Ульяна Соболева - Отшельник

— Зачееем? — тихо спрашиваю я, продолжая шарить пальцами у себя за спиной. Роман сжимает резко челюсти и смотрит мне прямо в глаза, бросает сигару на пол и давит носком туфли. Но не дает отвести взгляд. Внезапно в его пальцах появляется зажигалка. Он что, снова собрался курить? Но Огинский вдруг подхватывает лямку моего платья на плече.

— Не двигайся, — все так же вкрадчиво произносит он, вспыхивает огонь, и он подносит его к материи. От ужаса я всхлипнула и вся сжалась.

— Одно движение, — шепчет, а в зрачках пляшут языки от зажигалки, как дьявольское пламя на костре для грешников, мне даже кажется, что они корчатся внутри его расширенного зрачка. Души женщин, которых он сжег. — И ты вспыхнешь как факел, Надежда, — опять этот оскал с подрагивающей верхней губой. Так чувственно и дико одновременно. О, божее! Боже! Он маньяк. Он чокнутый психопат!

— Горящая Надежда. Так символично… ведь никто раньше не видел, как она горит, но все однажды ее лишались. А сколько раз мы сжигали ее сами, но ни разу не видели, как она полыхает.

Говорит словно сам себе и проводит языком по губам. От страха, что он обожжет мне плечо, я не могу дышать, а он жжет материю, наслаждаясь моим ужасом, то глядя мне в глаза, то на огонь.

— Я ведь просил все это снять… Просил. Плохая девочка Надя. Тебя не подготовили к этой встрече? Не сказали, что ты должна со всем соглашаться и делать, как я сказал? Не сказали, что иначе можно сильно пострадать?

Кто подготовил? О чем говорит этот ненормальный? Кто должен пострадать?

— Я хочу уйти… отпустите меня, пожалуйста.

— Уйдешь, — хрипло отвечает он, не сводя взгляда с моей груди, и, отшвырнув зажигалку, рвет корсаж платья от горла до пояса, — мне начинает надоедать эта игра, малышка.

Дернул меня за плечо, привлекая к себе.

— Стань раком и оттопырь задницу. Хватит ломаться. Я целок не заказывал!

От его слов внутри все переворачивается и вместе с ужасом поднимается волна дикой ярости.

— Ты больной урод! Я тебе не шлюха!

Он хохочет. Внезапно. Громко и оскорбительно, запрокинув голову назад, а я вижу, как дергается его кадык, и мне хочется ударить богатого подонка. Но он вдруг силой впечатывает меня в стену так, что я больно ударяюсь затылком.

— А кто ты? М? Какого хера ты вырядилась в тряпки, которые я оплатил вплоть до трусов, и приперлась ко мне в дом? Поговорить о звездах? Ты пришла, чтоб тебя здесь оттрахали. За деньги. Так кто ты? Ш-лю-ха!

Отшвырнул мои руки, сжимающие разорванный корсаж, и зарычал, увидев мою грудь под черными кружевами, а я от страха громко всхлипнула. Схватил пятерней за лицо, приблизив свое почти вплотную.

— Это было бы забавно, если бы я этого хотел. А я желаю полного подчинения. Поэтому становись на колени и ползи к столу, я хочу посмотреть, как ты ползаешь, малышка. Если ты мне понравишься — завтра мы поиграем в целку, я обещаю. Ты поорешь для меня, когда я буду тебя рвать на части, как сучку.

Наверное, у каждого есть предел. Какой-то предел страха, предел унижения собственного достоинства, тот предел, когда внутри взрывается ядерная бомба и становится на все наплевать кроме желания разодрать обидчику лицо. И я так и сделала — впилась ему в скулу ногтями, изо всех сил отталкивая от себя, пнула каблуком чуть ниже колена и, дернув ручку, бросилась прочь из залы. На ходу снимая туфли, швыряя их куда-то назад, помчалась к лестнице, сломя голову вниз. Позади меня взревел Огинский, как раненый зверь. Я вскинула голову, не прекращая бежать, увидела, как он выскочил в коридор и проехался к пролету, скользя по мраморному полу своими начищенными до отвратительного блеска туфлями. Повел пальцами по щеке и посмотрел на окровавленную ладонь, а потом расхохотался, как псих. Мне стало не просто страшно, а у меня от ужаса все в желудке скрутилось в узел.

— Беги, солнышкоооо, бегиииии, — заорал он. И меня словно хлыстом полоснуло. Надо не просто бежать. А мчаться отсюда сломя голову.

Я бежала вниз, через ступеньку, подворачивая лодыжки, чувствуя, как свалилась с волос заколка и они бьют по спине и по бедрам. Нескончаемые коридоры и повороты назад, в страхе, что догонит, но за мной никто не гнался. Я должна была понять, что это странно, но во мне бурлил адреналин. Он зашкаливал. Я тыкалась из угла в угол в поисках выхода. Нет, не кричала. Мне казалось, что, если закричу, меня обязательно догонят. Стены дома начали давить на меня, а волосы цеплялись за чучела. Сбиваясь с ног, я выдирала их клочьями, рыдая от страха, пока не нашла какую-то дверь и, толкнув ее, не оказалась на улице. Холодный воздух волной ударил в разгоряченное лицо. Как жутко снаружи. Все освещено бордовыми лучами. Он точно больной на всю голову, этот Огинский. Он не в себе. Как Лариска этого не знала. Я должна выбраться отсюда и все ей рассказать.

О, божеее! Я на улице! Да! Босиком по снегу, прочь от этого проклятого места к дороге. Но дороги с этой стороны дома не оказалось, только калитка в массивном заборе, ведущая в сторону лесопосадки. Я толкнула ее изо всех сил, но она была незапертой. Вспомнила, что за посадкой проходит трасса. Надо бежать туда. Может, я увижу машину… поймаю попутку, доберусь в город.

Вначале я не чувствовала холода от взорвавшегося в венах страха и адреналина после борьбы с чокнутым психом. А потом вдруг почувствовала, как порванные чулки прилипают к обледенелой тропинке. И я бегу среди деревьев в сторону дороги, с трудом различая в свете фонарей от дома эту протоптанную кем-то дорожку. Только бы выбраться к трассе.

Где-то вдалеке послышался лай собак, а потом в усадьбе выключили свет, и я оказалась в кромешной тьме. Оглядываясь по сторонам расширенными глазами и выдыхая клубы пара, я начала дрожать. В тишине отчётливо слышала собственный стук зубов. Лай собак начал приближаться, а у меня от ужаса по щекам потекли слезы. Вместе с осознанием — он не отпустит. Он играется со мной. Спустил по моему следу собак… и дверь, и калитка были открыты именно для этого, чтобы гнать меня по лесу как животное. Как их… чьи головы висят у него в коридоре. Мамочка… куда я попала?

Азарт, вот что я почувствовал, когда ее увидел. Нет, не у себя дома. А намного раньше на видео и на фото, которые прислал мне Гоша. Внутри что-то щелкнуло. Я даже услышал этот щелчок. Мгновенный интерес, когда по телу проходит судорога предвкушения. Что-то в ней было такое неуловимо притягательное, заставляющее взвиться от желания взять и мять, разбирать, изучать, ломать и собирать заново. Она слишком настоящая, естественная не вытягивает в камеру губы, не принимает поз озабоченной самки богомола с раскоряченными ногами или оттопыренной задницей с прилипшим к спине животом. Меня такие не возбуждали уже давно. Я любил охотиться сам. Играться. Вот таких вот инстаграмных копи-пейстов вокруг был океан. Помани пальцем — и отсосут прямо на лестнице любого заведения, а то и на улице при камерах, лишь бы считаться девушкой Огинского. Смотрят как на бога, раззявив одинаковые рты, а в глазах доллары, как на игровых автоматах, щелкают. У меня на таких не стоял с тех пор, как я заработал свою первую сотню тысяч зелени. Сам. Первая сделка и бинго. Отец тогда подарил мне золотой портсигар и трехкомнатную квартиру, а сотню сказал вложить опять в оборот. Мой отец был умным сукиным сыном, и я всегда был похож на него, чем иногда гордился, а иногда люто ненавидел нас обоих. Особенно после того, как первый раз увидел его с другой женщиной. Мне было лет четырнадцать, я вернулся со школы, а он трахал мамину лучшую подругу на нашем обеденном столе. Я хорошо запомнил, как ритмично двигались его бедра, бряцала пряжка на приспущенных штанах, и сучка, которая еще вчера обнимала и целовала мою мать в обе щеки и называла «моя любимая Любочка», выла под моим отцом и грязно материлась, сжимая столешницу тонкими пальцами с ярко-красным лаком.

Отец увидел меня в отражении в окне на фоне темных штор, подмигнул и продолжил осатанело вбиваться в полное тело Анечки. Да, эту сорокалетнюю пышку они с моей мамой называли Анечкой. Потом он мне втирал, что это естественные физические потребности, что это как сходить в ресторан или справить нужду на улице и что все бабы — шлюхи и готовы раздвинуть ноги, если помахать у них перед носом стопкой зеленых бумажек. Он, конечно же, был прав.

Но тогда я видел, как мать рыдает по ночам в подушку, как замазывает синяки под глазами от бессонницы и пьет свои бесконечные антидепрессанты. Но она скорее бы отрезала себе язык, чем показала ему, что знает о нем с Анечкой. И я ее понимал. Потому что пока ты не знаешь о предательстве или делаешь вид, что не знаешь, ты еще не вывалян в грязи настолько, чем когда знал и закрыл на это дерьмо глаза. Ты еще хоть немного себя уважаешь. Самое паршивое в этой жизни — это потерять самоуважение. Пока ты сам себя уважаешь — тебя уважают и другие. Впрочем, мне всегда было плевать на других и на их мнение. Когда начинаешь интересоваться — кто и что о тебе думает, ты перестаешь быть личностью, а становишься еще одним примером шаблона, по которому принято жить, чтоб у других от шока или зависти челюсть не отвалилась. Мне было насрать на чужие челюсти и на то, как их владельцы спят по ночам, считая моих женщин и мои деньги. Потому что и того и другого у меня было до хрена.

Меня называли отшельником не потому что я был одинок, а потому что я был всегда один. Чувствуете разницу? Мне не нужна была толпа шутов и свита. Я предпочитал тишину и уединение вечеринкам и приемам. И устраивал их лишь по большой необходимости. Но иногда мне становилось скучно, и я хотел поиграть. Тогда я звонил Гоше.

Анечку я трахнул спустя пару месяцев на своем дне рождения. Она сильно не сопротивлялась, развернулась задом, наклонилась и призывно прогнулась. Кажется, эта поза стала моей любимой с тех самых пор. Вроде как говорят, что своих самых первых помнишь всегда. Это правда, я помнил Анечкин зад и ее груди с сосками разного размера. Это все, что я в ней запомнил. Мне не нравилось ни то, ни другое. С тех пор я всегда любил маленькую грудь. Хотя я, несомненно, не гнушался всеми возможными и практически невозможными позами, в которые можно поставить, нагнуть, уложить или усадить свою любовницу или шлюху.

Мамина подружка недолго была нашей общей с папой любовницей, и в отличие от меня, он не знал о том, что я ее трахаю до него и никогда после.

Она его бросила ради меня, потому что я поставил ей такое условие. Ооооо, Анечка согласилась бы на что угодно, извиваясь подо мной, как прибитая гвоздями к столешнице бабочка, ведь у ее нежного горлышка подрагивало лезвие бритвы, и я с каждым толчком рассказывал ей, как перережу его от уха до уха, если она откажется бросить моего папочку, когда я произнес последнюю угрозу и сжал двумя пальцами ее клитор, она кончила, закатывая глаза, проклиная меня и называя конченым психом. Мне было плевать, что она думает по этому поводу, я заткнул ей рот членом и толкался в ее горло пока не залил его семенем.

Анечка сказала Огинскому-старшему, что бросает его ради меня, и папочка был ошарашен, он даже назвал меня сопливым ублюдком. На что я ответил улыбочкой и заверениями, что моя ублюдочность лучше любого теста днк доказывает, что я его сын. Урок был усвоен. Он больше никогда не трахал своих шлюх так, чтоб и я, и мама знали об этом. После Анечки я расширял и углублял свои познания в сексе всеми доступными мне способами, а иногда и недоступными.

Уже в универе я любил заполучать в свою постель этих тупых идиоток. Не умеющих держать ноги сдвинутыми и мечтающих о богатеньком лошке, покупающем им тачки и смартфоны. Только после меня их не могло утешить ни то, ни другое. Потому что я ломал их мечты. Я играл не по их правилам, а только по своим. Они мечтали больше никогда обо мне не вспоминать, а были и такие, кто не хотели вылезать из моей постели. Кому как повезло.

Я понял лишь одно — отец был прав, их можно покупать пачками. Всех! Вопрос только в цене. Захотел — заплатил — взял.

Огинский-старший развелся с матерью, когда мне было почти двадцать и собирался жениться на молодой породистой сучке-фотомодели. Но не смог… потому что на ней женился я, а он умер в тот же вечер от кровоизлияния в мозг. Оставив мне все свое многомиллиардное состояние. Впрочем, женатым я пробыл недолго. Моя милая женушка скончалась через год после свадьбы в этом доме. Вскрытие показало в ее теле наличие чужой спермы и кокаина. Через неделю любовник моей покойной супруги сгорел заживо у себя в однокомнатной хрущёвке. Конечно же, это был несчастный случай. На этом мой опыт женатого мужчины и завершился.