Вспоминая слова Захарии, я сказала Нику:

– Говорите мне все о своей любви ко мне. Все, что приходит вам в голову. Давайте постараемся понять ваши чувства как можно лучше.

– Я никогда раньше не бывал влюблен, как теперь, – ответил он. – Если бы мы могли заняться любовью, хотя бы разок, это изменило бы меня навсегда.

Каждый раз, когда он это говорил, я спрашивала:

– А что вам собственно дала бы физическая близость со мной?

Ответы были каждый раз разные. На одном из сеансов он ответил:

– Я представляю, что нахожусь внутри вас, в тепле, и меня успокаивает ваше прикосновение. Если бы мы занялись любовью, я перестал бы ощущать, что во мне есть какой-то изъян.

– А какой, собственно, в вас изъян? – спросила я, но он не захотел ни думать об этом, ни говорить.

Думал он только об одном – под предлогом лечения овладеть мной.

В другой раз он заявил:

– Если бы мы с вами занялись любовью, я почувствовал бы себя необычайно могущественным. Мне кажется, что после этого я горы мог бы свернуть.

– Почему вам так кажется?

– Потому что вы никогда не спите со своими пациентами. Если бы вы переспали со мной, это означало бы, что я особенный.

Он поведал мне, что недавно напился со своим коллегой по имени Билли Чекерс, который только что был помолвлен.

– Я представил себе, что мы с вами Женаты, – сказал он.

Мы проанализировали множество его фантазий. Он нуждался в моем сознании и моем внутреннем зрении. Он думал, что сблизившись со мной физически, он сможет приобрести и мою психику. Временами мне казалось, что он уже приобрел ее и что он стал говорить, как я.

Овладела им и еще одна уверенность: он считал, что если я соглашусь лечь с ним в постель, это будет означать полное признание, которое поможет ему ощутить свою самоценность. Он говорил, что жестоко с моей стороны отказывать ему в подобном спасении, он пугал меня силой своих чувств.

Для меня были важны все мои пациенты, но часы, проведенные с Ником, особенно занимали мои мысли, меня все больше начинало беспокоить его лечение. Я прочитала все, что могла, по вопросам сексуальных переносов и контрпереносов. Проводя сеансы с другими пациентами, я пыталась забыть о проблемах, связанных с Ником. Бегая по утрам трусцой, плавая в бассейне или управляя машиной, я беспрестанно думала над тем, как разрубить этот гордиев узел, как преодолеть эту фазу его увлеченности мной.

Несколько раз, приходя по утрам в свой кабинет, я замечала, что Ник в нем уже побывал. Ничего не исчезало, ничего не было разбито или сломано, но в каких-то мелочах были заметны перемены – подушки на софе лежали как-то не так, бумаги на моем столе были не в том порядке, в каком оставляла их я. Я убедила себя, что все это мне просто кажется, особенно когда в кабинете пахнет детской присыпкой. У тебя галлюцинации, говорила я себе.

Изучение специальной литературы, беседы с Захарией и мои собственные размышления подвели меня к определенным выводам. Страстное желание Ника обладать мной служило для него способом решения его внутренних проблем, которые он не мог разрешить никаким иным способом. Чтобы добраться до сути, я должна была попросить его рассказать мне как можно больше. Я должна была понять, что он любил во мне, почему и в какие моменты он ощущал это наиболее сильно. Только таким образом я могла проанализировать его самые потаенные мысли и потребности. Подобная терапия обеспечивала полное и окончательное решение проблемы, в то время, как избранный им метод – обладание мной – мог лишь завести в тупик.

Это оказалось не простым делом. Ник существовал. Ник был безжалостно соблазнителен. Он объяснялся в своих чувствах пылко и изысканно. Были даже моменты, когда, несмотря на мою страсть к Умберто, я ощущала неодолимое желание сорвать с себя одежду и отдаться Нику прямо на полу моего кабинета.

Я стала перебирать факты своей собственной жизни, чтобы понять, почему меня так искушает запретный для меня мужчина, в то время когда я влюблена в доступного. Я списала это на счет агрессивности и безответной любви к отцу. Еще, видимо, я испытывала профессиональный азарт – искушение утвердить свой собственный идеализированный образ, созданный пациентом. Я снова и снова напоминала себе, что любовь Ника была своего рода клиническим случаем. Она была основана целиком на его фантазии, а не на чувстве к реальной Саре, с которой он, к тому же, был едва знаком. И все же иногда я чувствовала, что тоже люблю его, но не так, как ему хотелось бы; люблю его за его настойчивость, за его боль, за ту чувствительность и ум, которые он мне продемонстрировал.

Немного подумав, он принял мое предложение ложиться на кушетку, отвернувшись от меня. Мне казалось, что так ему будет легче обсуждать со мной некоторые пикантные вопросы. Не говоря уже о том, какое облегчение это принесет мне. Каждый раз, когда он смотрел на меня, мне казалось, что одежда на мне прозрачна, что он видит мое обнаженное тело, касается его, обдает его своим дыханием.

29

Ложась в постель, я чувствовала, что мне необходимо освободиться от возбуждения и напряжения, вызванного Ником, и поэтому я целиком отдавалась Умберто, а мои оргазмы были настолько сильными, что мне часто казалось, будто я теряю сознание. Вне постели я чувствовала себя незащищенной. Мне не нравилось, когда Умберто расспрашивал меня о работе и то, как он иронизировал, когда не получал от меня ответов. Да еще эти женщины из «Парадиза», которые лезли к нему обниматься и приглашали устраивать столы для своих вечеринок!

Одной из причин открытого конфликта стала моя собака. По вечерам в будни, когда горничная Умберто оставалась в его доме, он ночевал у меня, и я могла присматривать за Франком. Выходные я проводила у него и привозила собаку с собой.

Увидев Франка в первый раз, Умберто повел себя предельно честно. Он прямо заявил:

Я знаю, что ты любишь этого пса, но выглядит он нелепо.

Франк ответил тем, что поднял к потолку свою вытянутую морду и залаял, как и подобает бассету.

– По-моему, он неотразим – заспорила я, – у него такое выразительное и скорбное лицо.

Проблема заключалась не только во внешнем облике Франка. Он стаскивал со стула брюки Умберто и устраивал из них уютную подстилку. Если Умберто приносил домой еду, Франк использовал любую возможность, чтобы добраться до нее. Он сопел и тыкал нас своим холодным носом, когда мы занимались любовью, а если мы его запирали, поднимал невыносимый лай. От него пахло солью и грязью, а частенько и еще кое-чем, что он находил во дворе.

– Почему бы тебе не вымыть его? – спрашивал Умберто.

– Он ненавидит воду. Я обычно поручаю это ветеринару раз в несколько месяцев.

Кроме того, Франк терпеть не мог, когда его вырывали из привычной обстановки. Несколько раз, когда я привозила его к Умберто, он выражал свое негодование тем, что бежал наверх, в спальню и мочился на ту сторону кровати, где спал Умберто. Это приводило Умберто в ярость.

– Нет! Дурная собака! – кричал он всякий раз, когда видел, что мой несчастный пес бежит вверх по ступенькам. Когда нам в третий раз пришлось ночевать в спальне для гостей, Франку навсегда было запрещено подниматься наверх.

Проблема заключалась в том, что дом Умберто не был приспособлен для непослушного пса, и хотя мы и установили специальную дверь, чтобы изолировать Франка на кухне в наше отсутствие, по возвращении мы частенько обнаруживали бархатные диванные подушки на полу. При этом они бывали изрядно смочены его слюной. Каждый раз Умберто был вынужден забивать в дверь все новые и новые гвозди, а я крутилась рядом, шлепала Франка и извинялась.

Сложности возникали и с попугаихой. Это был ее дом, и она не любила, когда в нем появлялись другие животные. На первых порах, при появлении Франка, она пронзительно кричала:

– Позовите моего адвоката! – и отказывалась выбираться из клетки.

Франк, которому никогда не доводилось видеть вблизи подобных птиц, садился напротив и лаял.

Умберто пытался заставить Эсперанцу поближе познакомиться с Франком, для чего сажал ее к себе на запястье и подносил ее к самому носу надежно привязанного пса. Когда птица прониклась уверенностью, что ей ничто не грозит, она принялась отдавать Франку всевозможные команды. Иногда он даже их выполнял, так как она умела превосходно имитировать мой голос. Умберто начал по субботам угощать Франка рюмочкой «Джека Дэниелса», от чего Франк быстро дурел.

Я плохо спала: меня часто будил храп Умберто. В полусне мне виделись маленькие уединенные домики и красивые сельские коттеджи со ставнями на окнах. А иногда я оказывалась на необитаемом острове в тропиках, и выбраться оттуда не было никакой возможности; или в моем кабинете, причем дверь оказывалась запертой снаружи.

Мне хотелось поговорить обо всем этом с Вэл. Три или четыре раза я даже звонила ей и оставляла сообщения, но она на них не отвечала. Все это тревожило меня, и однажды я позвонила ей домой поздно вечером. Она ответила сонным голосом.

– Извини, что я тебя разбудила, дорогая. Ты куда-то пропала, и я уже начала волноваться.

– Со мной все отлично. Я виновата, что не смогла сразу перезвонить тебе, – прошептала она. – Гордон переехал ко мне.

– Боже праведный, Вэл, а может это как раз и хорошо? – я тоже начала говорить шепотом, хотя в этом не было никакой необходимости.

– А как у вас дела с Умберто?

Я пересказала ей свои сны, и она заметила:

– Ты боишься оказаться в ловушке.

– Все потому, что он ревнует меня к моим пациентам! Хотя, конечно, я могу его в чем-то понять. На этой неделе ему дважды приходилось ужинать без меня. Причем я была вынуждена отказываться в самый последний момент. Но что, если я выйду за него замуж, а он и впрямь раздует из этого настоящую проблему?

– Пожалуй, если у тебя будет больше свободного времени, это пойдет вам на пользу.

– Я и так отказываю в консультациях направо и налево. Беда в том, что мои мысли все еще заняты этим пациентом, и Умберто это знает.

– А может, есть еще что-то? Ты не собираешься сама пройти несколько сеансов?

– Собираюсь.

Но для этого у меня все равно не было времени, и поэтому, повесив трубку, я попыталась сама себя протестировать. Я стала перебирать весь свой предшествующий опыт отношений с мужчинами в поисках повторяющихся ситуаций.

Во время нашей следующей встречи Ник признался мне, что прямо перед сеансом он мастурбировал в мужском туалете в надежде уменьшить свое влечение ко мне. Меня это насторожило – мне показалось, что его способность контролировать свои чувства ослабевает. Я сказала ему, что, по моему мнению, ему следовало пройти курс медикаментозного лечения, чтобы снизить возбудимость и справиться с душевным состоянием. Я была очень настойчива, и Ник в конце концов записался на прием к одному врачу, которого я считала специалистом в области психотропного лечения. Этот врач прописал Нику средство для подавления репрессии и успокаивающее, и Ник согласился эти лекарства принимать.

Но мои собственные волнения на этом не кончились. Я стала опасаться, что Ник потеряет контроль над собой и явится в мой кабинет в конце дня, когда уйдет последний пациент. Я боялась, что он попытается заставить меня вступить с ним в связь, может быть даже изнасиловать меня. А что, если он придет в ярость, когда поймет, что не сможет мной обладать? Способен Ли он застрелить меня? Или задушить? Я так де думала, но и полной уверенности в обратном у меня не было. Каждый из нас изливает запас жестокости на самого любимого человека, и Ник тут не исключение.

Хотя я больше и не замечала. Ника возле своего дома, я стала задергивать на ночь портьеры на окнах, думая, что он где-то рядом, хоть я его и не вижу.

– Раз тебя это так беспокоит, нужно что-то делать, – сказал Умберто.

– Меня это не слишком беспокоит, но все же я ставлю охранную сигнализацию, ведь это все равно необходимо. А портьеры я задергиваю, чтобы обеспечить нам покой.

– Почему бы тебе не переехать ко мне? Я был бы рад этому.

Я поцеловала его:

– Я еще не готова к этому. Может быть через некоторое время.

– Мне ненавистно то, что этот малый сделал из твоей жизни. Почему ты сама не хочешь этого признать?

В течение нескольких следующих недель мне удавалось сводить наши отношения к общению в моем кабинете, пока Ник не начал будить меня по утрам звонками через телефонистку по экстренному телефону. Несмотря на то, что я всегда сама вставала и сама снимала трубку в другой комнате, Умберто прекрасно знал, кто звонит. Несколько раз он говорил мне:

– Тебе следует избавиться от этого парня.

А для меня то, что Ник стал звонить через оператора, было триумфом.

То, что Ник говорил мне по телефону, можно было квалифицировать как всплеск отчаяния. Обычно подобные всплески имели место после того, как он выпивал добрые полбутылки джина или возвращался домой после неудавшейся вечеринки с какой-нибудь женщиной. При всем том я подозревала, что он не случайно выбирает именно это время для своих звонков. Он испытывал какое-то удовлетворение, осознавая, что заставляет меня вылезать из постели. Несколько раз я довольно резко обрывала его словами: