Мисс Келли показала рукой на маленький мех, лежащий около чаши с углем.

— Раздуй огонь, милочка! Здесь холодно! А я пока приготовлю ложе.

В то время как Эмма молча повиновалась, мисс Келли собрала подушки, шкуры и покрывала в пышное ложе. Затем из угла она достала низенький столик, на котором лежали маленькие серебряные коробочки и странного вида трубочки. В хрустальном подсвечнике горела восковая свеча, а в низенькой коробочке сверкали острые иглы.

Мисс Келли взяла из коробочки табак и набила две трубки.

— Курила ли ты когда-нибудь, Эмми? — спросила она. — И доставляло ли это тебе удовольствие?

Она, смеясь, выслушала, как Эмма рассказывала ей о своем единственном опыте. Однажды Том соблазнил ее, но резкий дым вызвал у нее отвращение.

— Еще бы!.. Махорка моряка! — сказала мисс Келли, пожимая плечами. — Но когда ты попробуешь этот турецкий табак, ты будешь другого мнения. Знаешь ли ты, что такое чанду?

— Чанду?

— Открой вот эту серебряную коробочку. То, что ты там видишь, — это чанду. Положи один маленький кусочек его в табак, закури, вдохни сладкий аромат, и ты сразу станешь другим человеком. Все, что заставляет тебя страдать, исчезает; сладостные грезы овевают тебя; все радости, все блаженство, когда-либо испытанные тобой, снова нисходят к тебе. Магомет опьянялся чанду, когда грезил о райских прелестях, и запрещал правоверным вино. К чему животное опьянение, когда дым чанду способен вознести в селения блаженных?

— Кури, Эмма! Грезы… грезы! — И она подала Эмме одну из набитых трубочек.

Эмма с отвращением оттолкнула трубку от себя и решительно заявила:

— Не хочу! Ничто извне не должно иметь власти над моей душой!

— Ты так недоверчива? Может быть, ты и права! Чанду расслабляет. Он опускается на тебя свинцом, когда опьянение проходит: все суставы разбиты, сердце перестает биться. В первый раз, когда Джордж нашел меня в таком виде, он думал, что я умерла. Крук не было. Она знает, что нужно делать, когда на меня нападает столбняк; она бьет меня, катает, дергает за волосы, пока пульс снова не забьется. Не сделаешь ли этого ты за нее сегодня? Будь добра, милочка, прошу тебя! Ну согласись!

Ее голос звучал мягко, глаза молили с нежной печалью. В Эмме отвращение боролось с любопытством.

— К чему ты делаешь это, если потом становишься несчастной? Разве не бессмысленно подвергаться без нужды такой опасности?

Мисс Келли устало покачала головой:

— Грешить так сладко! Чем хуже чувствуешь себя, чем глубже ненавидишь жизнь, тем сладостнее твои грезы. Разве мало людей самовольно бегут от жизни, когда она становится им не под силу? Вот так и я спасаюсь чанду! Это — мое единственное утешение. Что ты так смотришь на меня? Я внушаю тебе страх? Нет, нет, я не собираюсь уговаривать тебя, только останься со мной! Не оставляй меня! Ах, если бы ты знала, как я тебя люблю!

— Любишь? — спросила Эмма. — Там, в Дыгольфе, ты говорила мне то же самое! Но тогда ты меня совершенно не знала. Как могу я верить тебе?

— У тебя жестокое сердце и холодные глаза. Разве ты стала бы иначе спрашивать, почему человек любит? Я ничего не знала о тебе и все-таки любила… полюбила, как только увидела… Ты так похожа на одну… Когда она держала меня за руку, вся печаль покидала меня. Когда она целовала меня… о, как умели целовать ее губы!.. На меня обрушивалось блаженство неба… я была счастлива… счастлива!

— Ты была счастлива? — резко повторила Эмма. — Почему же она не осталась с тобой? Где она?

Лицо мисс Келли вдруг смертельно побледнело.

— Ты жестока! — простонала она. — К чему ты заставляешь меня вспоминать об этом? Я схожу с ума, как только подумаю об этом. И все-таки… Хоть раз в жизни поговорить об этом с человеком… Хоть раз в жизни свалить с души тяжесть… Чанду! Чанду! Мы вдыхали ароматный дым, витали в сладких грезах, нежно обнявшись… Грудь с грудью, уста к устам… Красива была Лавиния, молода, полна силы… Но когда я проснулась, она все еще лежала на моей груди, на моих устах… Но как холодна была она!.. А глаза… О, эти красивые, большие мертвые глаза!..

Она, рыдая, всхлипнула и закрыла лицо руками. Наступило тяжелое молчание. Эмма сидела не шелохнувшись. Сострадание и ужас терзали ее.

— Теперь ты понимаешь, почему я не могу отвыкнуть от чанду? — снова заговорила мисс Келли. — Когда я не сплю, вечно предо мной Лавиния, такая, какой она мертвая лежала в моих объятиях. Но когда я засыпаю, она просыпается; ее глаза смеются, ее сердце бьется около моего сердца, ее уста приникают к моим. Мы счастливы… счастливы… счастливы…

Словно в бреду повторяла мисс Келли это слово. Вдруг она сорвалась с места, схватила одну из трубок и закурила ее. Потом она нетерпеливо взяла металлическую иглу, надела на ее конец кусочек чанду и провела его через пламя свечи. Послышался легкий треск, и по комнате пронесся сладковатый аромат.

Затем мисс Келли схватила Эмму за руку и притянула к себе на подушки.

— Приди, возлюбленная моя! — прошептала она. — Останься со мной! Не отнимай своей руки. Я должна чувствовать тебя… Юный, сильный ток исходит от тебя… Пусть он пройдет через мои жилы… ах ты… возлюбленная… возлюбленная!..

Стиснув руку Эммы, она упала на подушки, и по мере того, как она вдыхала дым, ее бледное лицо розовело, легкая улыбка заиграла около губ, глаза начали блестеть. В то же время Эмма чувствовала, как ожил пульс в руке, которую она держала.

Затем трубка выскользнула изо рта мисс Келли, ее голос замер в долгом, нежном вздохе, глаза закрылись, и красавица заснула.

Эмма смотрела на нее. Опять перед ней всплыл образ Овертона, опять протянулись к ней его губы, и в ней вспыхнуло пламенное желание поцеловать их. Но она собрала все силы, чтобы устоять перед искушением, так как чувствовала, что погибнет, если отдастся демоническим чарам этой женщины. Став рабой губительной страсти, она, подобно мисс Келли, начнет курить чанду и погибнет, как та юная Лавиния.

Решимость назревала в ней. Она высвободила руку и ушла не оборачиваясь.

VIII

Адскую оргию застала Эмма, когда вновь вышла в зал. На полу валялись лоскутки платья, разбитые стаканы, раздавленные фрукты. Разлитое вино лилось со столов на пьяных, лежавших в тех позах, в которые их поверг наземь хмель. Неясный лепет, хриплый крик, резкий смех смешивались с оглушительным шумом музыки, и среди всего этого хаоса прыгала, шумела, неслась, неистовствовала какая-то орда дикарей, словно одержимых безумием.

Впереди всех была Сатанина, леди Уорсли. Она летала из объятий в объятия, обменивалась дикими ласками и пламенными поцелуями, хриплыми выкриками и сладострастным смешком подхлестывая вакханалию к новым забавам.

Но вокруг большого стола царила полная тишина. Игра продолжалась; однако, кроме лорда Балтимора и сэра Уотфорда, никто больше не принимал в ней участия. Зрители теснились вокруг них, изредка комментируя тихим шепотом случайности игры. Их размеренные движения составляли разительный контраст с неистовством окружавшего их вакханального разгула.

— А, это ты, крошка? К чему ты оставила меня одного надолго? Все мои хорошенькие бумажки перескочили к этому счастливому Люциферу. Но — несчастье в картах, счастье в любви! Ты должна вознаградить меня, Джульетта. Будь рассудительна и не сопротивляйся долее. Испить до конца чашу жизни и дать жить другим — вот общий девиз.

Быстрым движением он обнял Эмму за талию и склонился, чтобы поцеловать ее в губы. Но она сильным толчком освободилась от его объятий.

— Я уже сказала вам однажды, что не гожусь в игрушки принцу! — резко крикнула она. — Да и не для того пришла я сюда, чтобы выслушивать лживые признания. Я хотела только сказать вам, где мисс Келли, чтобы вы могли заняться ею, прежде чем я уйду.

Она в нескольких словах описала ему помещение.

— Чанду? Тогда о ней нечего заботиться, она нам не помешает! Клянусь троном моего отца, детка, она надоела мне до отвращения. Стоит тебе сказать одно только слово, и я буду твоим. Ты не хочешь? Да какого же черта хочешь ты тогда? — воскликнул принц и, удерживая Эмму за широкий рукав домино, полусмеясь-полусердито обратился к одному из стоявших возле него мужчин: — Видели ли вы когда-нибудь чудо, сэр Джон? Вот вам оно! Маленькая крестьянская девчонка, ничего не знающая, без всяких средств, отклоняет любовь принца Уэльского!

Сэр Джон обернулся и внимательно посмотрел на Эмму, после чего сказал суровым голосом металлического тембра:

— Она очень красива; даже в Индии я не видывал женщин красивее ее. В самом деле, это делает честь вашему вкусу, принц! Если бы я не побоялся перейти вам дорогу, я постарался бы захватить этот дорогой приз.

Принц Джордж рассмеялся так, как если бы его собеседник сказал что-то очень остроумное.

— Вы, сэр Джон? С вашим лицом Адониса?

Сэр Джон пожал плечами:

— Вы еще молоды, принц, и, очевидно, еще не знаете, что противоположности сходятся. Уродливым мужчинам достаются красивейшие женщины, и наоборот. Если вы, например, хотите внушить страсть, то должны избрать своим объектом уродку! — Он присовокупил к этой лести улыбку, которая сделала его лицо еще отвратительнее. — Поэтому можете не беспокоиться за мой успех у этой крошки. Кто привык ломать кости пиратам, тот справится и с упрямой девичьей головкой.

Взгляд его пламенных глаз поразил Эмму; никогда еще не видывала она таких диких глаз. Она хотела отвернуться и не могла: в уродстве этого человека действительно была какая-то непонятная власть, о которой он говорил.

Казалось, сэр Джон заметил произведенное им впечатление. Улыбка скользнула по его лицу.

— Вы, кажется, хотели уйти отсюда, мисс? — спросил он. — Разрешите мне проводить вас!

Принц Джордж принужденно засмеялся:

— Послушайте-ка, сэр Джон, если вы отобьете у меня эту крошку… Ведь это государственное преступление — забегать вперед принца крови!

Сэр Джон слегка поклонился с явной насмешкой:

— Любовь не ведает никаких государственных преступлений, принц. Впрочем, я подожду решения короля.

Принц Джордж закусил губу:

— Еще бы! Если бы все шло по его желанию, так я до сих пор не знал бы, что на свете существует два пола. Но, по счастью, здесь должен решать другой — сама Эмма. Пикантное положение для тебя, не правда ли? — обратился он к девушке. — Ты — райская Ева, и черт вручил тебе яблоко с древа познания Добра и Зла. Но перед тобой два голодных Адама. Один из них — принц, который когда-нибудь станет королем; другой — настоящий морской герой, которому в ближайшем сражении может оторвать голову ядром. Решайся! Кому ты преподнесешь сладкую отраву любви?

Эмма опять успокоилась. Пустой болтовней показалось ей это шутовское домогательство обоих мужчин, а глупый смех принца отталкивал ее; ничего королевского не было в нем, ни единой черточки величия!

Она молча смерила их обоих презрительным взглядом и повернулась, чтобы уйти. В тот же момент от большого игорного стола донесся громкий крик:

— Девяносто тысяч! Девяносто тысяч фунтов! В банке девяносто тысяч фунтов! Кто держит пари? Двести фунтов за Люцифера, сто фунтов за Асмодея!

Этот крик пронесся по всему залу и заставил оргию смолкнуть. Даже музыка перестала играть. Все устремились к столу, чтобы принять участие в пари.

Одной из этих людских волн Эмму увлекло к самому столу. Она оказалась рядом с лордом Балтимором.

Положив локти на красное сукно стола, лорд Балтимор сидел почти без движения. Напротив него сэр Уотфорд скорчился в своем кресле. Его глаза горели диким огнем, руки и ноги непрестанно делали судорожные движения. Между игроками лежала куча золота и банкнот — девяносто тысяч фунтов, сумма, в которую вырос банк лорда Балтимора.

Игра продолжается! — сказал лорд Балтимор ледяным тоном. — Принимаются ставки не ниже десяти тысяч фунтов.

Я один покрываю все! — дико крикнул сэр Уотфорд, впиваясь в лорда Балтимора взглядом. — Ва-банк! Ну, ты удивишься, Люцифер?

Лорд Балтимор, словно сострадая, пожал плечами:

— Чему же мне удивляться?.. Другие карты!

Ему подали новые карты. Он пододвинул партнеру обе колоды, тот сорвал упаковку и стасовал, после чего вернул карты лорду. Последний прорезал, дал снять сэру Уотфорду и положил верхнюю карту крапом наружу на стол.

— Красное или черное? — спросил он. — Что изберет Асмодей?

— Красное — цвет Люцифера. Пусть он будет проклят, Асмодей избирает черное!

Сэр Уотфорд перевернул карту и бешено вскрикнул: карта оказалась десяткой бубен.

Он кинул лорду Балтимору вексель и спросил:

— Игра продолжается?