Стыд и тоска. Отвращение – к себе в первую очередь. Надо же, допилась до того, что устроила скандал в день рождения своей лучшей подруги, испортила праздник ей и гостям. Что обо мне подумали Никита Сергеевич и Мария Ивановна, эти святые люди, которые всегда относились ко мне как к родной дочери…

Я невольно застонала, изо всех сил сжала кулаки, так, что ногти впились мне в ладони, но боли я не почувствовала, поскольку душевные страдания затмевали все прочие ощущения.

Леша. И правда, зачем я полезла к нему с нотациями? Верно, недавний сон с его участием повлиял на меня. И вырвался наружу, стоило мне расслабиться. Это все потому, что я переживала из-за Наташи, из-за того, что Лешик не мог оценить ее по достоинству. Но, с другой стороны, мне-то какое дело до личной жизни моей подруги? До морального облика ее избранника? Да будь я хоть сто раз лучшей подругой – все равно я не имела права вмешиваться в их отношения. Давать советы Леше – иди потанцуй с Натальей…

Я опять застонала, теперь уже схватившись за голову, прижав ладони к вискам. Голова, моя голова! Словно внутри черепной коробки – не мозг, а раскаленный свинец…

Некоторое время я лежала, постанывая и корчась, и, кажется, мне не было так плохо даже в самый разгар моей недавней простуды. И вообще, хуже, чем сейчас, я не чувствовала себя никогда.

Я осторожно встала и на подкашивающихся ногах побрела к двери. Оказавшись в полутемном коридоре, где на потолке едва мерцали споты, я сперва растерялась, но все же постаралась сориентироваться. Ах да, полтора года назад тут сделали ремонт, объединив эту площадь с соседней, удачно купленной квартирой. Сейчас у Исаевых было комнат шесть… Какие-то стены снесли, что-то добавили, что-то убрали. Но, кажется, кухня по-прежнему была в том конце коридора…

В помещении стояла абсолютная тишина. Все в доме спали, одна я, как привидение, брела вдоль стены. Не хватало еще ввалиться в чью-нибудь спальню, не оберешься стыда… Однако кухню я все-таки нашла без приключений. Она была большой, многофункциональной и современно оформленной, чем-то даже напоминала кабину фантастического космолета. Включив свет, я обнаружила множество ярких, красивых гаджетов, лишь отдаленно напоминающих привычные кухонные приборы. Электрический чайник, к счастью, я нашла сразу. Потыкавшись в шкафчики, чье содержимое пряталось за мудреными дверками (с первого раза и не откроешь), я нашла чашки, ложки и чай в пакетиках… Заварив себе чай в большую кружку, я села за стеклянный мозаичный стол.

Глоток, другой. Постепенно мое физическое состояние приходило в норму.

Вдруг я заметила, что рядом со мной мелькнула чья-то тень. Повернув голову, я увидела Лешика. Он стоял у дверей – высокий, в мятых шортах, клетчатой рубашке нараспашку, босиком. Невероятно лохматый. В глаза сразу бросились его длинный нос и торчащие уши. При этом он не выглядел смешным или забавным, не вызывал желания улыбнуться. Хотя и не пугал. Просто некрасивый мужчина… Чуть прищурившись и перекосив лицо, Леша, словно боясь электрического света, вглядывался в циферблат настенных часов. «Так он не Лешик, а леший!» – озарило меня внезапно.

– Пятый час… – пробормотал он. – Ты чего тут сидишь?

– Мне плохо стало. Пить захотела, – сказала я. – Не бойся, скоро уйду.

– Я – боюсь? Боюсь тебя?! – то ли засмеялся, то ли закашлялся он. Включил мощную вытяжку над плитой, достал из кармана рубашки сигарету с зажигалкой и закурил. А затем произнес невнятно:

– Налей чаю.

Минуту я сидела в оцепенении – слуга я ему, что ли? И что за тон, даже «пожалуйста» не сказал. Однако чай ему все-таки заварила.

Леша сидел напротив, пил чай и курил, а дым от его сигареты резво уносился в вытяжку. Выглядел он и старым, и молодым одновременно. И, кажется, ему тоже было плохо. «Конечно, столько крепкого алкоголя выхлестал накануне!»

– Ты отвратителен, – тихо начала я. – Столь непривлекательного, противного и наглого мужика редко когда можно встретить…

– Мне плевать, что ты обо мне думаешь, – брезгливо перебил мои речи Леша. – Думай про себя.

– А мне плевать на твое мнение, хочу и говорю. Ты урод! Жалкий и злой.

– А ты ханжа и лицемерка, – лениво возразил Лешик, выдыхая дым кольцами и глядя куда-то в сторону. – Противная, как и все отличницы. Скрытая неврастеничка. Тявкаешь, как те мелкие псинки, которых тетки на руках носят… Вроде и не уродина, но… брр! – Он не договорил, передернул плечами, затушил сигарету в пепельнице.

У меня по коже буквально прошел мороз, от прежней разбитости и следа не осталось. Я явственно чувствовала, как ненавижу Лешу… Пожалуй, такой неприязни я не испытывала даже к мачехе. И ни разу в жизни не говорила столь злых слов, как этому человеку сейчас. И это была я – я, которая боялась обидеть окружающих, я, всегда добродушная и приветливая…

– Я хочу, чтобы Исаевы выгнали тебя из своего дома. Потому что ты никчемное ничтожество. Ты только пьешь да перекуры устраиваешь каждые пять минут, вместо того чтобы работать… Они тебя только из-за Наташи и терпят. Но ничего, и у нее скоро терпение лопнет.

– Про перекуры – это ты, наверное, от Сергеича слышала, да? – вдруг задумчиво произнес Лешик. – Вот старый ябеда…

– Старый ябеда? Да ты в его доме живешь, ешь его хлеб… Наверное, и виски тоже его употреблял.

– Я на свои пью, – усмехнулся Лешик. – Какая ты, а… наблюдательная! Чужие деньги считаешь, чужие покупки. Твое ли это дело?

– Не мое, не мое, я знаю! Но сказать все равно хочу, и ты мне рот не затыкай, я от тебя много гадостей за последнее время услышала, теперь моя очередь высказываться. Хочешь справедливости? Вот и принимай молча.

– Эй-эй, да ты потише, сбавь обороты! – Он как будто замахнулся.

– Ударить собрался? Ну так ударь. Ударь! – весело, даже с азартом воскликнула я. Повернулась к нему левой щекой, затем правой.

– Боже, Савельева, я тебя не узнаю. Не собираюсь я никого бить, наоборот, защититься пытаюсь…

– Трус. Жалкое создание! Помнишь, вчера… Ты спросил, зачем я к тебе приперлась. Помнишь? К тебе… Это не твой дом, и не к тебе я пришла! – мстительно произнесла я. Кажется, Лешику уже не хотелось ерничать – он тоже смотрел на меня с ненавистью. Но не той, прежней, брезгливой ненавистью, с которой смотрят на таракана, выползшего из-под обоев, а как на равного, как на врага. В его взгляде читались изумление и ярость. – И вообще, я слово даю, я клянусь – ты меня больше никогда не увидишь!

– Да я только рад этому буду, – пробормотал он. – Спасибо тебе огромное, Лидочка, такое прекрасное, любимое всеми создание! Спасибо, что сама решила мою проблему… Не приходи. Не появляйся. Сгинь навеки! – Последние слова он произнес, приблизившись ко мне, так что я почувствовала его горькое сигаретное дыхание.

Поморщившись, я встала. Особо собираться мне было нечего. Я забрала свои вещи из комнаты и оделась в коридоре. Туда же, зевая, выглянула Мария Ивановна.

– Лидочка, ты куда, детка? Боже, еще даже шести нет. Немедленно ложись спать, я тебя никуда не пущу. В такую-то рань…

– Нет-нет, Мариванна, мне срочно, дела! – пропищала я жалобно. – Пожалуйста, закройте за мной… Да, и Наташе привет, я ей потом позвоню!

Я сбежала из дома Исаевых столь стремительно, что даже не подумала о том, что общественный транспорт, возможно, еще не работает. Но мне было все равно.

Я постучала в стекло авто, стоявшего у метро. Таксист проснулся.

…Оказавшись дома, я первым делом принялась за уборку. Меня обуяла необъяснимая жажда деятельности. Я вытерла всю пыль со шкафов и принялась протирать под ними, двигая мебель.

В стенку постучала Тугина, недовольно заорав:

– Лид, ты чего там! Люди же спят еще!

Я мысленно выругалась и легла на кровать с томиком любимого Гете. Читала и тут же шептала вслух перевод, стараясь, чтобы получалось так же красиво и складно, как у знаменитых переводчиков. Но складно не выходило, совсем. Я читала чужие стихи и с безнадежностью понимала, что поэзия, да и литература вообще – не мое.

Я проснулась часов в двенадцать, вздрогнула и открыла глаза – кто-то трезвонил в нашу квартиру.

Добравшись до глазка, я распахнула входную дверь – на пороге стоял совершенно седой, благообразного вида мужчина. Это был Павел, бывший муж Алевтины.

– Лидочка, добрый день, извини, что беспокою… Не смог до Алечки дозвониться, вот и приехал, – голос у него был тихий, интонации – деликатные.

– А… у нас телефон до сих пор отключен. Да вы проходите, Павел. Алевтина Антоновна, наверное, в магазин ушла, скоро придет.

Дверь в комнату Тугиной была закрыта, и я предложила Павлу посидеть на кухне.

– Если не помешаю… – скромно произнес он.

– Ну что вы! Конечно, не помешаете.

Я вернулась в комнату и снова взялась за томик Гете, но минут через десять вскочила и подошла к зеркалу. Что значит: «Вроде и не уродина», что за «брр!»?

Из зеркала на меня смотрела мрачная и бледная особа, со спутанными, довольно длинными светло-русыми волосами и примятой челкой. Помнится, Наталья мне когда-то сказала, что носить челки неактуально. А я проглотила. Вот попробуй сказать ей о том, что ее коса уже давно смотрится нелепо, что Наталье она уже не идет…

И что имела в виду Наташа, когда говорила о том, что у меня скандинавская внешность? Я не уродина, это правда. Но что-то деревенское в моих чертах лица, кажется, проступает. Наверняка в генах есть что-то от северных крестьян. Наследие финно-угорских народностей? Хотя что-то в моем облике напоминает и о Норвегии, Дании, Швеции. Нечто скандинавское в моей наружности и правда присутствует. Если я надену свитер с оленями, то стану походить на жительницу этих суровых, холодных стран. Да и по характеру я всегда была сдержанной, молчаливой, спокойной. Депрессовала, но не устраивала истерик. До недавних пор, до вчерашнего дня…

Я заглянула на нашу крошечную, шестиметровую кухню. Павел сидел у окна, смиренно сложив руки на груди. Перед ним на столе лежала старомодная кепка. «Сколько ему? Кажется, пятьдесят. Он младше Алевтины года на два. И при этом совсем седой!» Мужчина вскинул голову, когда я вошла.

– Ее все нет? – сочувственно спросила я, хотя и без того знала, что моя соседка еще не вернулась. – Хотите, я передам ей, что вы заходили, она сама перезвонит…

– Нет, спасибо, Лидочка, я уж дождусь Алю. Мне ей деньги надо передать. Лично в руки. Нет-нет, – тут же смутился он, – я доверяю вам, но Аля… – Он не договорил и улыбнулся, показав свои белые, даже слишком идеальные зубы.

И мне вдруг стало так жалко Павла… Мученик совести. Совсем себя изгрыз, съел, иссушил. Состарился раньше времени. Хотел так мало от жизни, от брака – собственного ребенка, и только, а Алевтина и в этом ему отказала. Он долго терпел и устал ожидать, потому и сбежал к кроткой Гуле, которой в радость было жить со своим мужем… Мне всегда казалось, что дети – это радость, а не тяжкий крест и не нудная обязаловка, если они рождаются в любви, тогда есть и счастье…

– Павел, а зачем вы даете ей деньги? – вдруг вырвалось у меня.

Мужчина вздрогнул, с каким-то ужасом посмотрел на меня, потом заморгал смущенно. Он, всегда такой деликатный, никак не ждал от меня, «хорошей Лиды», подобной бестактности.

– Нет, правда? – настойчиво спросила я. – Сколько уже вы с Алевтиной в официальном разводе? Лет десять, не так ли? Зачем же давать ей деньги, молодой еще, в сущности, женщине? Она ведь далеко не пенсионерка! И здорова физически…

– Аля здорова?.. Ах, Лидочка, у нее столько болячек… – смущенно пробормотал Павел.

– Каких именно? То, что Алевтина любит плакаться на свое здоровье, не значит, что она тяжко больна. Просто она таким образом вызывает у вас чувство вины, Павел. Она манипулирует вами, давя на жалость! Была бы действительно больна ваша бывшая супруга – уж давно выбила бы себе инвалидность у государства, я вас уверяю!

– Но в ее года трудно найти работу, у нас же дискриминация по возрасту, Лида! Не с голоду же ей умирать… – пытался сопротивляться Павел.

– Она десять лет живет за ваш счет, неужели за десять лет нельзя найти работу в Москве? Да, секретарем на ресепшен ее не возьмут, но в посудомойки – пожалуйста! Вон, в ресторане за углом висит объявление.

– В посудомойки?!

– Да. А что тут такого? Паразитировать десять лет на бывшем муже можно, а в посудомойки пойти нельзя?

– Она же пропадет…

– Такие, как ваша Алевтина, не пропадают.

– Но кому она нужна, кто ей еще поможет…

– У нее есть взрослая дочь в Америке. Вот пусть и помогает. А вы ей уже никто. У нее есть ближайшая родня, которая обязана ей помогать, но не вы. Если вы перестанете давать Алевтине деньги, я вас уверяю, она быстренько пересядет на шею своей дочери.

– Но там дети, насколько я знаю… Внуки!

– И что? Если у женщины есть дети, она что, автоматически должна перестать помогать своей родной матери?