Грейс Металиус - Пейтон-Плейс

Старики расхохотались и посмотрели в сторону уходящей Эллисон.

Трава в Мемориальном парке за шесть недель непрекращающегося солнцепека выгорела и стала бледно-коричневой. Деревья стояли как парализованные, ветра не было, и ни один лист в пыльных, зеленых, забитых цикадами кронах не шелохнулся. Они терпеливо ждали дождя. Эллисон лениво поднималась по склону, начинающемуся за парком. Несмотря на то, что на ней были только шорты и блузка без рукавов, Эллисон казалось, что на ней масса лишней одежды, одиночество тяжелым грузом давило на плечи. Кэти Элсворс звала ее пойти искупаться на Луговой пруд, но Эллисон представила толпу кричащих, брызгающихся, играющих молодых людей и отказалась. Теперь она сожалела об этом, солнце пекло в затылок, и Эллисон с большим трудом поднималась к «Концу дороги». Кроме треска цикад и скрипа собственных подошв о каменистую землю, она ничего не слышала, и ей казалось, что она совсем одна в этом сухом, выжженном мире. Эллисон свернула с тропинки и приблизилась к месту, где стояла доска с большими красными буквами. Увидев там стоящую без движения человеческую фигуру, она испытала почти физический шок.

Эллисон беззвучно подошла ближе, и человек повернулся, почувствовав, что больше не один.

— Привет, Эллисон, — сказал Норман Пейдж.

— Привет, Норман.

Он был в теннисных шортах цвета хаки, коленки у Нормана были такие же острые, как скулы и локти. Норман был единственным мальчиком в Пейтон-Плейс, который ходил в шортах, остальные мальчишки ходили в бумажных брюках, и увидеть их ноги можно было только тогда, когда они надевали плавки.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Норман, будто только что проснулся.

— То же, что и ты, — недовольно ответила Эллисон. — Ищу прохладное местечко, где можно прийти в себя от этой жары и побыть одной.

— Отсюда кажется, что река сделана из стекла.

Эллисон облокотилась о доску, отделяющую «Конец дороги» от спуска.

— Кажется, она совсем не двигается, — сказала она.

— Кажется, во всем городе ничего не двигается.

— Он похож на игрушечный городок, сделанный из картона.

— Я как раз об этом подумал, когда ты пришла. Мне казалось, что во всем мире, кроме меня, никого не осталось.

— Да? И я тоже об этом думала! — воскликнула Эллисон, поворачиваясь к Норману.

Норман смотрел прямо перед собой, темный локон прилип к влажному лбу, кожа на висках, казалось, была прозрачной, красиво очерченные губы были слегка приоткрыты, длинные ресницы отбрасывали еле заметную тень на бледные, худые щеки.

— И я тоже! — повторила Эллисон, и на этот раз Норман повернулся и посмотрел на нее.

— Раньше я думал, — сказал он, — что никто не может думать точно так же, как я. Но это не всегда так, да?

— Да, — сказала Эллисон и опустила голову, их руки лежали на доске совсем рядом. — Да, это не всегда так. Я тоже так раньше думала, и это меня беспокоило, из-за этого я чувствовала себя странной и ни на кого не похожей.

— Я думал, что только я один из всего города прихожу сюда, — сказал Норман. — Это было что-то вроде секретного места для меня, и я никогда никому об этом не говорил.

— Я тоже так думала, — сказала Эллисон. — Я никогда не забуду тот день, когда мне сказали, что это не так. Я так разозлилась, и мне было так противно, будто кто-то заглянул ко мне в окно.

— Взбешен, — сказал Норман, — Это хорошее слово. Я был именно взбешен. Как-то днем я видел здесь Родни Харрингтона и Бетти Андерсон. Я бегом бежал до самого дома и плакал.

— Здесь есть одно место, могу поспорить, о нем никто не знает. Даже ты.

— Расскажешь?

— Идем, я покажу тебе.

Эллисон впереди, Норман следом, они углубились в лес. Низкие ветки кустов царапали ноги, через каждые несколько фунтов они наклонялись, чтобы сорвать чернику. Норман достал чистый носовой платок, завязал по углам узелки, и они вместе с Эллисон заполнили его ягодами. Наконец они вышли на открытую поляну в глубине леса. Это было золотое море лютиков. Эллисон и Норман молча стояли в абсолютной тишине, нарушаемой только трескотней цикад, и ели ягоды из платка Нормана. Потом он наклонился и сорвал несколько лютиков.

— Подними-ка подбородок, Эллисон, — смеясь, сказал он. — Если цветы будут отражаться у тебя на коже, значит, ты как масло и будешь толстой.

Эллисон рассмеялась и закинула голову назад. Ее светло-каштановые волосы были убраны в хвост и раскачивались за спиной.

— Хорошо, Норман, — сказала она. — Проверь-ка, не собираюсь ли я растолстеть.

Норман держал Эллисон пальцами за подбородок, и они еще долго смеялись, глядя друг другу в глаза. Норман немного подвинул руку, и уже вся его ладонь была на щеке у Эллисон.

— У тебя все губы синие от черники, — сказал он.

— У тебя тоже, — сказала Эллисон, не отстраняясь от него.

Он тихонько поцеловал ее, не дотрагиваясь, только подняв вторую руку к ее щеке. Лютики, которые он так и не выпустил из руки, как бархат, касались их лиц.

Доктор Мэтью Свейн и Сет Басвелл сидели в редакции «Пейтон-Плейс Таймс» в кабинете Сета. Док вертел в руках белую соломенную шляпу и потягивал специальное летнее изобретение Сета, состоящее из джина, льда и грейпфрутового сока.

— Как говорят, — заметил Сет, — 99 градусов в тени, а тени нет и в помине.

— Ради Христа, не надо о погоде, — сказал доктор. — Я и так должен быть благодарен, что очень немногие болеют в этом месяце.

— Ни у кого нет энергии, чтобы заболеть, — сказал Сет. — Слишком жарко, чтобы даже подумать о прорезиненных простынях в твоей больнице.

— Господи! — воскликнул Док и привстал с кресла, увидев машину, промчавшуюся по улице Вязов. — Не будем каркать, иначе нам придется отскребать молодого Харрингтона с дороги.

— Если это случится, в этом будет виноват Лесли. Какой идиотизм — покупать шестнадцатилетнему парню двухместный автомобиль с откидным верхом за три тысячи долларов.

— Тем более Родни Харрингтону, — сказал д-р Свейн. — У этого парня мозгов не больше, чем у блохи. Может, это и хорошо, что он вылетел из Нью-Хэмптона. Здесь хотя бы Лесли сможет за ним присматривать, хотя вряд ли это что-то меняет.

— Ты разве не знаешь? — спросил Сет. — Лесли заставил проректора взять его. Я не знаю, как он протолкнул пацана в эту школу, но Родни осенью туда отправляется.

— Не думаю, что он там долго продержится, — сказал доктор. — На прошлой неделе я видел его в Уайт-Ривер. Он набил в машину целую компанию, и все они пили. Лесли чуть на свернул мне голову, когда я сказал ему об этом. Сказал мне не лезть не в свое дело и дать парню перебеситься. Перебеситься в шестнадцать лет. Насколько я помню, я был значительно старше, когда пришла пора перебеситься.

— Мне не нравится этот парень, — сказал Сет — Я люблю его не больше, чем Лесли.

Две фигуры появились в большом окне кабинета Сета. Девочка подняла голову, посмотрела внутрь и махнула рукой сидящим в кабинете, но мальчик был слишком поглощен девочкой и не поднял головы. В руке у него был букет лютиков, он нес его так, будто давно забыл о нем.

— Эллисон Маккензи и мальчик Пейджа, — сказал доктор. — Интересно, его мать знает, что он гуляет?

— Она поехала в Уайт-Ривер сегодня днем, — сказал Сет. — Я встретил ее, когда выезжал оттуда.

— Тогда понятно, почему Норман идет с девочкой по улице, — сказал Свейн. — А Эвелин, наверное, отправилась в Уайт-Ривер на консультацию к Джону Биксби. С тех пор, как я сказал ей, что у нее нет никаких болезней, кроме эгоистичности и дурного характера, она и близко ко мне не подходит Странно, — сказал он после небольшой паузы, — как по-разному проявляется ненависть. Посмотри на «девочек Пейджа», они здоровы, как лошади, обе, а посмотри на Эвелин, у нее вечно что-нибудь болит.

— А ты посмотри, как ненависть проявляется в Лесли Харрингтоне, — сказал Сет. — Он ненавидит весь мир и заставляет всех мириться с ним.

— Я бы хотел, чтобы пацан освободился от нее, пока не поздно, — сказал Док, все еще думая о Нормане Пейдже. — Может, он найдет для себя хорошую девчонку, как Эллисон Маккензи, тогда это будет противодействием влиянию Эвелин.

— Ты хуже старухи, Мэт, — смеясь, сказал Сет. — Выпей.

— Слушай, тебе не стыдно? — спросил Док и протянул руку за стаканом. — Сидишь тут и целый день хлещешь джин?

— Нет, — не задумываясь, ответил Сет. — Совсем нет. Этот — за Нормана Пейджа, долгих ему лет жизни, пусть он женится на той, что не даст Эвелин проглотить его.

— Я не думаю, что он достаточно силен, чтобы противостоять ей, — сказал Свейн. — Она ждет от него слишком многого — любви, восхищения, со временем финансовой поддержки, беспрекословного подчинения, даже секса.

— О, прекрати, — сказал Сет. — На тебя дурно действует погода. Не надо мне рассказывать, что Эвелин спит со своим сыном.

— С тобой сложно говорить, Сет, — с ложной суровостью сказал Док. — Так как говоря о сексе, ты имеешь в виду только мужчину и женщину в постели. А это не всегда так. Позволь рассказать тебе один случай. Однажды я видел молодого мальчика с тяжелейшим случаем обезвоживания. Это произошло оттого, что ему часто ставили клизмы, в то время как он в них совсем не нуждался. Секс, причем СЕКС заглавными буквами.

— Господи, Мэт! — воскликнул Сет, «в ужасе» расширив глаза. — Ты думаешь именно это свело старину Окли в могилу? Клизмы?

— Не надо спешить с выводами, — возразил Док. — Я не говорил, что этот случай имеет что-то общее с Эвелин и Норманом. И Окли умер не от клизм. Каролин, Шарлотта и Эвелин до смерти засекли его своими языками.

— Пожалуй, я больше не буду тебе наливать, — сказал Сет. — Это делает тебя мрачным, а сегодня слишком жарко для подобных настроений и всего прочего.

— Не считая выпивки, — сказал, вставая, Свейн. — А я не имею намерений напиться к четырем часам дня в пятницу. Мне пора.

— Увидимся вечером? — спросил Сет. — Сегодня собирается вся банда, значит, будет хороший покер.

— Я приду. И прихвати свою чековую книжку: чувствую, сегодня мне повезет.

Селена Кросс стояла у витрины «Трифти Корнер» и смотрела, как мимо проходит д-р Свейн. Сердце заколотилось сильнее, страх сжал ее и распространился по всему телу. Она с ужасом смотрела на высокого человека в белом костюме, который всегда относился к ней с такой добротой.

«Помогите мне, Док, — тихо репетировала она, — вы должны помочь мне».

— Мэтью Свейн — единственный мужчина из тех, кого я знаю, который способен с успехом носить белый костюм, — сказала Констанс Маккензи из-за плеча Селены. — Он может выглядеть неглаженным, но всегда свежим.

Селена со всей силы сжала в руке бутылку кока-колы.

«Подожду еще один день, — думала она, — еще один день, и, если ничего не произойдет, я пойду к Доку. Помогите мне, Док, скажу я ему, вы должны помочь мне».

— Селена?

— Да, миссис Маккензи?

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— О да, конечно, миссис Маккензи, я прекрасно себя чувствую. Просто жарко.

— Ты такая бледная. На тебя это не похоже.

— Это все из-за жары, миссис Маккензи. Со мной все в порядке.

— Сегодня так тянется день. Почему бы тебе не уйти домой со второй половины?

— Спасибо, но меня все равно в шесть часов встречает Тед.

— Ну, тогда иди в заднюю комнату и посиди там немного. Честное слово, никогда не видела тебя такой бледной.

— Хорошо, пойду посижу. Позовите меня, если понадоблюсь.

— Позову, дорогая, — пообещала Констанс и от той нежности, с которой она это сказала, Селена чуть не заплакала.

«Если бы вы знали, — подумала она, — если бы вы знали, в чем дело, вы бы не были так добры ко мне. Вы бы сказали мне убираться с глаз долой. О, Док, помогите мне. Что, если Тед узнает, или его старики, или кто-нибудь еще?»

Селена никогда не принадлежала к тем, кого волнует мнение Пейтон-Плейс.

— Пусть говорят, — часто повторяла она. — Они все равно будут говорить.

Но теперь, когда с ней произошла такая ужасная вещь, она испугалась. Селена знала свой город, знала его голоса.

— У девочки проблемы.

— Она залетела.

— Шлюха, грязная, маленькая шлюха.

— Ну, а чего еще ждать от этих, из хижин.

Если бы не Тед, Селена бы заявила всему миру с высоко поднятой головой: «Ну и что?». Но она любила Теда, в шестнадцать лет она достигла такой зрелости, какой некоторые женщины не достигают никогда. Селена хорошо знала, чего она хочет, и знала свое сердце. Она знала, что любит Теда и никогда его не разлюбит. Причинить ему такую боль было выше ее сил. Тед с его неизвестно откуда унаследованным чувством собственного достоинства, с его жестким самоконтролем. Тед, обнимающий ее за плечи: «Я не буду, дорогая. Я не сделаю тебе больно». Тед, отстраняющийся от нее, когда она этого хочет, он говорит, что, кроме любви к ней и уважения, у него еще есть терпение. Они смеялись над этим.