Игорь Матвеев - Пепел сгоревшей любви

Как оказалось, это были не просто слова. Но тогда я не знал об этом.

На следующий день она дала в одну из местных газет срочное объявление: «Ищу любую в/о работу на полный день, включая выходные. Можно сиделкой, няней».

Через два дня газета вышла, и Света стала ждать звонков.

Звонков не было — ни в этот день, ни на следующий.

Она догадалась пойти в читальный зал и посмотреть подшивки за прошлые месяцы. Ей сразу стало все ясно: объявлений типа «ищу работу сиделки» было довольно много — и ни в одном из них не было упоминания о том, что работа должна быть «в/о». Люди искали хотя бы какую-то.

Прошла неделя. Еще через неделю они будут звонить. Что ей сказать им? Что за неделю она ни на доллар не смогла продвинуться далее жалких четырехсот баксов?

Еще раз позвонить Виктору? Он — единственный, кто мог бы дать ей деньги. Объяснить все, как есть? Неужели он не поймет, что ее сын в беде?

Понять-то поймет — но все равно вряд ли расстанется со своей машиной. И вообще продать ее за такой короткий срок невозможно — разве что по бросовой цене или на запчасти. Он никогда на это не пойдет. Он рассудительный, трезвый, спокойный — посоветует, скорее всего, обратиться в милицию.

Она набрала его номер.

— Света? — она не услышала в его голосе особой радости.

— Виктор, послушай…

Она рассказала ему все. Полминуты он молчал, обдумывая услышанное. Потом проговорил:

— Знаешь, Света, не мудри. Обратись в милицию…

Потом действительно была сложная и многочасовая операция под общим наркозом, после которого я отходил долго и мучительно — блевал на серый пододеяльник. Результатов ее мне не сообщили, но ухаживающая за мной сестра-арабка в ответ на мой вопросительный взгляд неизменно улыбалась и с профессиональным оптимизмом говорила «о'кей». Не исключено, что это было единственное английское слово, которое она знала.

Я потерял счет времени, дни и ночи слились в один бесконечный черно-белый коридор, которым я шел — куда? Снова и снова я спрашивал себя: чего ты добился, поехав в Ирак? Искал смерти — а нашел несколько тяжелых ранений, из которых самым неприятным казалось мне почему-то самое легкое — в кисть руки: я понимал, что даже после того, как раздробленные кости срастутся, я уже вряд ли смогу взять хоть один аккорд на гитаре.

Но, видимо, операция и вправду прошла неплохо, потому что вскоре мне стало намного лучше, и черно-белый коридор окончился: меня стали готовить к отправке в Россию — вместе с несколькими другими пациентами российского и украинского происхождения, раненными в ходе непрерывных операций иракских повстанцев. В двадцатых числах августа нас отправили спецрейсом в Москву.

Последним, что я увидел на иракской земле, было ослепительно-синее безоблачное небо, которое я созерцал из-под бинтов одним глазом, пока санитары несли меня на носилках к эмчеэсовскому самолету.

Столица встретила нас моросящим дождем — и полудюжиной телерепортеров, не нашедших в мертвый летний сезон более достойных новостей. «Вам бы туда, ребята, вот тогда ваши репортажи вышли бы и правда незабываемыми!» — с сарказмом подумал я. Одному из журналюг удалось как-то прорваться прямо на взлетную полосу, и я, скосив глаз, видел, как он мечется с диктофоном между ожидавшими раненых санитарными машинами. Меньше всего мне хотелось появиться на голубом экране кого-нибудь из своих знакомых в таком жалком виде, и я мысленно взмолился, чтобы этот вурдалак телеэфира обошел меня своим вниманием: для таких чем страшнее изуродован пациент, тем выигрышнее картинка. К счастью, он нашел себе другую жертву.

Знаете, что поразило меня больше всего, когда я очутился в московской больнице? Палата! Огромная, светлая, с высоким потолком, с голубыми шторами на окне. Нет, до сих пор я сам не испытывал на себе прелести родной медицины, но срабатывал стереотип не раз виденного по телевизору: койки, выставленные прямо в коридор, палаты с втиснутыми в них десятками больных, мятые одеяла, страждущие глаза пациентов.

А здесь я оказался один в большом помещении, рассчитанном не более чем на двоих — судя по пустой, аккуратно застеленной кровати у противоположной стены. В углу палаты на тумбочке возвышался внушительных размеров телевизор «Самсунг», на столике у большого окна стояла ваза с цветами. На тумбочке рядом с моей кроватью лежали пачка свежих российских газет и телевизионный пульт. На стене над кроватью висел телефонный аппарат.

— Это частная клиника? — спросил я у доктора, появившегося часов в девять утра в сопровождении медсестры.

— Я бы не сказал, — неопределенно ответил тот.

— Тогда что же?

— НИИ хирургии и травматологии.

— А почему отдельная палата?

— Вы против? — насмешливо поинтересовался он.

… В тот день мне сменили постельное белье, повесили чистое полотенце, провели в палате внеочередную влажную уборку.

— Не иначе, моим здоровьем решил поинтересоваться Путин? — шутливо спросил я у сестры.

Девушка лишь загадочно улыбнулась.

Но российский президент почему-то не приехал. Зато около двенадцати часов дня в палату вошел седовласый господин лет шестидесяти в безукоризненном сером костюме. Он поразительно напоминал состарившегося Джона Хэкетта, и я сразу понял, что это его отец. За ним в комнату вошел молодой мужчина.

Хэкетт чуть поддернул брюки и опустился на стул, услужливо подвинутый его сопровождающим к моей койке. Не сел, а именно опустился — настолько веско и внушительно выглядело это простое действие. Прокашлялся, что-то тихо сказал.

— Господин Стивен Хэкетт занимается компьютерным бизнесом. Возможно, слышали — «Эс-Эйч электроникс»? — перевел молодой мужчина и пояснил: — Я — Берт Хиггинс, личный секретарь и переводчик господина Хэкетта.

— Очень приятно. Александр Лемешонок.

— Джон передает вам привет. Он сейчас у матери в Балтиморе.

— Спасибо, — поблагодарил я и почему-то подумал: «Интересно, вставил ли он себе зубы?»

Какое-то время Хэкетт молчал, видимо, собираясь с мыслями.

— Вы спасли моего единственного сына, — проговорил он наконец.

«Ну что ж, раз они все об этом говорят, так оно, видно, и есть», — решил я. Теперь я начал догадываться, кому обязан такой роскошной палатой.

— Знаете, у нас долго не было детей, — продолжал гость. — К каким только специалистам ни обращались я и моя супруга! Ничего не помогало. С ней все в порядке, со мной тоже — а детей нет! Потом вдруг — раз, в один прекрасный день, она обнаруживает, что забеременела! Когда ей было уже тридцать пять, представляете? Поневоле поверишь в Господа Бога!

Он вдруг виновато улыбнулся.

— Простите, мне следовало сначала спросить о том, как вы себя чувствуете…

Чтобы не огорчать его, я заверил, что мне значительно лучше. Господин Хэкетт удовлетворенно кивнул.

— Я говорил с врачами. Вам придется полежать еще некоторое время. Я так понял, вы не из Москвы?

— Не только не из Москвы, но даже не из России, — сообщил я. — Из Белоруссии — если вы, конечно, слышали о нашей республике.

Он кивнул.

— Слышал. От Джорджа Сороса. Ему приходилось бывать в вашей республике.

— Это который миллионер, что ли?

Хэкетт снисходительно усмехнулся.

— Он бы, наверное, обиделся, если бы услышал, как вы его обозвали. Миллиардер.

«Сорос! Во, блин, с какими людьми водит дружбу Хэкетт-старший! И какого черта понесло его сына в этот Ирак?! Может, его тоже бросила любимая женщина?»

— Знаете, мистер Алекс, — словно догадавшись, о чем я думаю, вновь заговорил Стивен. — Это, наверное, у Джона мои гены. В шестьдесят седьмом я сбежал из дому, поселился в колонии хиппи в Сан-Франциско. Наркотики, музыка, свободная любовь… и так полтора года. Наверное, я так и умер бы там где-нибудь от передозировки, как многие мои приятели. Меня вытащил отец, разыскал на Хейт-Эшбери — это, знаете, район, где впервые поселились «дети-цветы»[5]. Как видите, история повторяется: тогда чуть не погиб я, сейчас — мой сын. Эх, скольких проблем можно было бы избежать в этой жизни, если бы только дети слушались своих родителей! — вздохнул он.

Я тут же вспомнил свой последний разговор с матерью. Право слово, ей нашлось бы о чем поговорить с господином Хэкеттом.

— Мне трудно выразить словами, как я благодарен вам. Если бы что случилось, не знаю, как я — мы с супругой… — его глаза подозрительно заблестели, но он совладал с собой и через минуту продолжил:

— Я знаю, что у вас, русских, есть поговорка: «Из «спасибо» э… пальто не сошьешь» (очевидно, когда-то Берт или кто-то другой неправильно перевел шефу слово «шуба», и тот козырял ей теперь в слегка модифицированном виде). Но кроме «спасибо» вы получите еще кое-что. Только давайте дождемся, пока ваше состояние станет еще более стабильным.

Он помолчал.

— Как вам здесь?

— Нормально. Спасибо.

Мой гость поднялся.

— Ну, не буду больше утомлять вас, господин э… Лемо… Леми…

— Лемешонок. Можно Александр. Или просто Алекс.

— Хорошо, Алекс. Рад был познакомиться. Я еще зайду.

Он пожал мне руку, кивнул и вышел.

Со времени разговора с неизвестными вымогателями она со страхом ждала нового звонка, с трудом подавляя в себе желание вообще отключить телефон. Но здравый смысл подсказывал ей, что это приведет лишь к обострению отношений с ними, к тому же она должна быть в курсе их планов.

Они позвонили ровно через две недели. И снова в полночь.

— Светлана Сергеевна? Здравствуйте, это опять я. Простите, что опять так поздно. Надеюсь, узнали? — послышался тот же вкрадчивый ненавистный голос. — Ну как вы?

— Послушайте, как вас там, «друг Славы», давайте сразу к делу, — с трудом сдерживаясь, проговорила она. — Вас ведь интересует не как я, а как ваши деньги!

— Ну, где-то так, Светлана Сергеевна. Так как наши деньги?

— Я собрала уже половину суммы, — соврала Света. Скажи она, что за две недели ей удалось наскрести всего четыреста, — кто знает, как бы стал реагировать этот тип? — Полторы тысячи. Но за оставшуюся неделю я вряд ли смогу собрать еще столько же. Дайте мне хотя бы месяц.

— Нет, — голос ее собеседника потерял вкрадчивые нотки. — Мы же с вами договорились: три недели и ни дня больше! И, позволю заметить, что полторы тысячи — не половина суммы, несколько меньше.

Как ей не хотелось унижаться перед этой сволочью, боже мой! Но на карту была поставлена жизнь Славы, жизнь ее единственного сына!

— Ну пожалуйста, — ее голос дрогнул, — дайте еще хоть несколько лишних дней. Ну, давайте, я сама отработаю, сделаю все, что хотите…

Мужчина хихикнул.

— Эх, Светлана Сергеевна. Простите меня, но в вашем возрасте уже невозможно заниматься тем, за что быстро и безболезненно можно получить кучу баксов. Вам ведь уже за сорок, если не ошибаюсь? Ну, вот, а все туда же — «отработаю»! Ладно, только из уважения к вам: срок заканчивается через неделю, но мы добавим к нему три дополнительных дня. Итого: через десять дней вся сумма должна быть готова, после чего я сообщу вам, как ее передать. Три тысячи пятьсот долларов. Ясно?

— Ясно, — пролепетала женщина.

Всего три лишних дня! Они же ничего не дают! Но десять дней все же лучше, чем семь.

— Всего хорошего, Светлана Сергеевна. Кстати, каждый день вижу Славу, когда он идет в университет. Хороший у вас парень…

Света побледнела от злости. Если бы этот сукин сын оказался сейчас рядом, она бы бросилась на него и зубами вцепилась бы ему в глотку!

Но она даже не знала, откуда он звонит.

Через двенадцать дней две медсестры, Нина и Люда, вкатили в палату инвалидную коляску, вынули мое беспомощное тело из кровати и усадили в это чудо техники, сверкающее хромированными деталями. Мои худые ноги в пижамных брюках болтались, как две лианы. Девушки придали мне наиболее удобную с их точки зрения позу, потом Нина пояснила:

— Саша, все управление здесь, в правом подлокотнике. Эта кнопка — поехали, красная — стоп, вот переключение скоростей, повороты — налево, направо. Задний ход. Можно регулировать наклон спинки, высоту подлокотников. Мотор электрический. Коляска американская, наши попроще. Подарок господина Стивена.

Ах, вот на что он намекал, когда говорил, что я получу «еще кое-что»! Черт его побери, этого жадюгу: мог бы и «тойоту» подарить — с управлением для инвалидов!