Грейс Металиус - Пейтон-Плейс

Через ее голову Майк заглянул в кабинет Сета. Редактор склонился над оставленными Эллисон рассказами и на этот раз не скрывал улыбки.

— Отлично, — сказал Майк, посмотрев в лицо Эллисон, которое опять стало белым. — Это надо отметить. Каждый, кто первый раз получил работу, должен это отметить. Пойдем к Прескотту, я куплю тебе кока-колу.

Все еще поддерживая Эллисон за трясущийся локоть, он отвел ее в аптеку. Нормальный цвет лица вернулся к Эллисон, но она все еще не могла справиться с собой и стучала зубами.

— Исторические статьи, — говорила она. — И за деньги. Прямо как настоящий писатель.

Глядя на возбужденную, дрожащую Эллисон, Майк вдруг почувствовал себя очень старым.

— Я собираюсь начать прямо сейчас, сегодня днем, — говорила она. — Нет, подожду до завтра. Я обещала Норману, что сегодня днем поеду с ним на пикник. Ну, разве не смешно, мистер Росси? Я совсем забыла про пикник и только сейчас вспомнила. Я так разволновалась из-за работы. Погодите, я расскажу Норману! Он просто умрет! Вы знаете, он тоже пишет. Стихи. Мне надо торопиться. Я обещала Норману, что принесу ланч. Просто с ума сойти! Только сейчас вспомнила про пикник!

«Глупости, да?» — подумал Майк, вспоминая слова Констанс. Если молодая девушка так взволнована от того, что получила работу и будет теперь писать за деньги, что забыла о такой романтической вещи, как пикник с молодым человеком, к этому больше нельзя относиться как к дурачеству.

— Спасибо за «коку», мистер Росси, — сказала Эллисон, и в следующую секунду ее накрахмаленная юбка мелькнула в дверях.

Черт возьми, подумал Майк, все еще чувствуя себя старым. Это ожидание уже тянется достаточно долго. Сегодня я снова поговорю с ней. Еще два года ожидания — это слишком много. Мы не становимся моложе.

Эллисон бегом поднялась по ступенькам парадного крыльца и, хлопнув за собой дверью, вбежала в холл.

— Нелли! Нелли! — позвала она. — Где ты?

Ответа не последовало. Со стороны кухни доносился шум, это означало, что Нелли, как обычно по субботам, наводит порядок в шкафах. Эллисон не стала больше звать и, расстегивая на ходу платье, взбежала по лестнице в свою комнату. Она надела короткие шорты, блузку без рукавов и так же бегом спустилась на кухню.

— Нелли! — крикнула она. — Нелли, я получила работу! Буду писать. За деньги!

Нелли Кросс, стоя на карачках у низкого кухонного шкафчика, подняла голову и посмотрела на Эллисон.

— А, да? — без интереса спросила она.

— О, Нелли, — сказала Эллисон. — Сегодня, что — один из твоих плохих дней?

— Такой же, как и все другие, — угрюмо ответила Нелли. — Никто не будет чувствовать себя хорошо, когда у него в жилах течет один гной.

Это было что-то новое, но Эллисон это беспокоило не больше, чем предыдущие идеи Нелли, и она спокойно восприняла ее ответ. Последнюю неделю Нелли перешла с проклинаний Лукаса и всех остальных мужчин на идею о том, что ее поразила странная болезнь.

— Это триппер, — говорила она Эллисон, мудро кивая головой. — Лукас наградил меня им, перед тем как сбежать.

Эллисон знала — Лукас Кросс исчез из Пейтон-Плейс неделю назад, и его уход на несколько дней вызвал в городе шквал разговоров. Общее мнение было таково: уход Лукаса — избавление от хлама. Но, к всеобщему удивлению, Нелли не разделяла эту точку зрения. Она перестала называть Лукаса сукиным сыном, стала защищать его, как жертву всесильного общества, влияния дурной компании и женщин легкого поведения.

— Я думала, ты будешь рада избавиться от него, — сказала Эллисон, когда Нелли сообщила ей об исчезновении Лукаса. — Для тебя было бы лучше, если бы он ушел еще раньше.

— Он бы и сейчас не ушел, но он заразил меня триппером и испугался, что я заложу его. Я бы не сказала о Лукасе, даже если бы люди из Департамента здравоохранения рвали меня на куски. Гной во всех жилах, вот с чем он меня оставил. Бедняга, он ничего не мог поделать. Напился и ничего не понимал, вот и все.

За последнюю неделю Эллисон научилась понимать, что через довольно частые промежутки времени на венах Нелли образовывались твердые шишки, они были очень болезненными и служили причиной того, что Нелли называла «один из моих плохих дней».

— Да, — отвечала Нелли на вопрос Эллисон. — По-настоящему плохой день. Эти шишки по всем моим венам. Даже не знаю, как я протяну этот день.

— Мне очень жаль, Нелли, — сказал Эллисон, горя желанием вернуть тему разговора к своей персоне. — Но разве тебя не удивляет, что я получила работу?

— Неа, — отвечала Нелли, расстилая свежую бумагу на нижней полке шкафчика. — Я всегда говорила, ты хорошо сочиняешь истории. Меня это не удивляет. Хочешь есть?

— Нет, мне надо упаковать ланч. Мы с Норманом собираемся на пикник.

— Хм-м, — сказала Нелли.

— Что? — резко спросила Эллисон.

— Хм, — повторила Нелли.

— Что ты хочешь этим сказать? — еще резче спросила Эллисон.

— Я хочу сказать «хм», вот что я хочу сказать. Эти Пейджи — хм. Эта Эвелин Пейдж всегда такая заносчивая и самая-самая. Она вышла за Окли потому, что он был старый и она надеялась после его смерти заполучить его денежки. Ну, так он ее одурачил, оставил без гроша, как его научили девочки, вот, что он сделал. Эвелин Пейдж не из-за чего заноситься и строить из себя самую-самую. Окли ее бросил так же, как и Лукас меня. Только у ее мужа нет оправданий, а у моего есть.

— Перестань так говорить, Нелли Кросс! — сказала Эллисон. — Миссис Пейдж замечательная женщина, и это не ее вина, если отец Нормана оставил ее.

— Замечательная женщина, подумаешь, — буркнула Нелли. — Кормила сыночка грудью, пока ему не исполнилось четыре года. У такого дитяти зубы такие же крепкие, как у тебя, а замечательная женщина Эвелин Пейдж все еще нянчит его, и это ей ой как нравится! У старого Окли не было таких зубов, как у Нормана в четыре года. Не удивительно, что Эвелин Пейдж так не хочет отпускать его от груди!

Эллисон побледнела и заговорила низким, злым голосом:

— Ты — злобная старуха, Нелли Кросс! У тебя гной не только в венах, но и в мозгах. И ты из-за этого сходишь с ума. Ты начинаешь заговариваться, как сумасшедшая, — как сумасшедшая мисс Эстер Гудэйл. Так тебе и надо, раз ты так ненавидишь людей.

— Твоя мать много работала и старалась правильно тебя воспитать, — кричала Нелли. — Она вырастила тебя не для того, чтобы ты болталась с мальчишкой, который до четырех лет сосал грудь. Это неправильно, ты не должна гулять с таким мальчишкой, как Норман Пейдж. Эти Пейджи — дрянь, обыкновенный мусор. И всегда такими были.

— Я даже не хочу с тобой разговаривать. Ты — сумасшедшая старуха, — сказала Эллисон. — И я не желаю, чтобы ты при мне произнесла хоть слово о Нормане или его семье.

Она металась по кухне, гремя мисками и кастрюлями, пока ставила варить яйца, и грохала дверью холодильника всякий раз, когда доставала оттуда продукты для сэндвичей. Закончив готовку, она упаковала все в корзину с крышкой и, хлопнув дверью, выбежала из кухни, оставив после себя жуткий беспорядок, который должна была убирать Нелли Кросс.

Нелли вздохнула, поднялась на ноги и посмотрела на сгиб локтя. Он был шишковатый. Нелли сделала шаг вперед и остановилась, обхватив голову руками. Ее пальцы судорожно искали что-то в свалявшихся волосах. Наконец она наткнулась на шишку. Это была большая шишка, большая, как яйцо, и она пульсировала, как фурункул.

Сумасшедшая. Это слово пылало в сознании Нелли, как кипящий жир. Сумасшедшая. Скоро шишка лопнет, и весь гной выльется в мозг, и она станет сумасшедшей, как и считает Эллисон.

Нелли села на пол в кухне Маккензи и захныкала.

— Лукас, — всхлипывала она, — ты только посмотри, что ты наделал.

Было слишком жарко, чтобы ехать в гору, и Эллисон и Норман толкали велосипеды перед собой. Велосипеды были тяжелыми: они пристроили на багажник корзину для пикника, упаковку из шести бутылок «коки», стеганое лоскутное одеяло, два купальных костюма, четыре полотенца и толстый том стихов «Главнейшие английские поэты». Эллисон и Норман, задыхаясь, толкали велосипеды вперед, июльская жара становилась все сильнее, шоссе, уводящее их из Пейтон-Плейс, мерцало и расплывалось перед глазами.

— Надо нам было пойти на Луговой пруд, — сказал Норман, сдвигая черные очки со лба на нос.

— Мы бы там не смогли добраться до воды, — сказала Эллисон и поправила прилипшие к мокрой шее волосы. — Сегодня все ребята Пейтон-Плейс на Луговом пруду. Я бы скорее осталась дома, чем пошла туда.

— Должно быть, уже недалеко, — философски заметил Норман. — Река поворачивает через милю после больницы, а мы наверняка уже прошли около того.

— Да, наверное, уже недалеко, — согласилась Эллисон. — Мы уже сто лет назад прошли фабрику.

По прошествии того, что в жаркий июльский день можно назвать вечностью, они наконец подошли к тому месту, где поворачивала река Коннектикут. Ребята подкатили велосипеды к гигантским деревьям, что росли ближе к реке, и с облегчением уселись на землю, усыпанную мягкими, сухими сосновыми иголками.

— Я думала, мы никогда сюда не доберемся, — сказала Эллисон, выпятила нижнюю губу и сдунула со лба прилипшую прядь волос.

— И я тоже, — отозвался Норман. — Но это стоило того. Вокруг на мили ни души. Послушай, как тихо.

Когда они отдохнули, он продолжил:

— Давай откатим велосипеды в лес, чтобы их нельзя было увидеть с дороги, тогда никто не догадается, что мы здесь.

— Хорошо, — сказала Эллисон, — чуть выше есть место, там деревья растут подальше от реки и получается что-то вроде пляжа, но с дороги его не видно.

Добравшись до места, которое описала Эллисон, они прислонили велосипеды к деревьям и начали переносить вещи к реке. Они аккуратно расстелили на берегу одеяло, поставили на него корзину, положили полотенца и том стихов.

— Сначала искупаемся или перекусим? — спросила Эллисон.

— Давай лучше искупаемся, — сказал Норман. — Я переоденусь и поставлю «коку» в воду — она так нагрелась.

— Придется переодеваться в лесу, — заметила Эллисон, — больше негде.

— Иди первая, я подожду.

Переодевшись, они подошли к воде и какое-то время стояли на мокром песке. Плавать здесь было опасно, и Норман и Эллисон знали это. В этом месте реки было много порогов, а дно было усыпано острыми камнями.

— Надо быть поосторожнее, — сказал Норман.

— Иди первый.

— Пошли вместе.

Очень медленно и осмотрительно они вошли в воду. Река вдруг перестала казаться опасной. Они побрызгались и поплыли от берега.

— Здорово и холодно. Вода просто ледяная.

— Лучше, чем на Луговом пруду. В жару там всегда такая теплая вода.

— Ты еще достаешь до дна?

— Да, а ты?

— Да. Но мы уже далековато.

— Мне не верится, что здесь опасно, разве только весной.

— Я только что порезал ногу о камень.

— Ты можешь плыть?

— Да. Я научился еще два года назад в летнем лагере.

Они купались, пока не окоченели. Выйдя из реки, они стояли на берегу, их тела были все в радужных капельках воды. Эллисон купалась без шапочки и теперь вытирала волосы полотенцем, Норман уселся на одеяло и рассматривал порез на ноге. После купания палящие лучи солнца приятно согревали холодную кожу. Эллисон села рядом с Норманом.

— Хочешь есть?

— Еще бы. Посмотрю, остудилась ли «кока».

— Да уж должна. Вода — как лед.

Они уплетали сэндвичи и, щурясь, смотрели за реку. Солнце отражалось в воде, как зеркале.

— Не знаю почему, но мне всегда приятно смотреть за реку, — сказал Норман, — и думать о том, что там Вермонт.

— Это как будто ты едешь в машине и пересекаешь границу города, — сказала Эллисон. — Минуту назад ты в Пейтон-Плейс, а в следующую — уже где-то в другом месте. Я всегда себе это говорю. Вот сейчас я в Пейтон-Плейс, а сейчас уже нет. Это так здорово, — так же, как сидеть здесь и смотреть за реку, на Вермонт.

— Еще остались сэндвичи с яйцами или только с ветчиной?

— Я взяла каждого по четыре. Можешь съесть мой, если хочешь. Я только что съела с ветчиной.

— Надо было мне взять чипсы.

— Летом они всегда такие жирные.

— Я знаю.

— Ешь огурцы.

— Не хочешь еще поплавать?

— Нет, пока не станет жарко.

— Ты выйдешь замуж, когда вырастешь?

— Нет. У меня вместо этого будут романы.

— Что делать с этой промасленной бумагой? Мы же не можем оставить ее здесь вот так.

— Кинь ее в корзину. Я выброшу на обратном пути.