Ульяна Соболева - Отшельник

Подносит белое кружево к носу, демонстративно шумно втягивая запах, а я чувствую, как вся краска бросается мне в лицо. Поднялся с колен и завел руки мне за голову, расплетая косу. Какие же нежные у него пальцы, и как это ужасно абсурдно звучит после того, как эти пальцы клеймили меня синяками. Дышит моими волосами, прижимая их к широко раскрытому рту и закатывая глаза. И я не видела в своей жизни ничего более эротичного и дикого, чем вот этот монстр с болезненным выражением страсти на бледном лице.

Рывком вдруг поднял за талию и усадил на деревянный стол-подставку, сметая холст на пол. Я тут же судорожно сжала колени и снова закрылась от него руками. Роман убрал волосы с моего лица, провел кончиками пальцев по моим щекам.

— Ничего не будет, если ты не захочешь… я хочу рисовать на тебе.

мне в губы, дразня нежную кожу дыханием, и я безвольно опускаю руки, до безумия желая ощутить вкус его губ на своих губах, но он не целует, а снова дразнит соски кистью, заставляя запрокинуть голову и выгнуться от каждого касания, вздрогнуть, когда вместо кисти на кончике груди сомкнулся его рот. Так горячо и чувствительно, что меня дернуло от наслаждения, и руки сами обхватили его шею, зарываясь в волосы.

Ведет кистью вниз по животу к пупку, ныряя внутрь, заставляя затрепетать и нервно вздрогнуть, когда ладонь поднимает юбку вверх и подхватывает мою ногу под колено.

— Всего лишь рисунок, — шепчет мне в рот и ставит мою ногу на столешницу, — почти без рук.

Его голос завораживает настолько, что я не могу пошевелиться, мне кажется, я вся натянута и напряжена, как вибрирующая струна, которую цепляет пальцами музыкант-виртуоз и заставляет звучать самой разной мелодией. Провел кистью по моей промежности, и меня словно током ударило.

Роман раздвинул мою плоть пальцами, обнажая набухающий клитор, потер его мягкими ворсинками, а я, широко распахнув глаза, смотрела на его лицо и чувствовала, как от острых и невыносимых ощущений хочется расплакаться и в тот же момент умолять не останавливаться.

Провел кисточкой вверх-вниз и снова вокруг пульсирующего бугорка, трепеща на самом кончике, рисуя на нем замысловатые хаотичные узоры самой утонченной и извращенной похоти, на которую был способен лишь его больной разум. Смотрит то вниз, то мне в глаза, стискивая челюсти, пожирая взглядом мою реакцию. Такое порочное и грязное удовольствие… в стиле этого дьявола. Мне стыдно и слишком хорошо, чтобы думать о чем-то еще, кроме горячих волн приближающегося оргазма.

— Нравится? Надяяя, — шепчет мне в губы, — тебе нравится, как я на тебе рисую?

Двигает кисточкой быстрее и хаотичнее, надавливая сильнее, трепеща и поглаживая, у самого входа и снова на чувствительном узелке.

— Скажи мне, Надяяя.

— Дааа, о божеее. — глаза закатываются сами собой, и я слышу его триумфальный стон, — дааа, нравится.

— Я хочу рисовать тебя языком, — так пошло и откровенно выдохнул мне в живот, заставляя протяжно застонать… подаваясь навстречу губам, обхватившим зудящий и пульсирующий в мольбе о разрядке клитор. От дикого смущения попыталась свести колени, но он не дал, сжал мои ягодицы, и я невольно впилась в его волосы пальцами, царапая кожу головы и стискивая коленями, в попытках вырваться. Первое сосущее движение, и снизу к соскам тянутся словно наэлектризованные оголенные проводки, и я сама не понимаю, как начинаю стонать уже непрерывно, подаваясь вперед к его губам… представляя эти губы на своей плоти и сходя с ума от этого еще больше, чем от того, что чувствую. Оргазм колет самый кончик бугорка под его языком, обвивает его спиралью, тянется вниз, где пальцы не входят, а лишь растирают легкими касаниями, заставляя зайтись стоном и, закатив глаза, выгнуться дугой.

Почувствовала, как сжал сосок, и стон перешел в другой, на более высокой ноте. Меня накрывает остро и медленно, отступая и снова захлестывая сильными волнами. Задыхаясь, как в агонии, неожиданно для себя простонать его имя, сотрясаясь всем телом, срываясь на всхлипы и начиная метаться от невыносимого нагнетания, от понимания, что…. меня сейчас взорвет на части, и ища этот взрыв в окончательном бесстыжем безумии, дрожа, как от адского удара тысячами молний. Оргазм оглушительно сильный, вспыхнувший от кончика его языка и взрывной волной окативший все тело, и я повторяю и повторяю его имя все тише и тише с каждым спазмом наслаждения.

— Сахарная девочка, ты такая сахарная везде. Я хочу тебя… я так тебя хочу, Надяяяяя.

Губы шепчут что-то у моих губ, я сама сильно впиваюсь в его рот своими пересохшими губами, чувствуя, как дрожит все его большое сильное тело. Стонет мне в губы, бьется языком о мой язык, и я ощущаю вкус самой себя у него во рту. Это так… это так непередаваемо порочно, его пальцы все еще трогают мою плоть у самого входа, и я, сжимая его запястье, задыхаясь, прошу:

— Возьми.

Отрицательно качает головой, а я сильнее сжимаю его руку и чувствую, как палец погружается глубже, заставляя приоткрыть рот.

— Пожалуйста.

— Не боишься меня?

— Нет.

С недоверием смотрит в один глаз потом в другой, поднимает на руки, переносит на диван, укладывая поперек и нависая сверху. Его тяжелое дыхание сводит с ума, а взгляд раз за разом отправляет прямо в пропасть на самое дно ада. И я хочу уже оказаться в самом низу, под ним… Поднимая взгляд на его лицо и глядя в совершенно обезумевшие глаза.

— Я хочу… хочу видеть тебя всего. Разденься для меня, пожалуйста.

Тянусь к его рубашке, становясь на колени и расстегивая пуговицы одну за другой, дрожит весь, когда я ее с него снимаю. А меня с ума сводит то, как алчно он смотрит на мою грудь, потом на мои губы и сжимает челюсти до хруста.

Встаёт в полный рост, и я сама тянусь к ремню на его штанах, подавляя собственный страх, оглушенная испытанным наслаждением, порабощённая своей властью над зверем, который отдал весь контроль в мои руки. Потянула змейку вниз и шумно выдохнула, когда штаны упали и его член дернулся прямо у моего лица, распрямляясь и покачиваясь всей своей пугающей мощью, покрытый сеткой вен. Стоит, не двигается, позволяет мне самой принимать решения, и я буквально физически ощущаю, каких адских усилий ему это стоит. Обхватила ствол рукой, и он гортанно застонал, запрокинув голову назад, и тут же перехватил мою руку.

— Не сейчас.

Отползла назад и легла на спину, видя, как склоняется надо мной, опираясь на дрожащие сильные руки. На какие-то мгновения становится страшно. Но Роман снова ласкает, растирая клитор, погружая один палец полностью в меня, и я невольно сжимаю его стенками лона под его шипение и тихое ругательство.

Толчок, за ним другой уже сильнее, и я извиваюсь на простынях, бесстыже распахивая ноги, задыхаясь и покрываясь каплями пота от непрерывного наслаждения под его настойчивым взглядом, сжирающим каждую мою эмоцию, каждую реакцию, пока меня не начинает трясти в преддверии нового оргазма.

И именно в этот момент Роман широко развел мои ноги в стороны и, не прекращая ласкать, начал медленно погружаться в мое тело членом. На какие-то мгновения паника ослепила, и я впилась ногтями в его плечи в попытке оттолкнуть. Остановился. Дышит так тяжело, будто сейчас задохнется. Подхватил меня под затылок, приподнимая к себе и прислоняясь лбом к моему лбу.

— Расслабься, маленькая… дай себе почувствовать. Больно не будет. Обещаю. Впусти меня. Вот так, дааа. Шелковая, нежная, горячая девочка.

Я даже не думала, что он умеет говорить все это, не думала, что словами можно брать так же, как и руками с языком. Мои глаза распахивались все шире и шире с каждым толчком, под подушками его пальцев, не прекращающими ласкать, пульсировала нарастающая волна дикости. Мне не может быть… о боже… так… это не было больно — это сводило с ума. Все, что он делал со мной, лишало рассудка и превращало меня саму в какое-то безумное животное.

Сводил с ума его адский взгляд, впившийся в мои глаза, и медленные проталкивания внутрь моего тела, пока не вошел полностью и не остановился, давая привыкнуть к себе. И меня трясет от невероятной и незнакомой наполненности, от желания, чтобы продолжал тереть своими длинными, умелыми пальцами, чтобы не останавливался. Наверное, я как-то дернулась и создала это финальное трение сама. И ничего ослепительней я никогда в своей жизни не испытывала, меня затрясло в каком-то неистовом невыносимом удовольствии, стенки лона судорожно сократились вокруг его члена, и он тут же начал сильно двигаться во мне с протяжным:

— Даааа… Кричи, маленькая… громче!

А меня эти толчки подбросили вверх, вывернули дугой на постели. Схлестнула ноги на его ягодицах. Я кричала…. да, я кричала и билась под ним, как умалишенная. Не понимая — боль это или оргазм. Я вырываюсь или прижимаю его к себе, царапая спину. Пока не услышала, как он хрипло стонет, содрогаясь на мне всем телом.

Потом были секунды, когда мне казалось, что я умерла, и мое тело парит где-то высоко в небе. Мне невыносимо страшно упасть оттуда на камни… я даже боюсь открыть глаза. Пока вдруг не чувствую, как горячие губы Романа целуют мои глаза, скулы, шею и снова губы. Его рот соленый и такой жадный.

— Посмотри на меня.

И я медленно открываю глаза, осознавая, что он все еще на мне и во мне, а я оплетаю его руками и ногами.

— Зачем ты пришла сюда?

Протянула руки и провела обеими по его скулам вверх. По вискам, зарываясь в непослушные волосы.

— Хотела, чтоб ты меня нарисовал.

— Лжешь, солнечная девочка, но это самая вкусная ложь из всех, что я слышал.

Я снова смотрел, как она спит. На нее можно было смотреть так же бесконечно, как на восход или закат, или на дождь. Я не знал, что происходит со мной и не сплю ли я после виски, выпитого в диком количестве за последние дни. С того момента, как она вошла сюда с этим дурацким подносом, словно ворвалась в мою яму, в которой я бесновался и нарезал круги, как зверь по клетке, чтобы не сорваться и не прийти к ней в очередной раз. Боль от дичайшего желания обладать ее телом затмевала все остальное. Я поджаривался на раскалённых углях собственной одержимости и дурел от понимания, что она никогда не станет взаимной. А теперь я не знал, что было лучше — никогда не ощутить ее ласку и податливость или стать полностью зависимым даже от запаха ее волос и от взмаха длинных ресниц.

Понимание, что она для меня все, а я для нее кошмар, с которым приходится уживаться, и она в любой момент готова выпорхнуть из клетки, едва я хоть раз забуду повернуть ключ в замке и оставлю ее приоткрытой. И как только она это сделает, я начну гнить в своей могиле заживо, потому что уже не могу без нее дышать, жить, есть и пить. Она стала тем самым солнечным зайчиком, который вроде и есть, и даже светит, и вроде бы никуда не девается, но в руки его взять невозможно. Когда-то отец говорил, что нельзя позволять женщине держать себя за яйца. Все было гораздо хуже, она впилась своими розовыми ненакрашенными ноготками в мое ободранное сердце. Похоть, раздирающую мой член, могла утолить любая, но похоть, обгладывающую мое сердце, могла утолить только она. Я хотел ее мозгами. Я хотел ее даже тогда, когда не хотел физически в силу человеческой природы, опустошенный ею до самого дна я продолжал одержимо хотеть ее головой. Как кто-то, кто долго голодал и, насытившись до полусмерти, продолжает смотреть больными глазами на любимое лакомство, боясь, что завтра снова будет голодать.

Оказывается, все в этом мире херня по сравнению с болью от осознания того, что все же есть мечты, которым никогда не суждено сбыться. Что ни хрена все не покупается и не продается, как считал мой отец. Да, бл*дь. Я могу ее заставить, я могу распластать ее под собой и трахать до полусмерти, бить и учить покорности, и рано или поздно она начнет приползать на коленях по первому моему зову и даже приносить ремень в зубах, и подставлять под удары спину. Но я хотел не этого… я хотел вынырнуть из могилы и посмотреть на свет. Я хотел взаимности. Я хотел касаться ее тела и не ощущать волну омерзения, прокатывающуюся по ее коже. И понимал, что это так же несбыточно, как достать руками до горизонта. И я зверел, заперев себя подальше от людей, как когда-то прятался в своей комнате и, задернув шторы, сидел в кромешной тьме. Я никогда не боялся чудовищ из-под кровати или из мрака, потому что меня приучили считать, что настоящее чудовище — это я сам. И я готов был поменяться. Я готов был согласиться орать от ужаса, потому что под моей кроватью засел жуткий монстр, а не бить зеркала со своим отражением и видеть отвращение на лицах других детей. А потом я понял, что монстром быть не так уж плохо. Пусть ссутся от ужаса, когда я на них смотрю и скалюсь. И пусть знают, что я так же безобразен внутри, как и снаружи.