лично ему принадлежащий сундук, содержавший не только мощи Св. Дени, которые король повсюду возил за собой, но и тот самый альбом с портретами всех дам, ласками которых он наслаждался в Итальянском походе.

Но как бы там ни было, а после этого сражения венецианцы, преследуемые «французской фурией», больше не осмелились нападать на армию Карла VIII.

Возвращение во Францию после этого, однако, не ускорилось. Напротив, даже замедлилось. Потому что избавившийся от бранных трудов король стал задерживаться буквально в каждом городе, чтобы развлечься с попадавшими ему на пути женщинами <Уже в Сиене его задержали жители, «выставив напоказ местных дам», а в Пизе он увлекся дамой весьма низкого пошиба, заставив армию застрять еще на неделю.>.

15 июля 1495 года французы прибыли в Асти, где королю сообщили, что войска под командованием Людовика Орлеанского попали в окружение в итальянском городе Новара. Это известие очень расстроило Карла.

— Мы должны пойти и освободить его, — заявил он. — Я не собираюсь возвращаться во Францию без герцога Орлеанского. Мы пробудем в Асти столько, сколько потребуется.

Эти прекрасные слова, свидетельствовавшие о благородстве его характера, должны были бы переполнить восхищением сердца солдат и рыцарей, но увы! Они прекрасно знали своего короля и знали также, что освобождение герцога Орлеанского — не единственная причина, удерживавшая Карла в Асти. Здесь он встретил прекрасную Анну Солери, в которую без памяти влюбился.

В течение многих недель связь эта поглощала все его мысли настолько, что он почти забыл об осажденных в Новаре, чья судьба оказалась просто плачевной.

Лишенные пищи, ослабленные дизентерией, эти несчастные все время ждали и надеялись на приход королевской армии. Некоторые, потеряв совершенно надежду, кончали самоубийством. Другие впадали в состояние полной прострации. Людовик Орлеанский был крайне подавлен и одновременно взбешен. Думал ли он когда-нибудь, что ему придется пожинать то, что им же посеяно в Лионе, и что вкус к беспросветному разврату, который он так старательно прививал Карлу VIII, Поставит его на грань смерти в Наваре?

Время от времени из Лиона приходило письмо, в котором Анна с вполне оправданной тревогой интересовалась, что поделывает ее супруг. «Возвращайтесь, — писала она, — вот уже год, как вы покинули меня, и когда приедете, вы, возможно, не узнаете моего лица…»

И Карл отвечал, что прежде всего он должен освободить своего кузена Людовика.

Конечно, это был всего лишь предлог, потому что на самом деле он только и делал, что устраивал всевозможные развлечения да запирался в какой-нибудь комнате вдвоем с Анной Солери.

Но, наконец, он утомился: нет, не от того, чем занимался, а от прекрасной Солери <У этой молодой женщины родилась от Карла VIII дочь, известная под именем Камиллы Пальвуазен. Франциск I оказал ей «большое уважение»…>. И где-то около 10 августа, когда солдаты Людовика Орлеанского дошли до того, что питались выкопанными из земли кореньями, Карл переехал в город Кьери, неподалеку от Турина, где, по сведениям его людей, была обнаружена новая хорошенькая женщина.

Предварительные переговоры с очередной дамой сердца никогда не занимали у Карла VIII много времени; в тот же вечер указанная дама находилась у короля и именно в той позиции, против которой кое-кто смог бы возразить.

Новая любовница невероятно увлекла Карла, и, в который уже раз, он вновь потерял интерес к судьбе своего бедного кузена.

Однако 8 сентября, во время устроенного им бала, он вдруг заметил, что сквозь толпу гостей к нему пробирается запыхавшийся Жорж д'Амбуаз.

— На этот раз, мессир, необходимо действовать, и немедленно. Неприятель ворвался в Новару. Окраины города охвачены огнем пожаров. Герцог Орлеанский в состоянии продержаться всего несколько часов.

Немного раздосадованный Карл все же понял, что пробил час и пора выступать в Новару. Покинув праздник, он отдал приказы, и спустя два часа французы двинулись в путь.

* * *

На рассвете следующего дня он приблизился к войскам, осаждающим город. Но о том, чтобы с ними сразиться, разумеется, не могло быть и речи, и потому Карл VIII с самым решительным видом предложил мир.

В тот же вечер бледный, исхудавший и истекающий злобой на короля, Людовик Орлеанский выехал из города и направился на переговоры о мире. Текст договора обсуждали очень долго. Каждый параграф вызывал бесконечные споры, и подписи под окончательным вариантом документа были поставлены только 9 октября.

Карл, не имея больше причин оставаться в Италии, тотчас вернулся в Кьери, чтобы провести там еще несколько ночей со своей подружкой, и 21 октября отправился во Францию.

Путь домой обошелся без приключений. 7 ноября Карл VIII прибыл в Лион, где обезумевшая от радости Анна смогла прижать его к своей груди.

— Я совершил достойный поход, Мадам, — сказал король.

Королева печально улыбнулась. Зная прекрасно, что больше всего его влечет, она изобразила на лице восхищение и не решилась сказать, что любой славе мира она предпочитает его присутствие…

* * *

В течение нескольких дней в городе продолжались устроенные королевской четой праздники, на которых все дамы Лиона встречали Карла VIII с каким-то «странным ликованием».

Увы, радость длилась недолго. Однажды утром курьер прибыл с двумя скверными новостями: в пакете, полученном из Италии, сообщалось, что Фердинанд Арагонский осадил Неаполь, а в письме из Амбуаза говорилось, что дофин Карл-Орланд, в возрасте трех лет, заболел оспой и находится в тяжелом состоянии.

Через неделю дофин скончался, а Неаполь был снова взят Фердинандом.

По свидетельству историка, королева «скорбела так сильно и так долго, как только может это делать женщина». Она уединилась в своих покоях, и дамам ее свиты было слышно, как она всю ночь стонет «в голос».

На рассвете печальный кортеж двинулся по зимней дороге в сторону Амбуаза. Сидя в своей карете, Анна оплакивала сына; Карл, ехавший в другой, вздыхал о потерянном им Неаполитанском королевстве-После похорон маленького принца королева впала в глубокую печаль, и тогда король, хотя и удрученный, пожелал утешить ее и устроил танцы, пригласив к ней для этого разодетых молодых сеньоров и дворян. Среди них был и герцог Орлеанский, который проявил такую живость, такую чрезмерную веселость, что подействовал на королеву удручающе. Как сообщает нам в своих «Хрониках» де Коммин, ей казалось, что герцог рад этой смерти, поскольку после короля оказался ближе всех к короне». По этой причине она дала понять, что какое-то время ему лучше не появляться при дворе. Это очень расстроило Людовика, который по-прежнему любил королеву.