— Можешь читать до конца урока, Джо, — сказала она, взглянув на часы. Было без десяти три.

Джо Кросс встал и начал читать вслух отрывок из «Приключений Тома Сойера». Читал он хорошо, четко произнося слова, но без выражения, как читают мальчики в начальной школе, когда их вызывают читать вслух перед своими сверстниками. Мисс Тронтон прикрыла глаза, к происходящему в классе была подключена только та часть ее мозга, которая сигнализирует опытному учителю о неправильно произнесенном слове.

Вот перед вами, думала мисс Тронтон, ребенок, у которого должен быть весь набор комплексов из этих книг. Вечно пьяный негодяй-отец, который бросил его, мать, покончившая жизнь самоубийством, постоянное отсутствие нормальной, здоровой пищи, достойного жилья и одежды — до тех пор, пока ему не исполнилось девять лет. И тем не менее, после того, как его жизнь наладилась, похоже, что у него гораздо меньше комплексов, чем у других детей. Он самый сообразительный мальчик в классе, нарушает дисциплину реже, чем все остальные, а вне школы ругается и дерется не больше других. Комплексы? Хм. Просто я старею, вот и все. Хотела бы я, чтобы они были такими же послушными и сообразительными, как Джо Кросс.

Этого не знали ни Джо, ни его одноклассники, но он был любимцем мисс Тронтон. Именно образ Джо всплывал у нее перед глазами, когда она расслаблялась и начинала думать об отставке. Если бы я смогла научить хотя бы одного ученика. Когда мисс Тронтон предавалась своим самым заветным, тайным мечтаниям, перед ее глазами всегда вставал Джо. У мисс Тронтон каждый год был другой любимец — это правда. Это не был Джо в прошлом году, и это не будет Джо в будущем году, но на тот короткий период, пока он учится в восьмом классе, именно с ним связывала мисс Тронтон свои надежды.

Тогда, в 39-м, для Селены и Джо были плохие времена. После самоубийства Нелли дети Кроссов — Селена, которой еще не исполнилось шестнадцати, и худой от недоедания девятилетний Джо — остались совсем одни. Как только похоронили Нелли, кто-то — и многие в Пейтон-Плейс считали, что это были Роберта и Гармон Картеры, — уведомил об этом Департамент, занимающийся вопросами быта населения штата. И вскоре перед дверью в хижину Кроссов появились люди из этого Департамента. Селена и Джо в это время были в загоне для овец. Увидев остановившиеся перед своим домом длинные черные машины с печатями штата, сияющими на дверцах, и коротко подстриженных женщин в строгих костюмах с дипломатами в руках, что было действительно редкостью в Пейтон-Плейс, Селена сразу почувствовала неладное. Люди из Департамента открыли незапертую дверь и шагнули в хижину, а Селена схватила Джо за руку и повела его к Констанс Маккензи. Констанс, испугавшись, как бы детей не нашли у нее, спрятала их в подвале своего дома и связалась с Сетом Басвеллом и Чарльзом Пертриджем. Именно Сет в конце концов вычислил старшего из детей Лукаса Кросса, сводного брата Селены — Пола.

Пол Кросс прибыл в город на собственной машине в компании своей жены, с которой встретился и поженился в северной части штата. Жену Пола звали Глэдис, и она существенно повлияла на события. Многие в Пейтон-Плейс были готовы и хотели критиковать ее, так как Глэдис была грудастой блондинкой с настолько заметно крашенными волосами, что даже дети обсуждали это. Некоторые говорили, что Глэдис из тех потерянных женщин, что болтаются в Вудсвилле и готовы составить компанию любому дровосеку с деньгами, но мисс Тронтон знала о ней только то, что рассказывал Джо, и то, что она узнала от Сета Басвелла и Мэтью Свейна.

Глэдис, судя по тому, что говорил Мэт Свейн, вошла в хижину Кроссов, огляделась вокруг и сказала: «Боже, ну и дерьмовый же это домишко!»

На следующий день весть о том, что Пол вернулся домой, облетела весь Пейтон-Плейс. Он быстро нашел хорошую работу на лесопилке, и через две недели в хижине Кроссов появился водопровод. Через год это была уже не хижина, а дом с удобствами и спальней для каждого. Все, что осталось от Лукаса Кросса, — загон для овец, который он построил и где теперь держал овец Джо. Джо ужасно гордился тем, что одна из его овец всего за один год на трех ярмарках штата взяла три главных приза.

— Пол, наверное, спятил, если позволяет жене вбухивать все деньги в дом, который даже ему не принадлежит, — говорили некоторые в Пейтон-Плейс. — Этот дом и земля все еще принадлежат Лукасу Кроссу.

— Лукас, должно быть, умер, — таково было мнение большинства горожан. — Иначе он давно бы уже вернулся.

Пол Кросс, которого никто никогда не мог заподозрить в таких благородных чувствах, как любовь к родственникам, немало удивил город, вернувшись домой, чтобы помочь брату и сводной сестре. В декабре 1941-го, на следующий день после Пирл-Харбора, Пол удивил всех еще больше: он оставил работу и ушел добровольцам в армию.

— Ну, теперь мы посмотрим, — сказал Пейтон-Плейс, сфокусировав свое внимание на Глэдис. — Очень скоро она сбежит и оставит детей Кросса без присмотра.

Но Глэдис, по-новому поджав губы, но оставаясь все той же грудастой яркой блондинкой, жила в Пейтон-Плейс, пока Селена не закончила среднюю школу. Через две недели после того, как Селена приступила к работе в «Трифти Корнер» в должности управляющего, Глэдис уехала из Пейтон-Плейс в Техас, чтобы присоединиться к Полу.

«Комплексы? Хм, — подумала мисс Тронтон, глядя на Джо, который торопился домой накормить овец и приготовить ужин для сестры. — Покажите мне мальчика, столь же верного своей матери, как Джо сестре».

Над ее головой первый раз весело ударил колокол Кенни, и класс загудел.

— Тишина! — приказала мисс Тронтон. — Можешь прекратить читать, Джо. Вы все ведет себя тихо, пока я вас не отпущу.

С последних парт раздалось недовольное бурчание, но она проигнорировала его.

— Ваши парты чисты?

— Да, мисс Тронтон.

— Можете встать.

«Можете встать», — кривлялся кто-то на задней парте.

— Свободны! — сказала мисс Тронтон.

Поднялся страшный грохот, и все, кроме одного мальчика, рванулись к дверям.

— Эверет, — сказала мисс Тронтон. — Сядь, Эверет. Следующие тридцать минут ты проведешь со мной.

«Ну, — подумала она, — не так уж я стара, если еще могу их так осадить».

И ей совсем не пришло в голову, что несколько лет назад ни один ученик не осмелился бы передразнивать ее с задней парты. Но если бы мисс Тронтон об этом и подумала, она знала, кому адресовать свои обвинения.

— Война, — сказала бы она, как говорили осенью 1943-го люди во всем мире. — Все так изменилось с тех пор, как началась война.


ГЛАВА II


Констанс Маккензи закрыла духовку и, испуганно вскрикнув, выпрямилась. Ее муж тихо подкрался сзади и закрыл ей ладонями глаза. Когда она вздрогнула, он обнял ее посильнее, и Констанс расслабленно облокотилась на него.

— Не подкрадывайся ко мне так, — сказала она.

— Я просто не мог сдержаться, — прошептал Майк ей в затылок. — Когда ты так наклонилась у духовки, моя похотливость взяла верх.

— Для мужчины сорока одного года ты ведешь себя как молодой, — сказала она, чувственно поворачивая голову, когда Майк поцеловал ее в шею.

Он скрестил руки у нее на груди.

— А у тебя, — сказал он, дыша ей в ухо, — замечательное молодое тело для леди тридцати девяти лет.

— Прекрати, — сказала Констанс. — Мой пирог сгорит, если ты не прекратишь и не выпустишь меня.

— Пирог, — уничижительно сказал Майк, — кто хочет пирог?

— Никто, — повернувшись к нему лицом, сказала она и подняла голову.

Он поцеловал ее так, как всегда это делал, — сначала мягко, потом ищуще, потом с силой, а потом снова мягко.

— Четыре года, — хрипло сказал он, — а мне все еще кажется, что я с тобой в первый раз.

— Пирог, — сказала она, — определенно сгорит. Я чувствую запах.

— А ты знаешь, что у тебя грудь, как у девочки? — спросил он. — У тебя должна быть зрелая, опавшая грудь.

— Ты вообще знаешь что-нибудь о такте? — спросила она. — Но том, что всему свое время? Грудь — не предмет для дискуссий перед обедом.

Майк улыбнулся, немного отстранился от Констанс и заглянул ей в глаза.

— Что же нам тогда обсуждать? — спросил он, плотнее прижимаясь к ней бедрами.

— Пирог, — ответила Констанс с напускной суровостью. — Вот что. И еще рыбу, которая будет подаваться сегодня первой.

— Рыба, — сказал Майк и опустил руки.

— Да, рыба. Тебе полезно, — сказала Констанс.

— Пойду сделаю нам выпить, — печально сказал он. — Если мне предстоит есть рыбу, надо заранее укрепить свои позиции.

— Прикури мне сигарету, пока ты там, ладно? — крикнула Констанс удаляющемуся в гостиную Майку. — Сегодня пришел свежий «Маккол». Там напечатали рассказ Эллисон.

— Где?

— Лежит на столе.

Майк вернулся на кухню с двумя бокалами, двумя сигаретами и журналом. Он подал Констанс бокал и сигарету, уселся за кухонный стол и, попивая, начал листать журнал.

— Вот и он. Имеется название. «Осторожнее. Девочка на работе».

— Это о девушке, которая работает в рекламном агентстве в Нью-Йорке, — пояснила Констанс. — Она — карьеристка по натуре и хочет занять место своего босса. Ее босс — молодой и симпатичный человек, девушка не может с собой справиться и влюбляется в него. В конце концов, она приходит к выводу, что любовь важнее карьеры, и выходит за него замуж.

— Бог ты мой, — сказал Майк и закрыл журнал. — Интересно, она работает над романом, который собиралась написать?

— Не знаю. Подай-ка мне прихватку, — Констанс вытащила пирог из духовки. — Может, она оставила эту идею. В журналах хорошо платят, ты знаешь. А она еще так молода. Я всегда думала, что романист должен быть средних лет.

— Не обязательно, если у него талант, как у Эллисон. С другой стороны, мне тоже всегда казалось, что писатель, прежде чем сесть и успешно написать книгу, должен приобрести определенный жизненный опыт. — Майк хохотнул. — Интересно, работает ли еще редактор, который купил первый рассказ Эллисон. И еще, я думаю, знает ли он о том, какие последствия повлек за собой его поступок.

— Да, «Кот Лизы». Интересно, где Эллисон взяла идею для этого рассказа?

— Прямо у Сомерсета Моэма, — сказал Майк. — Когда рассказ выиграл приз, Эллисон действительно поверила, что она ворвалась в высшие литературные круги.

— Ну, во всяком случае, после этого она окончательно утвердилась в своем решении не поступать в колледж.

«Кот Лизы» был не самым хорошим рассказом. Семнадцатилетняя Эллисон написала его, будучи участницей конкурса, который тогда проводился в одном журнале. В журнале напечатали огромную иллюстрацию, на которой был изображен черный кот на фоне полуоткрытого окна с красными шторами и ваза с весенними цветами на столе.

«Напишите рассказ (не более пяти тысяч слов) к этой иллюстрации», — приглашал журнал читателей и предлагал первую премию в размере 250 долларов.

В то время для Эллисон более важно было то, что журнал обещал опубликовать в следующем выпуске рассказ-победитель. Эллисон немедленно приступила к работе. Это был рассказ об английском джентльмене, работающем в министерстве иностранных дел, который на годовщину свадьбы подарил своей неверной жене черного кота. Однажды этот джентльмен неожиданно днем вернулся из конторы домой. Печальное мяуканье кота привлекло его внимание, и он застал свою неверную Лизу в объятиях любовника.

Может быть, часто думал Майк, редактор, в чьи обязанности входило чтение работ конкурсантов, устал, или его растрогал печальный конец рассказа Эллисон, где английский джентльмен отправился, как это обозначила Эллисон, «внутрь страны», заразился чумой и умер. Во всяком случае, Эллисон была объявлена победителем, ей прислали чек на обещанную сумму и в следующем выпуске напечатали ее рассказ.

— Может быть, Эллисон повезло слишком быстро, — сказал Майк, отпивая из бокала. — Может, она так занята работой в Нью-Йорке, что ей просто некогда накапливать жизненный опыт.

Констанс автоматически накрывала на стол, скорее по привычке, чем сознательно, правильно расставляя тарелки и бокалы.

— Я никогда не верила в то, что она уехала надолго, — сказала она. — Мне казалось, она вернется месяцев через шесть, и вот теперь она в Нью-Йорке уже больше двух лет. Как ты думаешь, это после нашей свадьбы она стала чувствовать себя третьим лишним в семье?

— Нет, не думаю, — ответил Майк. — Хотя наши отношения с Эллисон никогда не были такими, какими бы мне хотелось. Мне кажется, она стала думать об отъезде после самоубийства Нелли Кросс.

Между Майком и Констанс было заключено своего рода молчаливое соглашение — когда бы они ни вспоминали ту пору тридцать девятого года, для указания времени событий они говорили о самоубийстве Нелли Кросс и никогда о том, что это случилось тогда, когда Эллисон узнала правду о своем отце и о своем рождении.