Александр Дюма - Ожерелье королевы

Олива взяла его за плечи, втолкнула в прихожую и, как и обещала, дважды повернула ключ в замке.

Спускаясь по лестнице, незнакомец услышал, что битва началась: особенно громкими, словно удары медных тарелок в оркестре, были затрещины, которые живописно, хотя и вульгарно, зовутся оплеухами. Звуки оплеух сопровождались воплями и упреками. Метал громы и молнии Босир, металл звенел в голосе Оливы. Пусть читатель простит эту скверную игру слов, но она точно выражает нашу мысль.

– Кто бы мог подумать, – удаляясь, пробормотал Босир, – что эта женщина, так напуганная приходом любовника, сумеет оказать ему столь достойное сопротивление.

Незнакомец не стал терять времени, дожидаясь, когда сцена закончится.

– Они начали столь бойко, – проговорил он, – что развязка уже не за горами.

Он завернул за угол улочки Анжу-Дофин, где его ждала поставленная задом карета.

Незнакомец что-то сказал одному из своих людей, и тот занял позицию под окном Оливы, растворившись в густом мраке небольшой аркады у стены старого дома.

С этого места, глядя на освещенные окна, он по движению силуэтов на занавесках мог судить о том, что происходит внутри.

Тени эти, двигавшиеся сперва весьма оживленно, через некоторое время успокоились. Наконец в окне остался лишь один силуэт.

А за занавесками происходило вот что.

Сначала Босир удивился, что дверь запирают на замок.

Затем он изумился столь громким крикам мадемуазель Оливы.

И наконец он остолбенел, войдя в комнату и не увидев там своего грозного соперника.

Последовал обыск комнаты, угрозы, призывы: человек явно где-то спрятался, значит, испугался, а раз испугался, значит, победа за Босиром.

Олива заставила его прекратить поиски и отвечать на ее вопросы.

Босир, задетый ее резкостью, тоже перешел на крик.

Олива, не чувствуя более за собою никакой вины, поскольку улика исчезла – quia corpus delicti aberat¹, как говорят юристы, – завопила так громко, что, желая ее утихомирить, Босир зажал или, вернее, попытался зажать ей рот рукой.

Но он просчитался: Олива истолковала этот жест примирения и убеждения по-своему. На его руку, летящую к ее лицу, она ответила своею рукой – не менее ловкой и проворной, чем шпага ушедшего незнакомца.

Ее рука, молниеносно сделав кварту и терцию, взвилась вверх и угодила Босиру прямо в щеку.

Босир ответил боковым ударом: его правая ладонь, прорвав оборону Оливы, с оглушительным звуком вошла в соприкосновение с правой щекой девушки, отчего та зарумянилась.

Именно эту часть беседы и услышал незнакомец, выходя из дома.

Как мы уже отмечали, подобного рода объяснения быстро ведут к развязке, однако, чтобы эта развязка не была лишена известного драматизма, к ней следует все же приготовиться.

На пощечину Босира Олива ответила весьма тяжелым и опасным метательным снарядом – фаянсовым кувшином, который Босир отразил замечательным мулине тростью; при этом было разбито несколько чашек, снесена свеча и задето плечо молодой женщины.

Придя в ярость, та бросилась на Босира и вцепилась ему в глотку. Несчастный был вынужден защищаться от взбешенной любовницы всеми доступными ему средствами.

Он порвал на ней платье. Оскорбленная Олива, горюя об утрате, выпустила из рук горло обидчика и швырнула того на середину комнаты. Он с пеной у рта вскочил на ноги.

Однако, поскольку доблесть врага измеряется тем, насколько хорошо он умеет защищаться, и обороняющийся враг вызывает уважение даже у победителя, Босир, питавший к Оливе глубокое почтение, решил продолжать переговоры с того места, где они были прерваны.

– Вы – злюка, вы меня разорили, – заявил он.

– Это вы меня разорили, – ответствовала Олива.

– Я ее разорил! Да у вас же ничего нет!

– Скажите лучше, уже ничего нет! Вы ведь продали, проели, пропили и проиграли все, что у меня было.

– Так вы еще попрекаете меня бедностью?

– А почему ж вы бедны? Это – порок.

– Сейчас вот я одним ударом избавлю вас от всех ваших пороков.

– Хотите опять драться?

И Олива взмахнула тяжеленными каминными щипцами, вид которых несколько охладил Босира.

– Еще не хватало, чтобы вы заводили себе любовников, – заметил он.

– А как назвать всех этих паршивок, что вьются вокруг вас в притонах, где вы проводите дни и ночи?

– Я играю, чтобы заработать на жизнь.

– У вас это здорово получается – мы умираем с голоду! До чего же вы изворотливы!

– Да и вы хороши: рыдаете, когда вам порвут платье, потому что не в состоянии купить себе новое. Тоже мне, проныра!

– Да уж половчее вас! – в бешенстве вскричала Олива. – И вот вам доказательство!

С этими словами она выхватила из кармана горсть золотых и швырнула их на пол.

Луидоры со звоном рассыпались по всей комнате: одни закатывались под диван и стулья, другие звякали где-то у самой двери, а третьи, упав плашмя, сверкали, словно огненные блестки. Когда Босир услышал, как сей металлический дождь стучит по мебели и по полу, он почувствовал нечто вроде головокружения, точнее, угрызений совести.

– Луидоры! Двойные луидоры! – изумленно воскликнул он.

Олива уже держала в руке еще одну горсть монет. Не долго думая, она швырнула их в лицо и растопыренные руки Босира. Тот был ослеплен.

– Так-так, – бормотал он, – она, оказывается, богата.

– Вот что приносит мне моя ловкость, – цинично ответила Олива и пнула ногой устилавшие пол золотые, которые Босир, встав на колени, уже принялся собирать.

– Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, – считал он, задыхаясь от радости.

– Негодяй! – проворчала Олива.

– Девятнадцать… Двадцать один, двадцать два.

– Подлец.

– Двадцать три, двадцать четыре… Двадцать шесть.

– Дрянь!

Босир покраснел – то ли услышал слова Оливы, то ли просто так – и встал.

– Стало быть, – с невероятно комичной серьезностью проговорил он, – вы экономите, лишая меня самого необходимого?

Смущенная Олива не нашлась, что ответить.

– Стало быть, – продолжал мошенник, – вы позволяете мне ходить в выцветших чулках, порыжелой шляпе и одежде с обтрепанной подкладкой, а сами храните в шкатулке деньги? Откуда они? От продажи того немногого, что я нажил, связав свою печальную судьбу с вашей.

– Вот плут! – тихонько прошептала Олива.

Она бросила на него полный презрения взгляд, но Босир не смутился.

– Я вам прощаю, – заявил он, – но не скупость, а бережливость.

– Вы ведь только что хотели меня убить?

– Я был прав тогда, прав и сейчас.

– Почему ж так, позвольте вас спросить?

– Потому что сейчас вы – настоящая хозяйка: вы носите деньги в дом.

– А я вам говорю, что вы – мерзавец!

– Но Олива! Крошка моя!

– И вы должны вернуть мне это золото.

– Помилуйте, дорогая!

– Вы мне его вернете, или я проткну вас вашей же шпагой!

– Олива!

– Так да или нет?

– Нет, Олива, я ни за что не соглашусь, чтобы ты проткнула меня!

– Не двигайтесь или умрете! Деньги!

– Оставьте их мне!

– Ах вы подлец! Низкая тварь! Он еще клянчит, он хочет извлечь выгоду из моего недостойного поведения! А еще называет себя мужчиной! Я презираю вас и всегда презирала – слышите вы? Когда давали – еще сильнее, чем когда брали.

– Если кто-то дает, – серьезно отозвался Босир, – значит, имеет такую возможность, потому что ему повезло. Я ведь тоже давал вам, Николь.

– Я не хочу, чтобы вы называли меня Николь.

– Простите, Олива. Я просто хотел сказать, что, когда мог, давал.

– Какая щедрость! Серебряные сережки, шесть луидоров, два шелковых платья и три вышитых платка!

– Для солдата это немало.

– Замолчите! Сережки вы у кого-то стянули и подарили мне, деньги взяли в долг, да так и не отдали, шелковые платья…

– Олива! Олива!

– Отдайте мне деньги.

– Что ты хочешь за них взамен?

– Вдвое больше.

– Пусть будет так, – без тени насмешки согласился пройдоха. – Я пойду играть на улицу Бюсси и верну тебе не вдвое, а впятеро больше.

И он шагнул к двери. Олива схватилась рукой за оборку его поношенного кафтана.

– Ну вот, порвала кафтан.

– Тем лучше, купите себе новый.

– Но это же шесть луидоров, Олива, целых шесть! Хорошо, что банкометы и понтеры на улице Бюсси не очень-то строги насчет одежды.

Олива хладнокровно взялась за другую оборку кафтана и оторвала. Босир взбесился.

– Тысяча чертей! – завопил он. – Нет, я тебя все-таки убью! Эта мерзавка меня раздела! Как я теперь выйду из дома?

– Выйдете, причем сейчас же.

– Без кафтана? Интересное дело!

– Наденете зимний плащ.

– Да он весь латаный-перелатаный!

– Если не хотите, можете не надевать, но выйти вам придется.

Ни за что!

Олива достала из кармана оставшиеся монеты, около сорока луидоров, и принялась подбрасывать их на сложенных ладонях.

Чуть не обезумев, Босир снова грохнулся на колени.

– Приказывай, – просипел он, – приказывай.

– Сбегаете на улицу Сены, в лавку «Капуцин-Маг», где продают домино для бала-маскарада.

– Дальше?

– Купите мне костюм, маску и чулки в тон.

– Ладно.

– Себе купите черный, мне – белый, атласный.

– Хорошо.

– На это вам дается двадцать минут.

– Мы идем на бал?

– Да.

– И ты поведешь меня на бульвар поужинать?

– Разумеется, но при одном условии.

– Каком?

– Что вы будете послушны.

– Конечно, конечно.

– Ступайте же, покажите свое усердие.

– Бегу!

– Как! Вы еще здесь?

– Но деньги…

– У вас есть двадцать пять луидоров.

– Какие двадцать пять луидоров? Откуда вы взяли?

– Те, что вы подобрали с пола.

– Олива, Олива, это нечестно.

– Что вы хотите сказать?

– Вы же мне их отдали.

– Я не говорила, что оставлю вас без денег. Но если я дам вам еще, вы не вернетесь. Ступайте, и возвращайтесь поскорее.

– Черт, а ведь она права, – пробормотал старый плут. Я и впрямь не собирался возвращаться.

– Двадцать пять минут, слышите? – прикрикнула Олива.

– Повинуюсь.

Именно в этот миг слуга, притаившийся в нише напротив окон, увидел, что один силуэт исчез. Это был г-н Босир: он выскочил из дома в кафтане без оборок, шпага волочилась за ним по мостовой, сорочка пузырем выбивалась из камзола, как носили во времена Людовика XIII.

Когда наш бездельник заворачивал за угол улицы Сены, Олива поспешно писала на клочке бумаги итог только разыгравшейся сцены.

«Мир подписан, дележ произошел, бал одобрен. В два мы будем в Опере. Я надену белое домино, на левое плечо завяжу голубую шелковую ленту».

Олива завернула в записку осколок фаянсового кувшина, высунулась в окно и бросила послание на улицу.

Слуга кинулся на добычу, поднял ее и убежал. Мы почти не сомневаемся, что не долее чем через полчаса г-н Босир вернется, сопровождаемый двумя мальчишками-портняжками, в руках у которых будут два домино стоимостью восемнадцать луидоров – наряды весьма изысканные, какие шьют в «Капуцине-Маге», у прекрасного портного, поставщика ее величества королевы и фрейлин.

Мы оставили г-жу де Ламотт у дверей особняка, следящей за быстро удаляющейся каретой королевы.

Когда карета исчезла из виду и грохот ее колес затих, Жанна в свой черед влезла в экипаж и отправилась домой – надеть домино и другую маску, а заодно проверить, не произошло ли чего новенького в ее обиталище.

Г-жа де Ламотт пообещала себе, что в эту счастливую ночь отдохнет от дневных переживаний. Будучи женщиной сильной, она решила раз в кои-то веки удариться, что называется, во все тяжкие и в одиночестве насладиться прелестями неожиданного.

Однако на первом же шагу по пути, столь соблазнительному для натур, наделенных богатым воображением, которое им долго приходилось сдерживать, она наткнулась на препятствие.

Дома, у привратника, ее поджидал слуга.

Это был человек из челяди принца де Рогана, принесший ей следующую записку от его высокопреосвященства.

«Графиня!

Вы, разумеется, не забыли, что мы с вами должны уладить кое-какие дела. Впрочем, ваша память, быть может, и коротка, но я никогда не забываю того, что мне понравилось.

Я буду иметь честь ожидать вас там, куда, если вы того пожелаете, отведет вас мой посланец».

Внизу вместо подписи стоял пастырский крест.

Г-жа де Ламотт была раздосадована этим препятствием, однако по секундном размышлении со свойственной ей решительностью отправилась в путь.

– Садитесь рядом с моим кучером, – предложила она слуге, – или скажите ему адрес.

Слуга влез на козлы, г-жа де Ламотт – в экипаж.

Не прошло и десяти минут, как графиня уже въезжала в недавно благоустроенный уголок Сент-Антуанского предместья, где среди высоких деревьев, древних, как само предместье, стоял, скрытый от посторонних глаз, один из тех прелестных домиков, что были построены при Людовике XV и соединяли в себе изящный внешний вид, свойственный домам XVI века, со всеми удобствами постройки XVIII века.