Сергей по очереди доволок до джипа меня, потом парня из вертолета. Выжимая из машины все, что только можно было выжать, доехал до ближайшего американского патруля и кое-как объяснил, что случилось. Впрочем, вид двух окровавленных тел говорил сам за себя, правда, потом оказалось, что кровь на парне была в основном моя. Американцы вызвали по рации санитарную машину, и нас повезли в ближайший госпиталь.

Как выяснилось позднее, тот парень отделался лишь сотрясением мозга, несколькими выбитыми зубами и ушибами, а потому покинул госпиталь буквально через несколько дней.

— Значит, это Серега Шульгин спас меня?

— Выходит, что так. Кстати, он передает тебе привет, — Самохин встал. — Ну, нам пора, Саша. Поправляйся. Сейчас решается вопрос о том, чтобы отправить тебя в Москву. Когда, конечно, это позволит твое состояние. А здесь тебе еще предстоит операция — насколько мы поняли из объяснений доктора. Так что держись.

Самохин и Филимонов по очереди пожали мою вялую руку и вышли из палаты.

Эх, Сергей! Какой кайф ты мне сломал, вмешавшись не вовремя! Ведь сказал же кто-то про упоение «бездны мрачной на краю»! А я стоял на краю бездны — и черный зрачок автоматного ствола призывно подмигивал мне. Я бы погиб героем, как Чапаев или тот же Александр Матросов, и, может быть, моим именем назвали бы какой-нибудь убогий переулочек на родине. А сейчас — я превратился в беспомощного жалкого калеку.

«Впрочем, — криво усмехнулся я, вспоминая тот последний миг, — не я ли обматерил тогда Шульгина, не я ли крикнул ему: «Что ты стоишь как пень?!»

Света

Прошло три дня.

В субботу вечером приехал сын. Днем она купила фарш, сделала котлеты — только для него, потому что теперь надо было экономить, как никогда.

Слава осунулся, был мрачен и молчалив. Под его глазами появились синие круги. Он даже не включил свой плеер, который боялся брать в общагу и который всегда слушал дома. Когда он, приняв душ, выходил в майке из ванной, Света со страхом бросила взгляд на его руки: вдруг те, кто ей звонил, уже посадили его на иглу?

Сын молча сел за стол. Обычно, приезжая домой, он набрасывался на еду как волк. Сегодня же равнодушно тыкал вилкой в котлету, погруженный в свои мысли. Она догадывалась — в какие.

Она все не могла заставить себя приступить к разговору, бесцельно открывая и закрывая дверцу посудного шкафчика, переставляя в нем тарелки и блюдца.

С чего начать? Знает ли он, что они звонили ей?

Наконец, глядя в напряженно приподнятые плечи сына, она спросила:

— Слава, как учеба?

— Что учеба? — буркнул он, продолжая ковырять котлету. — Учеба как учеба.

— А… вообще — ну, как дела?

— Нормально.

— Слава, нам надо поговорить, — решилась она. — Серьезно.

Его коротко стриженный затылок дрогнул. Сын повернулся и смерил мать тяжелым, угрюмо-враждебным взглядом. Словно перед ним стоял совершенно чужой, неприятный ему человек. Процедил:

— Ну, говори. Что там у тебя?

— У тебя. Мне звонили они.

Он вздрогнул, как от удара. Прекратил жевать.

— Кто — они?

— Перестань, Слава. Почему ты не рассказал, что залез в долги?

— Почему? Почему? Ты что — дура? Сама не понимаешь? — его голос сорвался на визгливый крик.

Такой грубости она от него еще не слышала. Никогда.

— Что толку рассказывать? У тебя нет таких денег! Откуда у тебя такие деньги?! Тебя саму вышвырнули с комбината в неоплачиваемый отпуск, забыла?! Даже если бы и нет — откуда ты взяла бы три с лишним тысячи баксов?

Он со злостью бросил вилку, и она со звоном упала на пол.

— Сынок, — она мягко коснулась его плеча, чувствуя подступивший к горлу комок. — Надо что-то делать… Может, обратиться в милицию? Есть же у них этот УБЭП или УБОП — как его там? Вон по телевизору показывают…

— Забудь. Если еще хочешь видеть меня живым…

Она похолодела.

— Кто они? Кто эти люди?

— А ты сама не догадываешься?

— Догадываюсь, — глухо проговорила она.

— Чего тогда спрашиваешь! — раздраженно произнес он. Отодвинул тарелку и уже более спокойным тоном продолжил: — Короче, я пошел с приятелем в зал игральных автоматов. Проиграл немного, захотелось отыграть хотя бы свое… Тут подходит один мужик. У меня, говорит, сын студентом был, как ты. Разбился на машине. Ты, мол, мне его напоминаешь. Предложил в долг. Выиграешь, говорит, отдашь. Дал пятьдесят долларов. Я поменял, стал играть. Выиграл немного, потом еще — короче, свое вернул и еще осталось. Отдал ему долг… Хотел уже уходить. Он говорит: а вдруг сегодня твой день? Если что, ты не бойся, я еще одолжу, парень ты порядочный. Я и подумал — а вдруг и правда мой день? Что, так не бывает, что ли? Взял у него сотню… Витька, ну, приятель мой, не будь дурак, слинял. А я остался. Ну и пошло-поехало… Я теперь думаю, что они многих лохов типа меня так разводят, — он помолчал. — Наркотиками, наверное, тоже торгуют: подходил ко мне однажды после лекций один из ихних, дерганый такой, глаза стеклянные.

— И он тебе… предлагал наркотики? — со страхом спросила она.

— Не, про долг напоминал.

Она облегченно вздохнула. Положила руку ему на плечо.

— Ладно, Слава. Время еще есть. Придумаем что-нибудь.

Как ей самой хотелось бы верить в это!

Сын дернул плечом, встал.

— Я пошел спать.

Она просидела на кухне до двенадцати ночи, продумывая все варианты. Наконец, пришла к выводу, что надо срочно дать объявление в местную газету. Что-нибудь типа «ищу любую высокооплачиваемую работу, можно круглосуточной сиделки…» Кто-то на работе рассказывал, что платил сиделке, которая ухаживала за его парализованной матерью, сто пятьдесят баксов. К примеру, если она нашла бы такую работу и попросила выплатить авансом, за десять месяцев вперед? Есть же у них в городе пожилые, прикованные к постели люди, которым нужен круглосуточный уход? Хотя, конечно, маловероятно, что кто-то вот так запросто даст ей полторы тысячи долларов вперед… Это во-первых. А во-вторых, все равно будет не хватать еще полторы. Но, по крайней мере, может быть, они, получив половину, согласятся немного подождать, отсрочить выплату всей суммы?

Света уронила голову на руки и разрыдалась.

Саша

Итак, моя командировка, похоже, заканчивалась. Я пробыл в Ираке чуть больше двух недель. «Прощай, Багдад…» Заголовок из той газетной статьи о моей несчастливой двоюродной сестре как нельзя лучше подходил к ситуации. Я вспомнил газетный снимок: молодая красивая женщина с большими печальными глазами на скамейке под пальмой, рядом с ней — смуглый, на мой взгляд, ничем не примечательный араб. Что ж, любовь зла…

Странным образом ее судьба как-то повторилась в моей: ее, эту Лену, которую я и видел-то всего пару раз еще когда был школьником, любовь погнала за тридевять земель. Меня — тоже. И тоже в Ирак. Ни в том, ни в другом случае ничем хорошим это не кончилось. А впрочем, чего я ною? Сам нарывался…

Что ожидало меня в будущем? Инвалидная коляска? Или вообще постель, с которой я даже не смогу подниматься? Или все же они сумеют поставить меня на ноги?

Через день после визита гендиректора и главного инженера пришел посетитель, которого я ожидал увидеть меньше всего. Еще точнее — не ожидал увидеть вовсе. Это был тот самый парень, которого я вытащил из вертолета.

— Хай, Алекс! — бодро приветствовал меня он — откуда только разузнал мое имя?

Гостю не доставало традиционной голливудской улыбки, но я догадался, что для последней ему не хватает нескольких зубов, потерянных при падении вертолета. Он был чуть бледен, на скуле красовался большой синяк, левая рука была в гипсе, но в целом выглядел неплохо — раз в десять лучше, чем ваш покорный.

— Ду ю спик инглиш? — осведомился он, пожимая мне руку и присаживаясь.

— Йес, я ду бат херово[3], — ответил я старой институтской шуткой.

Он, конечно, не понял.

— «Хир»… «ове»… уот ду ю мин?[4]

— Да ладно, — я махнул рукой. — Игра слов.

Повернувшись к приоткрытой двери, парень крикнул что-то, и полминуты спустя в палату вошел лысый мужчина лет сорока с еврейской внешностью.

— Здравствуйте, — приветствовал он меня, слегка картавя, как и положено людям его национальности. — А господин э… Шульгин сказал мне, что вы знаете английский. Думал, вы тут сами пообщаетесь, пока я говорю с врачом. Я переводчик. Илья Литвинов. Бывший русский, между прочим. Мои родители эмигрировали в США из Киева в середине семидесятых.

В его речи действительно не слышалось ни малейшего акцента.

Парень быстро и неразборчиво заговорил, и бывший русский, стоя за его спиной, начал переводить:

— Это мистер Джон Хэкетт. Он работает в Ираке с миссией ООН. Гуманитарная помощь местному населению, пострадавшему в результате военных действий, и все такое.

«За это благодарное население сбивает ООНовские вертолеты», — подумал я.

— А его отец — в компьютерном бизнесе. Очень влиятельная фигура. Начинал с самим Биллом Гейтсом. Стивен Хэкетт, может, слышали?

Я не слышал.

— Джон хочет поблагодарить вас за то, что вы спасли ему жизнь.

— Не преувеличивайте.

— Нет, нет, это действительно так, — заверил Литвинов. — Ведь если бы вы не вытащили его из вертолета за пару минут до взрыва, он сейчас не сидел бы перед вами.

— На моем месте так поступил бы каждый советский человек, — сострил я.

Шутка не дошла до переводчика, я понял это по его лицу: слово «советский» было уже основательно позабыто. Переводить ее американцу было тем более бесполезно.

— Между прочим, вы даже попали в интернетовские новости, — сообщил Литвинов, доставая из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги. — Хотите взглянуть? Ах, да, вам же будет трудно читать по-английски, — деликатно заметил он. — Вот, послушайте. «Рейтер. 14 июля. Сегодня во второй половине дня примерно в двадцати пяти километрах к юго-востоку от Багдада неизвестными лицами был сбит вертолет, принадлежащий миссии ООН. На его борту находилось трое сотрудников миссии и пилот».

«Значит, еще одного я не заметил», — отметил я про себя.

— «Двое российских специалистов с тепловой электростанции «Юсифия», проезжавших в районе падения вертолета, поспешили на помощь сотрудникам ООН. Один из русских, господин Лемешоный, сумел вытащить из вертолета сотрудника миссии Джона Хэкетта за несколько минут до взрыва машины и тем самым спас ему жизнь. При этом сам Лемешоный получил тяжелые ранения, поскольку скрывавшиеся неподалеку террористы открыли по нему огонь…» Ну, дальше не так интересно…

— Моя фамилия Лемешонок, а не Лемешоный. А в остальном — весьма польщен. Фото там, случайно, нет?

— Нет.

— Жаль. А то, глядишь, меня и на улицах начали бы узнавать.

— Это хорошо, что вы шутите, — похвалил Литвинов. — Значит, все не так уж плохо…

«Есть ведь и юмор висельника, — мысленно возразил ему я. — Пли его разновидность — юмор изрешеченного автоматными очередями индивида».

— Если хотите, я оставлю вам эту распечатку, — предложил переводчик. — На память.

— Оставьте, — равнодушно кивнул я.

Еще несколько минут разговор шел ни о чем, потом они стали прощаться.

— Врач сказал, вам скоро предстоит операция, — заметил переводчик. — Так вот, мы с Джоном желаем, чтобы она прошла успешно и вы как можно скорее… — тут он слегка запнулся.

Я готов был биться об заклад, что он собирался сказать «встали на ноги». Однако в последний миг мудрый и дипломатичный еврей Илья Литвинов почему-то заменил это на более расплывчатое «поправились».

Мне это показалось нехорошим знаком.

— Да, желаем, чтобы вы как можно скорее поправились.

Джон что-то негромко произнес, и Литвинов спохватился:

— Может быть, вам надо что-нибудь? Есть какие-то просьбы? Передать что-то кому-то в Союзе… э, в России? Мистер Хэкетт, я имею в виду отца Джона, часто бывает там по делам. Мы могли бы связаться с ним…

«Мистер Хэкетт не сможет вернуть мне любимую женщину. А больше мне ничего не надо».

Я покачал головой.

— Я очень хорошо знаю Хэкетта-старшего, — продолжал переводчик. — Джон — его единственный сын. Если бы вы знали, как они с женой трясутся над ним! Когда Джон объявил, что летит в Ирак с гуманитарной миссией, — это был целый скандал планетарного масштаба! Но ни запретить ему, ни отговорить его от этой поездки они не смогли. Думаю, отцу уже доложили о случившемся, теперь он, наверное, с ума там сходит! — Литвинов помолчал. — Вы все-таки подумайте, не нужно ли вам чего. Поверьте, господин Хэкетт умеет быть благодарным.