Грейс Металиус - Пейтон-Плейс

— Мы пришли навестить мальчика Окли, — сказали они Эвелин.

В этот момент в доме, кроме Нормана, никого не было, и у Эвелин наконец появился шанс поиздеваться над дочками ее покойного мужа.

— Боитесь, что в Пейтон-Плейс осудят, что вы не навестили своего израненного брата?

Так как это была правда, у «девочек Пейджа» не нашлось готового ответа. Они выстояли пять минут, выслушивая колкости от Эвелин, пока она не впустила их в гостиную, где сидел Норман. Это был первый раз, когда «девочки» были в доме Эвелин. Их лица, их поведение, то, как они говорили с ребенком, о котором годами злословили, — все говорило о том, что Эвелин не зря придумала свою «маленькую увертку».

— Вот видишь, — с триумфом сказала она Норману, когда «девочки Пейджа» ушли. — Что я тебе говорила? Уже лучше так, чем позволить людям говорить, что ты сумасшедший.

Что касается Нормана, ему казалось, что он существует в нереальном мире. Он все еще страдал от ночных кошмаров, и не все из них были связаны с войной. Его преследовал старый сон о мисс Гудэйл и ее коте. В этом сне у мисс Эстер всегда было лицо матери, а те двое, за которыми наблюдала мисс Эстер, были не мистер и миссис Кард, а Норман и Эллисон Маккензи. В этом сне Норман лишал Эллисон девственности, он был очень возбужден, но в эту секунду из Эллисон вдруг начинали выползать скользкие голубые черви. Они были ядовиты, и Норман убегал. Он бежал и бежал, а червяки ползли за ним. Иногда он просыпался в этом месте, весь в поту, задыхаясь от страха, но чаще всего он добегал до протянутых к нему навстречу рук Эвелин и достигал кульминации возбуждения, вызванного в нем Эллисон. Потом он просыпался с ощущением, что мама спасла его от страшной опасности.

Со временем «раненая» нога Нормана начала гнуться, и он стал подыскивать себе занятие. Кончилось тем, что Сет предложил ему должность, совмещающую в себе обязанности бухгалтера и менеджера по распространению «Таймс», и Норман приступил к работе. Он честно ходил на службу каждый день и приносил всю зарплату домой, маме.

Именно поведение Нормана «высветило» Родни Харрингтона в глазах города, так как Родни не воевал. Как только призыв стал реальностью, Лесли быстро подыскал ему работу на фабрике, которая превратила Родни в человека, «необходимого» в тылу. В Пейтон-Плейс было много злых разговоров по этому поводу. Некоторые говорили, что три человека из призывного комитета живут в домах, купленных в кредит по закладной, и более того, их сыновья тоже работают на фабрике на «необходимой» должности.

Позиция, которую занимал и которой радовался Лесли Харрингтон на протяжении многих лет, немного пошатнулась в 1939-м, а весной 1944-го была в серьезной опасности. Люди, которые считали, что со стороны Элсворсов было глупо подавать на Харрингтона в суд в 39-м, начали менять свое мнение. Тихое мужество Кэти Элсворс принесло Лесли больше вреда, чем если бы она стала говорить. Кэти вышла замуж за Льюиса незадолго до того, как его забрали в армию, и тогда же забеременела. Шла война, и многим людям становилось стыдно, когда они видели, как Кэти Уэллес одной рукой катит коляску по улице Вязов. Они смотрели на Кэти, которая ждала возвращения Луи и не унывала даже в самые черные дни, и начинали думать о Лесли Харрингтоне, который мог себе позволить немного облегчить жизнь Кэти.

— Две с половиной тысячи долларов, — говорил Пейтон-Плейс, — не особенно много, даже если он и оплатил счета за ее лечение.

— Лесли Харрингтон скорее продаст душу, чем расстанется с одним долларом.

— Нехорошо все это. Муж Кэти на войне, а сын Лесли дома.

— Кэти Уэллес получила слишком мало. Даже сорок тысяч не вернули бы ей руку, но ей бы жилось немного полегче. Она смогла бы нанять кого-нибудь, чтобы ей помогали с хозяйством и с ребенком. Я слышал, она так здорово управляется со всем, будто ей и не нужны две руки.

— И все-таки это позор, что Лесли так дешево отделался. Его сын тоже всегда выпутывается из историй и увиливает от неприятностей. Посмотрите, какая у него сейчас работа, а как он носится на машине, кажется, он не испытывает недостатка в бензине. А для всех остальных его отпуск ограничен.

— Родни всегда выпутывался из историй. Вспомните Бетти Андерсон.

— Я слышал, у него сейчас девчонка из Конкорда, мотается к ней каждый вечер.

— Когда-нибудь он свое получит. И Лесли тоже. Харрингтоны давно это заслужили.

И еще Лесли никак не мог точно сказать, когда он начал упускать ситуацию из рук. Он был склонен думать, что это произошло с организацией профсоюза на фабрике. Вещь для Пейтон-Плейс неслыханная и невиданная. Лесли рвал и метал, он грозил закрыть фабрику и всех навеки лишить работы, но, к несчастью для него, Лесли подписал с правительством контракт, который препятствовал этому, и рабочие знали об этом. С появлением профсоюзов все, как говорил Лесли, начало разваливаться на части. Это коснулось и банка. Люди начали пользоваться услугами банка, который находился в городе в десяти милях от Пейтон-Плейс. Раньше Лесли бы уволил человека, сделавшего это, но теперь профсоюзы мешали ему делать все, что он хочет. Лесли слышал, что, кажется, это Майкл Росси информировал рабочих о другом банке, и даже против этого Лесли Харрингтон был бессилен. Он потерпел поражение и на школьном комитете, что выбило его из колеи на несколько недель. Теперь школьный комитет считал, что мистер Росси лучший директор школ из всех, что когда-либо работали в Пейтон-Плейс. Весной 1944 года единственное утешение для Лесли было в том, что он смог уберечь своего сына от войны.

— Я еще отыграюсь, — говорил он Родни. — Вот подожди, кончится эта проклятая война, тогда увидим, как долго протянет этот профсоюз у меня на фабрике. Я уволю каждого сукиного сына, который сейчас на меня работает, и импортирую в Пейтон-Плейс целую новую популяцию.

Однако Питер Дрейк, который выступал против Лесли на судебном разбирательстве «Элсворсы против Харрингтона», смотрел на это по-другому.

— Спинной хребет «Каштановая улица» сломан, — говорил Дрейк. — Когда выбит один позвонок, весь хребет не может функционировать нормально.

Родни Харрингтона, как бы там ни было, совсем не интересовала ситуация на фабрике, или хребет «Каштановая улица», или другие перемены в Пейтон-Плейс. Родни, как всегда, интересовал только он сам. У него были две, совершенно отличных друг от друга позиции. Первая — это та, которую он должен занимать, и вторая — та, что он занимал на самом деле. Занимая первую, он говорил: «Нет ничего хуже этой «необходимой» работы. Я чувствую себя таким бесполезным здесь в Америке, пока наши ребята воюют там, за океаном». Обычно он говорил это какой-нибудь симпатичной девчонке, которая тут же начинала его утешать и говорить, что он просто «необходим» для нее.

— О, да? — стандартно говорил Родни. — Как необходим? Покажи-ка мне, малышка.

В ту скудную на мужчин осень 1944-го редкая девушка отказывалась выполнить эту просьбу.

Себе же Родни признавался, что он чертовски рад, что не служит в армии. Одна мысль о грязи, недоедании, тесных казармах и плохой одежде была ему отвратительна. Любой, кто хоть немного честен, согласится с ним, думал Родни. Просто так получилось, что ему повезло больше, чем другим, и он был благодарен судьбе за это.

И что хорошего может сделать для себя парень? рассуждал Родни. Даже если предположить, что парень может смотреть сквозь пальцы на все недостатки военной службы, что из того? Стоит посмотреть на этого Нормана Пейджа, у которого теперь нет половины задницы. Вернулся с войны, подыскал себе работенку в газете и все, что он получил, — несколько медяшек и нашивок, да негнущуюся ногу. Нет, сэр, это не для Родни Харрингтона, только не для него.

Он выжал газ, и его машина с полным баком бензина и на четырех отличных колесах быстро понесла его в Конкорд на свидание с девчонкой.

Она миленькая, это да, думал Родни, но если сегодня вечером он ее не получит, он велит ей проваливать. Есть полно других девчонок, которые будут только рады встретиться с гражданским, у которого полно денег и отличная машина.

С мыслью о том, что он «должен получить Элен», Родни притормозил у винного магазина на главной улице в Конкорде и купил еще одну бутылку рома. Элен «просто обожала» ром, смешанный с «кокой». Кроме рома, у него в бардачке было шесть пар нейлоновых чулок, которые должны сыграть свою роль в уговорах Элен.

— Ой, что это! — несколькими минутами позже воскликнула она, разглядывая чулки.

«Рычаг для спускания твоих трусиков», — подумал Родни, а вслух сказал:

— Хорошенькие чулки для хорошеньких ножек.

Элен не отреагировала на глупость этой фразы, у нее была страсть к приобретениям, как у белки осенью.

Вместе они провели приятный вечер. К десяти часам вечера они хорошо разогрелись ромом и были полны дружелюбия.

— Ты меня так хорошо понимаешь, — мурлыкала Элен, гладя его по руке.

— Да? — спросил Родни и обнял Элен, положив ладонь ей под грудь. — Да? — прошептал он напротив ее щеки.

— Да, — сказала Элен и прижалась к нему. — Ты разбираешься в самых чудесных на свете вещах. Книжки, музыка и все такое.

Самый большой недостаток Элен, подумал Родни, в том, что она смотрит слишком много фильмов. Она старается говорить и вести себя так, как, ей кажется, говорят актрисы, уставшие после тяжелого съемочного дня. Его поцелуи оставляли ее неподвижной. Плохо, что в каждый фильм не вставляют сексуальные сцены, подумал Родни, тогда Элен упала бы к нему объятья, как спелый виноград. Он со вздохом вспомнил девчонок, которые не были яростными поклонницами кино и которых он бросил. С Элен, видимо, это будет долгий и трудный процесс, а он совсем не был уверен, что игра, как говорят, стоит свеч.

— Мы подходим друг другу как персик и сливки, — мурлыкала Элен у его плеча.

— Как ветчина с яйцами, — сказал Родни и начал массировать ее грудь.

— Пирожное и мороженое, — хихикнула Элен и задвигалась под его рукой.

— Хот-доги и футбол, — сказал Родни и положил другую руку ей на бедро.

— Кстати, о хот-догах, — подпрыгнула на месте Элен. — Я проголодалась. Поехали чего-нибудь перекусим.

«Ну, вот тебе и раз, — подумал Родни. — Куплю ей эти чертовы хот-доги, дюжину, если хочет, но будь я проклят, если свяжусь с ней еще когда-нибудь».

Она хихикала всю дорогу из ее квартиры до машины и хихикала, действуя на нервы Родни, пока он вел машину к ближайшей закусочной для автомобилистов за городом. Родни молчал.

— О, милый, — хихикала Элен, дожевывая последний хот-дог. — Мой малышка сердится на свою крошку?

Странно, подумал Родни, вспомнив Бетти Андерсон. Он почти слышал ее раскаивающийся голос когда-то давно, летним вечером.

— Не сержусь, — ответил он, и снова ему стало жутковато от ощущения, что он уже говорил эти слова.

— Не сердись на меня, куколка, — прошептала Элен. — Я буду очень хорошей с тобой. Только довези меня домой, и я покажу тебе, какой могу быть. Я буду лучшей из всех, что у тебя были, вот подожди и увидишь.

Изображая, что его тоже не так-то просто заполучить, Родни посмотрел на нее и улыбнулся.

— Откуда мне знать? — спросил он.

И тогда Элен сделала самую волнующую вещь из всего, что он видел за двадцать один год. Прямо в машине, при свете закусочной и в окружении людей, которые сидели в машинах не дальше, чем в шести футах от них, Элен расстегнула блузку и показала ему грудь.

— Посмотри-ка сюда, — сказала она и положила свою ладонь на грудь. — Без лифчика. У меня самая красивая грудь из всех, с какими ты когда-либо играл.

Родни захотелось поскорее убраться со стоянки, и он резко завел машину. Элен не стала застегивать блузку, откинулась на сидении, выставив свою грудь на всеобщее обозрение. Каждые несколько секунд она глубоко вздыхала, чуть выпрямлялась и с нежностью проводила рукой по груди, слегка пощипывая себя за сосок. Родни не мог оторвать от нее глаз. Она напоминала ему персонаж из книжек, которые он называл «грязные книжки». Никогда раньше он не видел женщину, так влюбленную в свое тело, для Родни в этом было что-то безнравственное, запретное и возбуждающее.

— Дай я, — сказал он и потянулся к ней, продолжая вести машину на полной скорости в сторону Конкорда.

Элен резко от него отстранилась и крикнула:

— Осторожно!

Но было слишком поздно. Когда Родни достаточно пришел в себя, чтобы посмотреть вперед, грузовик с ярко включенными фарами, казалось, был уже над ним.

Каждую весну Декстер Хамфри председательствовал на Бюджетном комитете. В его обязанности входило выступать на городском собрании в качестве посредника. Он подходил к этому со всей ответственностью и звучно зачитывал каждый пункт из повестки дня, а каждое голосование предварял произнесенным замогильным голосом вопросом.