Бонни Камфорт - Отказ

– А откуда у вас мой адрес?

– Он у меня был с самого начала. Наша фирма подписывается на коммерческие банки данных. Информационная Америка, Активы и кое-что еще. Мы можем в считанные минуты кого угодно разыскать и что угодно о нем узнать.

Я подумала, что это ужасно.

– Что угодно?

– Почти. Банковские счета, имущественное положение, прошлые судебные тяжбы, залоги, регистрации браков. – Ник рассмеялся. – Я вижу, вы шокированы. Разве вы не знаете, что в любом общественном месте установлены скрытые камеры? Что где-то существует банк данных, где хранится информация о вашем весе, росте, доходе, количестве детей?

– Значит, вам все это обо мне известно? – Меня особенно поразило, что все это без моего разрешения может узнать не только Ник, но и другие мои пациенты, мои радиослушатели. Какой же я была уязвимой!

– Законы, охраняющие права личности, в нашей стране не действуют. Я постоянно составляю на кого-нибудь досье, – продолжал Ник.

– Например, на меня, и без моего разрешения! – Я была вне себя из-за такого нарушения моих прав, а еще больше из-за того, что это, оказывается, обычная практика юридических фирм.

– Я думал, вы знали! Разве я не называл место вашего рождения и школы, в которых вы учились, при нашей первой встрече?

– Да, но мне и в голову не приходило, что моя жизнь изучена так досконально. А не кажется ли вам, что эту уж чересчур?

– А почему мне было не провести проверку? Ведь речь шла о человеке, которому я собирался рассказать о себе абсолютно все.

– Ну, абсолютно все мне так и осталось неизвестным.

Этим я застала его врасплох. Он помолчал какое-то время, затем лицо его выразило облегчение.

– А, вы насчет Лунесс. Я думал, она сама вам все скажет.

– Я имею в виду не только Лунесс. О себе вы тоже многое утаили.

Он вскочил с дивана и зашагал по кабинету.

– Это все неважно. Извините за досье, но поскольку я собираюсь прекратить курс, вам не о чем беспокоиться.

Сейчас мне очень хотелось, чтобы он ушел.

– Почему вы решили прекратить курс?

Он остановился передо мной и принялся перечислять причины, загибая пальцы.

– Во-первых, плата пробивает ощутимую брешь в моем бюджете. Во-вторых, мне приходится ломать свой рабочий день, чтобы приезжать сюда. А в-третьих, я уже описал сам все свои проблемы, но ничто не изменилось, так зачем же тратить деньги и время?

После перерыва в лечении пациенты нередко отказываются продолжать курс терапии, за этим часто скрываются более глубокие причины. Я постаралась понять их.

– А как прошла неделя без меня?

Он опять уселся на диван и откинулся на подушки. Теперь он не выглядел таким настороженным.

– Начало недели было так себе, особенно после того, как вы налетели на меня из-за цветов. А потом я целиком ушел в работу. Все это время я тренировался, бегал, играл в баскетбол. Чувствую себя отлично.

«Маниакальная защита», – подумала я.

– А еще я хочу купить датского дога.

Еще один способ защиты. Если на меня рассчитывать не приходится, то нужно другое существо, полностью от него зависящее.

– Может быть, мне нужна какая-то другая терапия? Например, гипноз, или что-то еще более сильное. Вот вы все время сидите молча, а я за это, между прочим, деньги плачу.

– Вы сейчас такая сердитая.

– Это вы сердитесь из-за перерыва в сеансах. Я думаю, вы и цветы мне послали именно для того, чтобы я рассердилась, а у вас был бы повод бросить курс.

– Что вам ни говори про ваше лечение, услышишь одно: терапия всегда и во всем права, неправ может быть только пациент!

– И терапия может быть неправильной, и терапевт может ошибаться, но если у нас что-то и не ладится, это не повод прекращать курс.

– Вы не хотите прекращать только потому, что вам нужны деньги.

– Да, этим я зарабатываю на жизнь, но ведь и без вас у меня хватает работы. Попробуем рассмотреть и другие причины, почему я не оставляю попыток.

Он взял со стола слоника и мрачно посмотрел на него.

– Извините.

Поставив фигурку на ладонь, он поднял ее к свету.

– А нельзя ли рассказать поподробнее о тех днях, что прошли так себе?

Он поставил слоника на место, долго исследовал шов на манжете рубашки.

– Я чувствовал себя опустошенным и потерянным. Не мог ничем заняться – голова болела. В три часа утра отправлялся бегать трусцой, была бессонница.

– Думаю, вы скучали без меня, и это вас беспокоило.

Он резко поднялся, подошел к окну и раздвинул шторы. В комнату хлынул солнечный свет, а он стоял и смотрел на проезжавшие машины.

– Я действительно очень скучал без вас. Как глупо. Скучать по человеку, которого видишь всего пару часов в неделю. Думаю, цветы были предлогом, чтобы как-то напомнить вам о себе.

– Мне казалось, что вам было бы приятнее встречаться со мной во время сеансов.

Он повернулся и взглянул на меня.

– Вы хотите сказать, что вместо цветов лучше было бы полностью довериться вам?

– При мне вы замыкаетесь, но в то же время вам интересны любые подробности обо мне.

– Черт возьми! Будь я проклят!

После Ника я с удовольствием занялась другими пациентами, с которыми можно было держаться в границах курса терапии, которые Ник постоянно нарушал.

Сестры Ромей тоже преподнесли мне скромный подарок, но сделали это вполне тактично.

Когда я открыла им дверь, они прошелестели своими зелеными юбками из тафты, а потом вручили мне белоснежную плетеную корзиночку. Содержимое ее было явно тщательно подобрано ими; книга «Искусство самолечения», коробочка поливитаминов, бутылочка с раствором магнезии («очень важно принимать регулярно во время болезни»), ароматическая смесь, упакованная в целлофан и перевязанная розовой ленточкой и баночка песочного печенья из Шотландии.

Меня поразило, как внимательно они к этому отнеслись. Я не ожидала, что мой курс даст такие превосходные результаты. Близнецы, лишенные нормального общества, сильно привязались ко мне.

– Как вы внимательны! – Я не могла скрыть восторга.

Они заулыбались и принялись щипать друг друга за локти от удовольствия. Я подумала, что вряд ли мне когда-нибудь удастся разлучить эту парочку, но я многого добьюсь, если буду относиться к ним как одному существу. Я даже простила им порезанные обои.

Лунесс все еще переживала уход Ника, и я согласилась изменить время ее сеансов, чтобы она не встречалась с Ником. Я сочла возможным сказать ей, что без него ей будет только лучше.

Она сообщила мне, что на нее какое-то целебное действие оказывает рис. Лунесс варила его полными кастрюлями и поедала.

Грядущий переворот в жизни Уильяма – уход жены – накладывал на него отпечаток. Растянувшись на диване у меня в кабинете, он тяжело вздыхал.

– Придется продавать дом, – жаловался он. – Мы прожили в нем пятнадцать лет, я так привык ко всем его скрипам и шорохам.

Как и у моей матери, у Ника было страстное желание сделать жизнь предсказуемой. Невозможность достичь этого наполняла его тоской и горечью.

– Я ненавижу жизнь. И когда-нибудь погибну от этого. Я всегда жду самого худшего.

– Но если вы ждете самого худшего, вы чувствуете себя несчастным даже тогда, когда ничего плохого не происходит.

– В пессимизме есть свое преимущество – вы никогда не попадете в дурацкое положение из-за своих идиотских фантазий. Вы никогда не испытываете разочарований, а только иногда приятное чувство удивления, если дела вдруг пойдут хорошо.

– Я рада, что вы находите преимущество в пессимизме, хотя он и причиняет вам массу ненужных страданий.

– Мне нужно обо всем этом хорошенько подумать.

Что ж, из меня получился хороший терапевт. Только один случай причинял мне беспокойство, но, по сравнению с общим количеством пациентов, это было совсем неплохо.

Когда Ник пришел в следующий раз, сначала мне показалось, что он решил продолжить курс терапии.

– Прошлой ночью мне приснилось, что я встретился со Смертью, – начал он. – Я ехал в конном экипаже, а она подсела ко мне, в черном бархатном платье и с черными атласными лентами в волосах. Она улыбнулась, и я подумал, что мне нужно выйти с ней, но на следующей остановке она поднялась и вышла без меня.

Он закрыл глаза и откинул голову.

– Я обычно представлял Смерть прекрасной дамой, которая прискачет ночью на лошади и умчит меня с собой.

– Возможно, что в этой фантазии для вас – соединение со своей родной матерью?

Он широко раскрыл глаза.

– Я на самом деле верю, что соединюсь с ней, когда умру. Она – единственный человек, который когда-либо любил меня.

«И все-таки ты постоянно чувствуешь боль оттого, что она не захотела остаться жить хотя бы ради тебя».

– Мне говорили, что она была очень чувствительна. Не смогла перенести оскорблений отца.

– Возможно, она не видела другого пути.

– Наверное, так.

– А ваша мачеха?

– Она тоже бросила нас, причем до окончательного разрыва делала это несколько раз. Иногда я приходил домой и находил записку, в которой она сообщала, что уходит, но обычно возвращалась через неделю-другую. Она всегда говорила, что скучает без меня, но я ей не верил. Она пила, и ей было не до меня.

– Вы говорили, что чувствовали себя потерянным первые несколько дней без меня, – сказала я в конце сеанса. – Возможно, вы относитесь ко мне так же, как относились к мачехе?

– Вам до нее далеко.

– Что вы имеете в виду?

– Она дурачила отца. Однажды я застал ее в кафе с каким-то парнем. А через несколько дней она ушла навсегда.

– Помните, совсем недавно мы обсуждали, как вам неприятно видеть очередь у моего кабинета?

Он рассмеялся.

– А ведь правильно! Я действительно вас сравниваю, – улыбка сбежала с его лица. – Вот так мысль…

– В чем дело?

Он поправил и без того безупречный галстук, встал, расправил пояс у брюк, потом отвернулся от меня и шагнул к окну.

– Скажем так: она произвела на меня впечатление. Он подгадал так, что эта его реплика пришлась в самый конец сеанса. Собрав вещи и ни слова не говоря, он вышел.

А я опять испытала разочарование.

После нашей вечеринки Валери стала встречаться с администратором больницы. Я ее почти не видела и очень скучала. Как-то я послала ей записку: «Одна из моих пациенток появилась сегодня одетая шиворот навыворот. Ярлыки что надо. Одевается, видимо, у «Сакса». Давай как-нибудь пообедаем вместе? С любовью, до свидания».

Этим же вечером, когда мы с Умберто смотрели новости, она позвонила.

– Мне столько нужно тебе рассказать, – начала Вэл. – Давай пообедаем в пятницу в гриль-баре Страттона.

– Чудесно.

– Как-нибудь надо с ними пообщаться, – сказал Умберто, когда я повесила трубку.

– Если они к тому времени не расстанутся.

Как только мы встретились в пятницу, тут же стали выкладывать друг другу свои новости.

– Гордон в этом разбирается. Конечно, он не великан, но очень чуткий и остроумный. В сексе просто потрясающ. На этой неделе мы занимались любовью у него в кабинете уже три раза.

Я рассмеялась. Если бы только люди знали, что происходит в больницах в кабинетах врачей.

– Ну, а еще что новенького?

– Одного парня положили в психиатрическое отделение, потому что он обратился в скорую помощь с жалобой на то, что кто-то украл у него прямую кишку. Говорит, что это уже не в первый раз, поэтому он знает, что ему нужен тридцать шестой размер, и что их держат в специальном помещении, и не может ли сестра сходить туда и принести ему одну?

– И все это абсолютно серьезно?

– Абсолютно. Самая удивительная мания, какую я встречала. А, за исключением этого, человек совершенно нормальный. Вежливый, смотрит в глаза, сохраняет ориентацию, галлюцинаций нет. Ему ввели торазин, ждут результатов.

– У меня другой случай.

– Судя по выражению твоего лица, ничего хорошего.

– Помнишь того пациента, о котором я тебе рассказывала? Ну тот, который меня беспокоил? Дело усложнилось.

– Почему бы тебе не проконсультироваться с кем-нибудь по поводу его?

– Я уже консультировалась. С Захарией Лейтуэллом. По его мнению, это парень с пограничным состоянием. Но он не похож на других. Он какой-то скользкий. Как будто стараешься удержать в руке ртуть.

– Через месяц я собираюсь на семинар по проблемам больных с пограничным состоянием. Участники будут из Кернберга, Коута, Мастерсона. Почему бы тебе не поехать со мной? Может, это тебе поможет.

Я записала информацию и решила непременно поехать. Я была уверена, что мне необходимо взглянуть на этот случай под каким-то другим углом зрения.

Перед тем как расстаться, Вэл спросила, не хотим ли мы с Умберто пообедать с ней и Гордоном.