Оно само танцует, подумала Эллисон и закружилась по комнате с платьем в руках. Она старалась не напрягать шею и грациозно наклонять голову в такт своим шагам, но потом увидела в зеркале на дверце шкафа собственное отражение и остановилась. Эллисон внимательно осмотрела свою фигуру в пижаме и прямые каштановые волосы, свободно падающие на плечи.

«Если бы у меня была другая фигура… — грустно подумала она, опуская платье. — Если бы я была очень худая и высокая, я бы двигалась, как голубой колокольчик, и все бы считали, что я танцую лучше всех на свете. Если бы я была такой же блондинкой, как мама, или брюнеткой, как папа. Если бы я не была ужасно средней!»

Ее пижама с маленьким круглым воротничком была вся усеяна танцующими фигурками клоунов, а широкие штаны держались на резинке. Эллисон с отвращением разглядывала свое отражение.

У тринадцатилетней девочки такой детский вид, с негодованием подумала она. Ну, просто ребенок!

Пальцы Эллисон нетерпеливо расстегивали пуговицы пижамы, дрожа от желания поскорее сбросить с себя то, что так подчеркивало ее детскость. От прикосновения лифа к голому телу стало холодно, но он был гладкий и мягкий, как мыльная пена. Голубой шелк отражался в ее глазах. Тюлевые юбки неприятно царапали ноги, и Эллисон в панике поняла, что ее первое взрослое платье не делает ее ничуть взрослее.

«А что, если я ему не понравлюсь, — подумала она. — Что, если он увидит меня и пожалеет, что пригласил!»

Эллисон подбежала к бюро и вытащила из ящика бюстгальтер с резиновыми чашечками. Боясь снять верх платья и одеть это приспособление, она приложила его к груди поверх платья. Если бюстгальтер не сделает ее взрослее, тогда уже ничто не поможет. Наконец, повернувшись спиной к зеркалу, она быстро сняла верх платья, одела бюстгальтер и вновь надела платье. Стремительно развернувшись кругом, она попробовала понять по своему отражению, каким будет первое впечатление у Родни, когда он увидит ее в этом платье.

Зеркало уверяло Эллисон, что оно будет благоприятным.

Верх платья волшебным образом приобрел пышные формы, материя туго натянулась на резиновых чашечках, из-за чего талия стала казаться тоньше, а бедра круглее.

Эллисон наклонилась вперед, надеясь, что вырез на платье достаточно глубок и что округлости в верхней части будут видны тому, кто посмотрит на них под этим углом. За день до этого они с Кэти Элсворс закончили чтение книги, в которой главного героя от вида бюста его возлюбленной в жар бросило. Эллисон вздохнула. Платье полностью скрывало ее грудь, и, даже если бы это было не так, бюстгальтер с резиновыми чашечками сделал бы это за него.

«Но, — подумала она, поворачиваясь перед зеркалом, — так я выгляжу очень зрелой, а все сразу никогда не получается».

— Господи, Эллисон, уже почти три часа утра. Снимай платье и ложись в постель!

От неожиданности Эллисон дернулась так, будто ее ударили в живот. Она вдруг поняла, что в комнате холодно, и задрожала. Сама не зная почему, Эллисон попробовала представить, что чувствует канарейка, когда чья-нибудь рука залезает в ее клетку.

— Прежде чем войти, ты могла бы постучать, — резко сказала она.

Констанс, не сознавая, что ворвалась в чужие мечтания, отвечала в том же духе.

— Не дерзи, Эллисон, — сказала она. — Снимай платье.

— Когда бы и что бы я ни говорила — это всегда дерзость, — зло сказала Эллисон. — Но что бы ты ни говорила — это всегда вежливо.

— И дай мне этот дурацкий резиновый лифчик, — сказала Констанс, игнорируя замечание дочери. — В этой штуковине ты похожа на аэростат.

Эллисон разрыдалась, платье упало на пол.

— Я ни на секунду не могу остаться одна, — всхлипывала она. — Даже в своей собственной комнате!

Констанс подняла платье и повесила его в шкаф.

— Давай, давай, — сказала она, протягивая руку к лифчику.

— Ты плохая, — кричала Эллисон. — Плохая, подлая и жестокая! Что бы я ни захотела, ты всегда все стараешься испортить!

— Замолчи и ложись спать, — холодно сказала Констанс, выключая свет.

Рыдания Эллисон провожали ее по коридору до самой комнаты. Констанс взяла сигарету и закурила. Последнее время она слишком много курила и слишком часто бывала несправедлива к Эллисон. С лифчиком тоже было несправедливо. До этого случая Констанс месяцы позволяла дочери думать, будто ее мама считает, что она быстро развивается и превращается в чувственную девушку.

«Я должна была положить этому конец в самом начале. Даже если она занимается этим только дома, я должна дать ей понять, что фальшивыми штучками никого не обманешь, а если и обманешь, то очень не надолго».

Констанс вздохнула и глубоко затянулась.

— Чертово время года, из-за него все валится из рук, — сказала она и удивилась себе: у нее не было привычки разговаривать с собой вслух и она крайне редко ругалась.

Из-за этого дождя у кого хочешь начнется депрессия.

В этот год было очень легко все валить на погоду. Весна опоздала и теперь нагоняла упущенное. Она вихрем ворвалась в Пейтон-Плейс и торопилась, торопилась, торопилась. Как Белый Кролик на чай к Мэду Хаттеру, думала Эллисон. Весна сорвала лед с Коннектикут, и река недовольно бурлила, стонала и, протестуя, выходила из берегов. Она стряхнула снег зимы с полей и деревьев и безжалостно колотила землю, пока толстый слой льда не отступил и не превратился в грязную жижу. В этот год весна была резкой, о ней не приходилось думать как о поре нежных листиков и маленьких изящных цветочков, она яростно сражалась, обуреваемая навязчивой идеей отвоевать у зимы всю землю. Только после окончательной победы она улыбнулась и успокоилась, как капризный ребенок после истерики. Ко второй половине мая весна расслабилась и расположилась на земле, самодовольно расправив зеленые юбки. Фермеры начали копошиться в садах и огородах, одним глазом поглядывая на свою взбалмошную госпожу, которая в любую минуту могла вспыхнуть от гнева. Весна утихомирилась, дни плавно, как симфония, переходили один в другой, и только Констанс никак не могла успокоиться. Она не признавала, что ее симптомы сродни болезненному юношескому беспокойству и что томление и неудовлетворенность, которые без конца мучили ее, носили сексуальный характер. Она во всем обвиняла внешние проявления своей жизни, свою дочь, трудности, связанные с расширением магазина, и то, что она находится в постоянном напряжении, стараясь успеть и там, и там.

— От этого затошнит и ученого христианина! — зло заявила она однажды, распаковывая товар в магазине.

— Что вы говорите, миссис Маккензи? — спросила Селена Кросс из-за прилавка, где она сортировала детские вещи.

— О, иди к черту, — резко сказала Констанс.

Селена промолчала. Ей больно было видеть миссис Маккензи такой несчастной, а это продолжалось уже не одну неделю. Не то чтобы состояние Констанс всегда проявлялось в том, как она говорит, но никто не может предсказать заранее, когда человек сорвется на грубость, и от этого работа в магазине шла не очень гладко. Когда Селена чувствовала, что Констанс вот-вот взорвется, она всегда старалась первой подойти к клиенту и надеялась, что он не потребует, чтобы его обслужила Констанс. Но хуже всего для Селены было то, как миссис Маккензи вела себя после вспышек раздражительности. Она извинялась, пыталась найти себе оправдания и улыбалась при этом как-то жалко и неуверенно. От этого Селене хотелось похлопать Констанс по плечу и уверить ее, что все будет хорошо. Когда миссис Маккензи извинялась, она становилась похожа на Джо, когда он, сделав что-нибудь, что разозлило Селену, пытался с ней помириться. И вэтом отражалась преданность Селены миссис Констанс Маккензи. Она спокойно выносила вид мучимого раскаянием человека, но только не Констанс и не Джо.

Констанс положила накладную на прилавок и повернулась к Селене.

— Извини, дорогая, — сказала она и улыбнулась. — Я не должна была так с тобой говорить.

«О, не надо, — подумала Селена. — Пожалуйста, не смотрите так!»

— Все нормально, миссис Маккензи, — сказала она. — Я думаю, у каждого из нас бывают тяжелые дни.

— Немного прихватило желудок, — сказала Констанс. — Но я не должна была срывать это на тебе.

— Все нормально, — повторила Селена. — Почему бы вам не пойти домой и не полежать немного. Скоро закрывать. До шести часов я и одна справлюсь.

— Я никуда не пойду, — сказала Констанс. — Через несколько минут со мной все будет в полном порядке. — Она замолчала, услышав звук открываемой двери.

Майкл Росси, казалось, закрыл собой всю витрину магазина. Теплое полупальто, накинутое на плечи, несмотря на май месяц, придавало ему такой внушительный вид, что Констанс просто испугалась. Она вдруг вспомнила чучело быка в китайском магазине, но в этот момент это ее не развеселило.

— Я бы хотел купить носки, — сказал Росси, который выдумал эту причину, чтобы увидеть Констанс Маккензи.

Сначала он надеялся встретить ее на улице, но, увидев его, она всегда переходила на другую сторону улицы или заходила в какое-нибудь здание, и Росси решил встретиться с ней там, где она будет вынуждена заговорить с ним.

Констанс не отвечала, и он повторил:

— Носки. Сочного цвета, если у вас есть. Размер 12,5.

— Селена! — резко позвала Констанс. — Селена, обслужи, пожалуйста, этого джентльмена. — И, не глядя на Росси, она уплыла в заднюю комнату.

Росси стоял не двигаясь и, сощурившись, смотрел ей в спину.

«Интересно, чего она боится, — спрашивал он себя. — А она боится».

— Я могу вам чем-нибудь помочь, сэр? — спросила Селена.

«Можно предположить все, что угодно, — продолжал размышлять Росси, не слыша вопрос Селены, — может, она обладает даром предвидения и знает, о чем я думаю. Всем женщинам нравится, когда мужчина находит их внешне привлекательными, но, возможно, она — исключение из этого правила. Но, если в этом все дело, почему она не выказывает своего отвращения, не отталкивает меня, да все, что угодно, почему она только боится?»

— Вы уже выбрали какие-нибудь носки, сэр? — спросила Селена.

— Да, — рассеяно сказал Росси и вышел из магазина.

Селена подошла к витрине и проводила взглядом высокого, широкоплечего человека. Ей нравился мистер Росси. Он не был первым мужчиной в городе, который тем или иным способом пытался найти путь в спальню Констанс Маккензи. Селене казалось, что все мужчины относятся так к разведенным или вдовам, и Констанс получала свою долю замечаний и предложений. Последнее время это было особенно заметно. С тех пор как Констанс открыла отдел мужской одежды, в магазин устремился новый поток покупателей. Даже Лесли Харрингтон заглядывал, хотя все в городе знали, что он покупает одежду в Нью-Йорке. Больше всего, как заметила Селена, мужчин обескураживало то, что Констанс, кажется, не осознавала, что мужчина способен приударять за ней. Селену забавляло наблюдать за тем, как почти все мужское население города борется за право разыграть партию с первой красавицей Пейтон-Плейс. Миссис Маккензи, кажется, не понимает, что мужчины — люди, рассуждала про себя Селена. Но теперь, как только мистер Росси посмотрел на нее, она не только поняла это, но и испугалась.

— Он что-нибудь купил? — спросила Констанс.

— Нет, — ответила Селена, поворачиваясь к ней. — Думаю, он не увидел то, что искал.

Теперь, когда Эллисон больше не была дружна с Селеной, Констанс вдруг начала испытывать глубокую симпатию к падчерице Лукаса Кросса. Она находила, что Селена умная девочка и хорошая работница. Но иногда, ловя себя на том, что обсуждает с ребенком взрослые вопросы и девочка отвечает ей по-взрослому же, Констанс испытывала что-то вроде шока.

— Что ты о нем думаешь? — спросила она Селену.

— Он самый красивый мужчина из всех, кого я когда-либо видела, — сказала Селена. — Он наверняка красивее, чем доктор Свейн в молодости, и красивее любого киноактера.

«Ты думаешь, я ему нравлюсь?» — В какую-то секунду этот вопрос чуть не сорвался у Констанс с языка.

«Почему это должно меня волновать, нравлюсь или не нравлюсь?» — спросила себя Констанс.

— На этой неделе я собираюсь забрать мое платье, — сказала Селена, чтобы как-то заполнить затянувшуюся паузу. — Я уже накопила нужную сумму, так что в пятницу, перед вечером, я смогу забрать его.

— Если хочешь, можешь взять его сегодня, — сказала Констанс. — Я тебе уже давно говорила, Селена, что тебе не обязательно ждать, пока ты скопишь деньги.

— Лучше я не буду брать его сейчас, — сказала Селена. — Я не хочу брать деньги в долг, и, кроме того, дома мне его просто негде хранить.

Она подошла к шкафу, где хранились отложенные вещи, за которые уже был внесен задаток, и посмотрела на белое платье, аккуратно помеченное: Селена Кросс, балансовая цена 5 долларов 95 центов.