Он встретил мое молчание негодованием, все возраставшей враждебностью. Он считал, что если не говорить без умолку, то деньги на психотерапию потрачены зря. Свою враждебность он выражал, критикуя мою внешность.

– Вы слишком оголились сегодня, – говорил он, если я надевала юбку чуть выше колена.

Или:

– Думаю, что вам нужны менее яркие румяна. Однажды он заявил:

– Думаю, что ваши сережки должны быть поменьше, а то вы похожи на диктора из программы новостей.

Я уже давно научилась тому, чем должен владеть психотерапевт: бесстрастно воспринимать отношение к себе со стороны пациента. Пациент может говорить, что он меня ненавидит, любит меня, завидует мне, он может меня критиковать, хвалить или проявлять чрезмерную заботливость. Я умела отрешиться от подобных замечаний и оценивала их только с точки зрения информации, которую они несли о самом пациенте.

Поэтому в ответ на атаки Ника я концентрировала внимание на том, что скрывалось за этими выпадами. Я знала, что, как бы я ни выглядела, он найдет повод придраться к моему виду, потому что это помогало ему сохранить дистанцию между нами и держать себя в определенных рамках.

Но несмотря на всю свою закалку в этом отношении, я начинала чувствовать неловкость от его замечаний. В те дни, когда предстояла встреча с ним, я стала особенно придирчиво рассматривать себя в зеркале.

Мы продолжали встречаться дважды в неделю в течение двух месяцев; стоял уже конец мая.

– Мне не о чем говорить сегодня, – опять начал он. – Я прекрасно себя чувствую.

– Расскажите мне еще о том, что значит «хорошо себя чувствовать».

Я попыталась справиться с охватившим меня чувством разочарования, подсчитывая число клеточек в оконном стекле. Восемнадцать.

Он пожал плечами.

– Ничто меня не беспокоит. Я сегодня до одури наработался у себя в конторе и предвкушаю вечерний матч.

Я поразилась бедности его внутреннего мира. Его голова была забита политикой, юридической информацией, спортивными новостями и сведениями о достоинствах разных марок автомобилей. Деятельность его была поистине кипучей: он вел дела множества клиентов, ездил по судам, выпивал с приятелями, занимался спортом и слушал музыку. И все это для того, чтобы отгородиться от собственного внутреннего «я».

– Вчера у меня была новая женщина, – сказал он. – В постели она ни к черту не годится. Должно быть, фригидна.

Он, естественно, всю проблему связывал с партнершей.

– Раньше у вас такое бывало? – спросила я.

– Не часто. Женщины меня любят. Я даже помогаю им подбирать одежду и прическу. Взять вас, к примеру. Не обижайтесь, но если бы вы иначе уложили волосы, осветлили бы некоторые пряди, то это придало бы вашему лицу живость, да и цвет стал бы лучше. Не такой мышиный.

Какой же он все-таки сукин сын! Это меня сильно задело, но я сумела сохранить бесстрастное выражение лица.

– Просто замечательно, что вы так внимательно относитесь к моему внешнему виду.

– Я знаю, что вас это раздражает, но я оказываю вам любезность. У меня глаз наметанный, я знаю, что идет женщинам. Всему этому меня научила мать. Я, кстати, отлично делаю педикюр. У меня даже есть специальная пенорезина, которая помогает приводить в порядок пальцы ног.

Я с трудом удержалась от улыбки, представив себе Ника, склонившегося над женскими ногами.

– Для вас это один из способов выразить свои чувства?

– Да.

– Так можно женщину и оттолкнуть.

Он распустил галстук, а потом опять его подтянул. Глупая некрасивая самодовольная ухмылка искривила его губы, он склонился над кофейным столиком и провел пальцами по его краю.

– Вы бы так это расценили?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Мне кажется, вы неверно оцениваете свою внешность.

На мне был костюм на пуговицах, без блузки; я не могла снять жакет, и поэтому теперь обливалась потом. По иронии судьбы я выбрала именно этот костюм, потому что считала, что он подчеркивает талию, а мягкий голубой цвет мне очень идет. Часть моей защиты против атак Ника состояла в том, чтобы особенно тщательно заботиться о своей внешности в дни его появлений.

Я сказала голосом настолько спокойным, насколько мне это удалось:

– Вы бьете меня по тому месту, которое, по-видимому, считаете наиболее уязвимым.

Обтянутый кожей стул показался мне горячим и липким, и я пожалела, что мои стулья не обтянуты тканью. Он с невинным вином поднял руки ладонями вверх.

– Почему вы расцениваете это как нападение, а не как дружеский совет человека, который набрался смелости быть с вами честным?

– Вы знаете, что вы меня оскорбляете. Я бы сказала, что находиться рядом со мной вам страшно, а так вы чувствуете себя в большей безопасности. Ваш дружеский совет направлен на то, чтобы подавить меня, подчинить себе.

– Вы не правы. Но не стоит обращать на это внимания.

Он отвернулся, положил правую ногу на левую и стал покачивать ею.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. У меня новое трудное дело о разводе. Муж завел связь на стороне, женщина забеременела, теперь он уходит от моей клиентки к этой женщине. Мы хотим подвесить его за одно место, чтобы он подсушился.

– Возможно, вы хотите «расторгнуть отношения и с психотерапией»?

Он засмеялся.

– Может быть, вы и правы. Мне кажется, я получаю от этих сеансов не слишком много пользы.

– Думаю, что сейчас вы на меня сердиты.

– Я? Абсолютно нет.

Он потянулся к стоявшей рядом с ним пальме и оторвал веточку.

Я нарушила свое собственное правило и выступила в свою защиту. И что еще хуже, я поставила свои психологические познания на службу собственному гневу. Я могла потерять его.

Он открыл портфель и достал чековую книжку, из нагрудного кармана он вытащил ручку «Монблан», точно такую, как была у меня.

Я произнесла в удивлении:

– Ваша ручка…

Он посмотрел на меня в упор.

– Я только что ее купил. Отличные ручки, не правда ли?

Мое лицо покраснело. Действительно ли это его ручка, или он украл мою и теперь меня дразнит?

– Да, ручки отличные.

Он вышел стремительно, я даже не успела встать и проводить его до двери. Я не знала, что больше меня расстроило: подозрение, что он украл у меня ручку, или мысль о том, что я провалила сегодняшний сеанс. Я думала о том, придет ли он когда-нибудь еще, а если не придет, как это отразится на мне. Все это дело мне уже начинало здорово надоедать.

Между сеансами я привела прическу в порядок и выслушала сообщения, которые записал автоответчик: две отмены, сообщение матери о дате свадьбы двоюродного брата, краткий вопрос Кевина Атли о видеооборудовании и напоминание Валери о встрече на занятиях по аэробике.

Я внимательно рассмотрела свое лицо, припудрилась и подкрасила губы. С левой стороны носа у меня появилась вмятина от очков, поэтому я покрутила оправу, чтобы убрать лишнее давление на это место. У меня не было времени, чтобы забежать в «Оптику», кроме того, мне нужно было бы посетить дерматолога, но я решила, что все это можно отложить.

Прежде чем покинуть кабинет, я позвонила матери и сказала ей, что, скорее всего, не смогу приехать домой на свадьбу. Она прищелкнула языком и сказала:

– Вот цена, которую я плачу за то, что моя дочь сверхработоспособна.

– Но ведь ты же хочешь, чтобы это было так, не правда ли?

Мы обе знали, что чем более независимой и материально обеспеченной я буду, тем меньше шансов, что мне придется вынести то же, что и ей.

– Конечно, милая. Я все время хвастаюсь тобой. Это мне было приятно слышать.

– Спасибо, ма. Я тебя люблю.

Этот разговор немного задержал меня, и мне пришлось проехать на желтый свет светофора, чтобы успеть в спортивный клуб. Вэл я застала за попытками натянуть свое спортивное трико.

– Ужасно, когда тебе за тридцать, – проворчала она.

Она перестала затягивать ремешок, чтобы обнять меня. В лицо мне ткнулась куча темных кудрявых волос.

– Посмотри только на этих женщин, – сказала я тихим голосом.

Вся комната была переполнена пышнотелыми красотками, все были в трико с ремешками на талии. Присев, мы оказались на одном уровне с яркими, почти полностью обнаженными ягодицами. Это зрелище напомнило мне колонию кривляющихся обезьян, которые вихляют своими красными толстыми задами перед мордами самцов.

После занятия аэробикой мы немного поплавали, приняли душ и сели в баре выпить сока и поболтать минут двадцать.

– Я устала, – сказала Вэл.

Ее непослушные волосы были стянуты на затылке.

– Мне ни на что не хватает времени, я сплю около пяти часов в сутки.

Она несколько раз провела пальцем по столу, как будто эти равномерные движения могли организовать ее жизнь.

– Мне тоже не хватает времени. Но что можно выкинуть?

– Поездки через весь город на две ночи в неделю, чтобы встретиться с Ричардом в мотеле.

Опять дела с женатым мужчиной, на этот раз с известным всей стране психиатром.

– Он великолепен. Это стоит того, – добавила она.

– Ты знаешь мое мнение.

– Да, да. А как у тебя дела с Умберто? Я улыбнулась.

– Мы встречаемся с ним по крайней мере два раза в неделю, и он начал звонить мне каждый вечер в одиннадцать часов. Но я не забыла ту женщину, с которой он был в ресторане. И его старая подружка все еще не выходит из головы.

– Почему бы тебе просто не подождать и не посмотреть, что из этого выйдет?

– Я так и сделаю. Послушай, я хочу с тобой кое-что обсудить. Я думаю, один из пациентов украл у меня одну вещь. И, мне кажется, он пытается пробраться в мою жизнь.

Когда я подробно поведала Вэл все детали, она меня успокоила.

– Кто угодно может купить такую ручку. И ты столкнулась с ним только два раза, причем один раз около своей работы. Я все время встречаю около работы своих пациентов. Они ходят по магазинам после сеансов. Ха! Они, наверное, чувствуют, что отдают мне слишком много, и потом нуждаются в компенсации.

Мы засмеялись, а когда обнялись на прощание, я почувствовала себя так, как я всегда себя чувствовала после встреч с Вэл: острые углы опять становились круглыми, а масштабы проблем уменьшались настолько, что само воспоминание о них казалось смешным.

11

Хотя мы начали регулярно встречаться с Умберто, выкраивая время между его рестораном и моей работой, мы все-таки не могли видеться часто. Вечерами по будням мы заходили в престижные рестораны, где подавали фирменные блюда из мяса и овощей. А в выходные посещали тихие местечки: крохотный вьетнамский ресторанчик в Хантингтонском парке, кубинское бистро в восточном Голливуде, китайско-французское кафе на Редондо-бич. Там он разговаривал с поварами и их владельцами, объяснял мне, как и для чего сочетаются определенные продукты. Иногда, когда он, низко склоняясь над своей тарелкой, разбирал какое-то блюдо, передо мной вставал образ моей матери, когда она вечерами с озабоченным лицом стояла у плиты с книгой праздничных рецептов в руках.

Однажды вечером по дороге домой мы зашли в «Парадиз». Умберто хотел проверить, все ли в порядке. Я ждала в баре «Топаз», потягивала водку с тоником и наблюдала за посетителями. Мимо меня прошла красивая женщина с серебристыми волосами. На ней были бархатные туфли-лодочки и строгий черный жакет, под которым не было рубашки. Ее обнаженную грудь украшали два белых банта, а третий был повязан вокруг шеи. Рядом со мной стоял бородатый мужчина, он держал в руке рюмку и громко смеялся. Вместо галстука у него на шее висела плоская пластиковая коробка с водой и живой золотой рыбкой. У сидевшей рядом со мной женщины волосы были выкрашены в белый и черный цвет, как у индейца.

Зазвонил радиотелефон, и я пошла в кабинет Умберто. Он был там, заканчивал работу с бумагами. Я поговорила по телефону с пациентом, а потом Умберто сказал:

– Не знаю, как только ты терпишь все это безумие. Я в изумлении посмотрела на него.

– Здесь в баре не меньше безумия, чем в моем кабинете, поверь мне.

Он засмеялся.

– Я верю, что это так.

Мы сели на диван и стали целоваться. Это было так приятно, так волнующе, что просто не было сил остановиться. Но когда я все-таки оторвалась от него, и он слегка отодвинулся, я ясно увидела, что он уже сильно возбужден. Я подумала, что он запросто мог счесть, будто я его дразню.

– Мне просто надо еще немного времени, – объяснила я.

– Послушай музыку, – сказал он и вскочил, чтобы включить стереосистему.

Он выключил весь свет, оставив гореть только лампу над столом, поднял меня на ноги и начал медленно танцевать. Мне нравилось ощущать его прижимающееся ко мне тело. Мы медленно двигались, и я чувствовала, как он переполняется энергией.

– Ты заставил меня радоваться тому, что я живу, – сказала я ему на ухо.