Ничего не получилось: ребенок жив. Саффи будет мамой, хочет она того или нет.

Она зла на себя, что сделала это, не дождавшись отъезда мужа в Америку; бессонница, она это сознает, порой мешает ей соображать.

Рафаэль препоручает бледную, едва стоящую на ногах жену своим добрым друзьям из Клиши. Они от души ему сочувствуют, и Мартен, и Мишель. Они позаботятся о Саффи. Их старшая дочь уехала с родными к морю, Саффи может спать в ее комнате. Все обойдется, говорят они Рафаэлю. Будешь звонить нам. Не тревожься ни о чем. Езжай играть на своей флейте, играй как бог.

* * *

Рафаэль в самолете с коллегами-оркестрантами. В растрепанных чувствах. Почему она это сделала? Почему, согласившись выйти за него замуж, хотела убить зачатого ими ребенка? Боялась увидеть свое тело бесформенным и расплывшимся? Или, сама еще почти ребенок, испугалась, не чувствуя себя достаточно зрелой для материнских обязанностей? Он закрывает лицо ладонями и пытается сосредоточиться на хроматических легато из “Полета шмеля” Римского-Корсакова.

* * *

Саффи смотрит в потолок. Она лежит на кровати маленькой девочки, в комнате маленькой девочки с неумелыми детскими рисунками на стенах и куклами в креслах. Ей восемь лет, этой девочке, что уехала к морю. Восемь лет, как Саффи, но не так. Как Саффи, но не как Саффи теперь. Как Саффи, когда ей было восемь лет. Но не так.

Она просит, чтобы шторы оставались опущенными весь день.

А внутри у нее растет день ото дня.

VI

Нажмем на акселератор – до чего упоительна эта власть, как будто во сне: длишь, растягивая удовольствие, какой-то момент времени, а потом – о чудо! – все приходит в движение, дни бегут, не успеешь оглянуться, перетекают один в другой… Подрейфуем немного в океане событий, происходящих на планете Земля осенью 1957 года. Чувствуется глубинное волнение… Среди плавающих на поверхности щепок время от времени мелькнет что-то знакомое – Рафаэль с встревоженными, полными любви и заботы глазами, Саффи со взглядом, неизменно обращенным внутрь, – но их уже подхватила волна и унес поток новостей, который накатывает, то убаюкивая нас, то ошеломляя.

Вот, например, с января, когда была начата секретная операция “Шампань”, немало французских новобранцев волей-неволей научились пытать алжирских партизан, а заодно тех, кого подозревают в укрывательстве партизан, и тех, кто может что-то знать о том, где скрываются партизаны, то есть практически все местное население… Тем временем Федеративная Республика Германия вот-вот станет самой процветающей страной в Европе… Мао Цзэдун, вдыхая аромат Ста Цветов, собирается с силами для Великого Броска вперед… В России запуск на орбиту спутника открыл космическую эру… А президент США, тот самый Дуайт Эйзенхауэр, чьи вооруженные силы разбили вермахт в 1945-м, начинает поглядывать в сторону Вьетнама…

* * *

Лепажей с улицы Сены все это занимает мало. Правда, Рафаэль исправно покупает каждый вечер “Монд”, как до него его отец покупал “Тан”, но чаще всего он только листает газету, рассеянно просматривая заголовки. А Саффи и вовсе, мягко говоря, не увлекает злоба дня. Оба далеки от сегодняшней действительности, хотя и по разным причинам. Саффи замкнулась в своем горе, недоступная окружающему миру, как жемчужина в раковине. А Рафаэль больше склонен к сосредоточенности, нежели к любопытству: мысли о беременной жене и о вечернем концерте занимают его ум целиком.

Поэтому, обнаружив утром 17 октября, что все выключатели в квартире не работают, а газ не горит – как и фонари на улице, – и услышав доносящийся с перекрестка Одеон в ста пятидесяти метрах от дома гвалт чудовищной пробки, они понятия не имеют, что происходит. Они не прислушивались в последние недели к крещендо ропота и угроз работников “Электрисите э газ де Франс”. А когда позже в тот же день Нобелевский комитет присуждает премию Альберу Камю, им невдомек политическое значение этого выбора. Они знать не знают Камю, не читали ни одной его строчки, им не известно даже, что он – алжирский француз.

* * *

Саффи тяжело переносит беременность. Вот какие у них дела.

В первые четыре месяца она теряет вес вместо того, чтобы набирать. Почти ничего не ест. А то, что после терпеливых уговоров Рафаэля все же решается проглотить, сразу выходит обратно. Ребенок, лишенный пищи, питается материнскими костями. Ее красота, и без того уже бледная, совсем потускнела: лицо тает, из-под него проступает маска черепа, под глазами залегли глубокие темные круги, десны кровоточат, силы покидают ее.

Она больше не ходит за покупками на улицу Бюси, не готовит. От одного вида мяса ее выворачивает наизнанку, и Рафаэлю приходится вернуться к холостяцким привычкам: перекусывать на скорую руку, иногда дома, иногда в ближайшей забегаловке.

Однако все другие домашние дела Саффи выполняет прилежно; даже тяжко от ее усердия. При Марии Фелисе, например, Рафаэль, если оставлял свои стоптанные тапки под любимым креслом, там и находил их утром. Саффи же сразу убирает все. Да так тщательно иногда убирает, что он не может найти свои вещи и вынужден упрашивать ее отдать их.

Он пугается, расспрашивает Мартена: не было ли у Мишель подобных странностей, когда она ждала детей? Нет… не то чтобы… во всяком случае, такого не бывало.

Когда он приходит вечером домой, при виде Саффи, неподвижно сидящей за кухонным столом в темноте (даже когда не бастуют электрики), у него щемит сердце.

Хуже всего, гораздо хуже то, что она больше не хочет спать с ним в одной постели. Под тем предлогом, что у нее бессонница, а ему надо высыпаться, чтобы быть в форме для игры на флейте, она теперь ночует на диване в библиотеке, в другом конце квартиры. Рафаэль только головой качает, не понимая: три месяца женаты и уже спать врозь?

Однажды утром он случайно заходит в библиотеку в тот момент, когда Саффи в ванной, и среди смятых простыней ему бросается в глаза какой-то предмет. Он подходит к дивану, берет его. Вертит в руках, недоумевая. И тут входит Саффи; она дикой кошкой бросается на мужа и вырывает у него плюшевую лапку:

– Отдай!

Это вопль отчаяния. Рафаэль такого никак не ожидал. Он даже не пытается сопротивляться.

– Что это, Саффи? – едва слышно выдыхает он.

– Это мое! – кричит Саффи, вся дрожа. Потом, смущенная своей бурной реакцией, добавляет: – Это просто… игрушка… когда я была маленькая. Поэтому… прости…

– Но что это такое?

– Это глупо. Ты будешь смеяться…

– Что ты, Саффи! Разве я когда-нибудь смеялся над тобой?

Саффи прячет лапку под подушку и застилает постель, быстро, безукоризненно, как медсестра, как солдат.

– Пойдем. Сделать тебе кофе?


* * *

Это, наверно, самый длинный их разговор за всю осень.

Действительно, говорят они друг с другом все меньше и меньше. Хоть Рафаэль и влюбился в Саффи за ее загадочное молчание, с тех пор, как они поженились, и особенно после того, как он узнал, что она беременна, все иначе. Ее молчание кажется ему тяжелым, угрожающим. Ну почему она такая замкнутая? Ломать над этим голову – сущая мука, он не переносит душевного дискомфорта.

В каком-то смысле у Рафаэля до женитьбы на Саффи никогда не было настоящих проблем. Смерть отца – печально, конечно, но это не совсем то, что можно назвать проблемой.

Он просто не знает, как обращаться с бедой.

Когда Мартен и Мишель звонят, чтобы справиться о самочувствии его супруги, он отвечает неопределенно и более или менее оптимистично. “Уже заметно!” – говорит он, например.

Да, его уже заметно, этот до смешного маленький комочек – ни дать ни взять отросток того комка, которым была Саффи в злополучный летний день, когда Рафаэль без предупреждения завел будильник. Теперь он с грустью констатирует, что визг и смятение того утра по сравнению с теперешним раздраем стали почти отрадным воспоминанием.

– Я уверен, что все обойдется, – говорит он в другой раз Мишель по телефону. – Но, сказать по правде, она временами выглядит довольно… подавленной.

– Может быть, у нее какое-то горе? – предполагает Мишель. – Может, в войну на ее глазах погиб ребенок и беременность связана для нее с тяжелыми воспоминаниями? Как знать… А она часто плачет?

Вопрос застает Рафаэля врасплох.

– Нет, – отвечает он, помедлив и несколько раз запустив пальцы левой руки в несуществующие волосы. – Пока ты не спросила, я как-то не задумывался, но я никогда не видел, чтобы она плакала. Ни разу.


* * *

Он надеется, что появление ребенка – скоро, в марте, – снимет проблемы, разрядит атмосферу… Да, он в это твердо верит. Ясно, что, по неизвестным ему причинам, Саффи боится этого еще не родившегося младенца. Но когда он появится на свет, станет реальностью, это будет он и никто другой – а покажите мне мать, которая не считала бы свое дитя лучшим в мире, таких не бывает!

Тогда все будет хорошо. Должно быть.

Но пока отчаяние Саффи просачивается во все щели и отравляет каждый квадратный сантиметр квартиры на улице Сены. Даже воздух в ней им пропитан. Как же выдыхать этот воздух в любимый инструмент Луи Лота из литого серебра? Для “Пяти заклинаний” Жоливе, которые он сейчас репетирует, Рафаэлю необходима вся сила его искусства. Он начинает работать даже над сольными партиями в репетиционном зале оркестра у Орлеанской заставы и возвращается домой поздно вечером.

Другие женщины? Нет. Это ему и в голову не приходит. Он влюблен в Саффи. Умилен ее беременностью. Переживает, видя, как она несчастна.

Дни тянутся бесконечно. Это самые короткие дни в году, но они тянутся бесконечно. И так же бесконечно тянутся длинные ночи.

Однажды вечером, после обеда, еще более тягостного, чем обычно (на столе – для Рафаэля, приготовленные Рафаэлем же, поскольку Саффи не переносит даже запаха разогретого жира, – яичница и картофель фри, поджаренный, к сожалению, на слишком сильном огне, черный снаружи, сырой изнутри и, что говорить, практически несъедобный; для Саффи несколько гренков без масла и травяной чай без сахара), звонит телефон.

Рафаэль снимает трубку.

– Мама!

Он ничего не может с собой поделать: сердце, как в детстве, подпрыгнуло от радости.

– Ну, – говорит Гортензия де Трала-Лепаж. И после короткой паузы: – Как дела?

– Все в порядке, – отвечает Рафаэль – и умолкает.

Даже не будь с ним в комнате Саффи, он вряд ли смог бы откровенно рассказать матери, как обстоят у него дела. Негусто для итога шести месяцев брака с немочкой-служанкой? “Все в порядке…”

– Ты, конечно, приедешь на Рождество? – продолжает Гортензия – и, небывалое дело, в голосе ее слышатся предупредительные, даже просительные нотки. Рафаэль чувствует, как она боится, что его ответ может оказаться отрицательным.

– На Рождество? – тупо повторяет он, чтобы потянуть время.

Еще ни разу мать и сын не встречали Рождество врозь. Ему вспоминается череда довоенных школьных праздников: его родители оба в зале, не сводят глаз со своего отпрыска в уголке сцены, играющего на флейте Пана в пастушеском костюмчике… Каждый год, подбегая к матери после спектакля, он видел ее мокрые от слез щеки. Почему же Саффи никогда не плачет?..

Молчание начинает тяготить, и Рафаэль чувствует, что должен дать ответ. Все равно какой, только быстро.

– То есть… Мама, было бы замечательно, если б мы смогли приехать…

– Я не говорила вы. – Перебивая его, мать все же не забывает добавить в свой голос капельку елея. – Я сказала ты. О, Рафаэль, только не говори, что ты оставишь меня на Рождество одну с Марией Фелисой!

– Но, мама… – в смятении бормочет Рафаэль. И добавляет, совсем тихо, чтобы не услышала Саффи – но та уже в кухне, моет и вытирает посуду, так энергично, что даже жутковато: – Я теперь женатый человек, мама, пора тебе наконец с этим примириться!

– Мне очень жаль, – вздыхает Гортензия, и по голосу ясно, что ей действительно жаль. – Я не могу встретиться с этой женщиной.

– Мама… Эта женщина, как ты выражаешься, скоро станет матерью твоего внука.

На том конце провода – долгое молчание. Наконец до слуха Рафаэля доносятся сдавленные рыдания.

– Не плачь, мамулечка, милая, ну пожалуйста! Не мучай меня.

– Это ты меня мучаешь!

– Перестань, прошу тебя… Знаешь, я по тебе скучаю! И по дому тоже скучаю… Какая у вас там погода? А как наша славная Мария Фелиса?

– На будущий год, – говорит мать, – или когда захочешь, можешь приехать с малышом. Он-то ни в чем не виноват. Но с ней, уж прости… после всего, что было…


* * *

Итак, Рафаэлю и Саффи придется встречать их первое Рождество на улице Сены вдвоем.

Но как, спрашивается, устроить праздник с человеком, который ничего не ест?

С тяжелым сердцем Рафаэль заказывает для себя рождественское блюдо из ресторана. Сам накрывает стол: красивая белая скатерть, белые вышитые салфетки, серебряные приборы, свечи, высокие бокалы для шампанского. С большим трудом уговаривает он Саффи пригубить “Вдову Клико”.