Рада не знает Валеру, не видела. Он ее видел в «Эгоисте» несколько раз, а она его – нет. Поэтому не нужно, чтобы он

подходил к ней, разговаривал. Напугает еще, переклинит ее снова, и все, — Гера ее потом точно не соберет. Пусть уже сидит

со своей Кузькой там, накидывается, пока он сам не приехал. Сам ее заберет, Белку свою пьяную.

Не помня себя, Гергердт несется по мокрой дороге, забыв про правила движения и безопасность.

Дождь. Снова хлещет дождь. Уже снегу скоро выпадать, а у них все вода с неба. Все моет и моет. Будто что-то отмыть

получится. Снегом надо землю засыпать, тогда и вся грязь прикроется.

Паркуется около клоповника, в котором девки решили нажраться. Вздыхает глубоко, старается взять себя с руки.

Только холодок в районе солнечного сплетения не дает погрязнуть в бесконечной злости. Тревога его холодит, боязнь за

Раду.

Не идет сразу к барной стойке, где, по словам Иванова, разместилась честная компания, останавливается около

охранника. Тот напрягается, глядя в мрачное лицо Гергердта. Гера не спешит, светит перед рожей бритоголового визиткой.

— Фамилию узнаешь?

Тот вчитывается, разбирает золотистые буквы на черном фоне. Кивает.

Гера сует ему визитку в нагрудной карман пиджака.

— Я тут у вас пошумлю немного. Слегка. А ты не суетись. Завтра позвони, решим все миром.

Тот снова кивает, и Гергердт проходит в зал. Уши закладывает. То ли от нетерпения, то ли от громкой музыки.

Иванов молодец. Дал такие точные координаты, что по залу можно идти вслепую. Гера без труда находит Раду и ее

подружку. Дружинина точно не в адеквате уже. Локти на столе. Руками поддерживает голову, лоб опущен. Она сидит, не

шевелясь, смотрит в одну точку, в свой стакан. Или не смотрит. Гера не видит, открыты ли у нее глаза. Зато он видит, как

веселится Кузя, отхлебывая из узкой стопки, и, улыбаясь, жмется в какому-то долбо*бу справа.

Но улыбка ее сползает с намалеванного лица. Черты его, как будто опускаются, отплывают от страха, блекнут на глазах,

как только она замечает Геру. Видно, что она бы соскочила и унеслась куда-нибудь при его виде, но не успевает. Да и не в ее

состоянии делать такие резкие движения.

Гера хватает Наташку за горло, сжимает так, что у нее краснеют щеки и выпучиваются глаза.

— Когда я звоню, надо брать трубку! — яростно рычит он. — Когда я задаю вопросы, надо отвечать сразу! — Отшвыривает

ее от себя. Наташка падает, с ревом заваливается между высоких барных стульев, сметая со стола чьи-то стопки и стаканы.

Тот мудак, к которому она так страстно жалась, видимо, только понял, что произошло. Долго же до него доходит. Гера за

эти пять секунд мог ей шею свернуть при желании. Один резкий поворот головы и все — Наташка больше никого не согреет.

Хахаль этот дергается, чтобы привстать. Гергердт тут же хватает его за грудки, протаскивает по барной стойке и

зашвыривает под ноги к бармену.

Детский сад, ей-богу! Сопли еще подтирать не научился бл*деныш, а все туда же.

Теперь только Дружинина поднимает на него взгляд. Реагирует на вопли, грохот, звон разбитого стекла. Взгляд у нее

бессмысленный. Пустой.

— Ой, любовничек, — говорит она, едва шевеля губами.

Узнала. И то хорошо. Только вот…

В рот вашу мать! У нее лицо белее простыни, а губы уже синие.

Гера хватает ее за плечи, стаскивает со стула, зажимает в стальной хватке и, чуть приподнимая над полом, тащит к выходу.

На улицу. К машине. Он не забирает ее пальто из гардероба (или в чем она там была), не знает, где ее сумочка. Насрать на

все. Он вытаскивает ее на улицу, волокет к своему джипу, заталкивает на переднее сиденье, пристегивает. Быстро садится

за руль и несется домой на запредельной скорости.

— Рада! — орет, когда притормаживает на светофоре. Все-таки иногда он притормаживает, иначе убьет обоих. — Рада!

Она поворачивает голову на его голос. Глаза закрыты. Но хоть как-то реагирует. Если бы не ремень безопасности,

сползла бы уже под сиденье.

— М-м-м, — что-то мычит. Шепчет нечленораздельно.

— Что пили? Что?! Водку? Коньяк? — допытывается он. Они точно пили что-то ядреное, от нее несет крепким спиртным.

— Все, — выдыхает она, — и водку, и коньяк… все пили. И таблетки… — добавляет она, и тот холодок в груди у Геры

превращается в лед.

— Какие таблетки?! Какие?! — ревет он.

— Тр-р… мои… — Она поднимает слабую руку и отмахивается от воздуха. Хочет отмахнуться от Геры, но он уже

отклоняется от нее, сжимает руль и вдавливает педаль газа в пол.

— Дура ты такая! У тебя же сейчас сердце остановится!

— Ну и пусть остановится… пусть, — кривит губы. Отворачивается к окну.

— Рада! — снова рявкает он. Протягивает руку и хлопает ее по щеке. — Рада! Сколько ты их выпила? Сколько?!

Она морщится от его рева. Он орет прямо ей в ухо.

— В обед две… потом еще две… потом еще… или уже нет… не помню.

Не банку в себя высыпала. И то ладно.

Везти ее в больницу сейчас — терять драгоценное время. До дома пятьсот метров осталось. Если что, скорую можно

вызвать. Но это в крайнем случае.

Вот идиотка же...

Когда Гера вытаскивает Раду около дома из машины, уже не особо деликатничает. Закидывает ее на плечо. Она тяжелая,

безвольная. Кукла.

Он устраивает ее на кухне, усаживает на пол, прислоняет спиной к шкафу. Стягивает с себя куртку и лезет в ящик с

лекарствами. Высыпает в литровый графин пачку белого порошка и делает раствор. Опускается рядом на корточки, хлещет

Раду по щекам. Она не приходит в себя. Не реагирует. Артём сжимает зубы, решительно вздыхает и ударяет ее по лицу еще

раз. Сильно. Бл*ть, если она сейчас не очнется, он ее так точно искалечит. Еще раз бьет по лицу. Ладонь горит. Рада

открывает затуманенные глаза.

— Ты кто? — почти беззвучно.

— Положите на комод…за квартиру за январь. Пей! — подносит к ее губам стакан. — Хлебай давай!

— Мне плохо, — стонет.

— Вот и пей. Это лекарство. И будет хорошо. Пей! — Придерживает ее голову.

— Гера, это ты?

— Я. Пей, Белочка моя, пей.

— Не-е-е, — кривится она и мотает головой. — Ничего не хочу, мне плохо. — Закрывает глаза.

Он встряхивает ее. Она стукается затылком о шкаф и распахивает ресницы.

— Радочка, пей. Пей, пожалуйста. Давай…

— А это не водка? Водку не хочу… — морщит нос и отворачивается.

— Нет, не водка. Вода, просто вода.

Она пьет. Захлебываясь, опустошает стакан. Немыслимыми уговорами и героическими усилиями он вливает в нее еще

один. Два стакана… А в нее бы литра два влить…

Рада снова закрывает глаза. Но часто дышит и откликается, когда Артём зовет ее. Только сейчас он снимает с нее сапоги.

Она подтягивает колени к груди.

— Мне плохо, — шепчет.

Он подхватывает ее, приподнимает. Но сама она еще идти не в состоянии. Гера переносит ее в гостевую ванну. Ставит

перед унитазом, колени у нее сами подгибаются.

Собирает волосы в кулак. Пригибает ее голову вниз. Рада сразу начинает отбиваться. Ее охватывает паника.

— Не надо, не хочу. — Рвано дышит, как будто задыхается.

— Тихо! — Он крепко держит ее за волосы. Другой рукой закрывает рот, чуть надавливая пальцами на челюсть. — Тихо!

Рада! Девочка моя, дорогая моя, давай! Тебе плохо. Тебя тошнит. Надо. Давай. Надо, чтобы все вышло. И сразу станет

хорошо. — Он четко говорит, прямо ей в ухо.

— Гера, это ты? — Она безвольной рукой шарит по его груди.

— Это я. Я. — Убирает руку от ее лица, достает из кармана джинсов цепочку. Хорошо, что не выложил. Вкладывает кулон ей

в руку, зажимает ее хрупкие бессильные пальцы в кулак. Хрен его знает, зачем он ей, но во время секса она за него

хваталась, за кулон. — Это я. Я.

Кажется, Раду это успокаивает. Она дышит ровнее, не бьется в его руках испуганной птицей.

— Мне плохо, — вымученно стонет.

— Тебе плохо. Тебя тошнит. Надо вырвать. Чтобы все вышло. Давай. — Пригибает ее.

— Я не могу, — хнычет. Но главное, не сопротивляется, не паникует. Им только сейчас флешбэка не хватает для полного

счастья.

— Давай. Два пальца в рот.

— Я не могу. — Она хнычет. Начинает плакать. — Не могу-у-у… — стонет и сплевывает слюну. У нее полный рот слюны.

— Интеллигенция, мать твою, сначала блевать научись, потом водку жрать будешь.

Немного надавливает ей на челюсть, и когда она приоткрывает рот, глубоко засовывает пальцы, раздражая корень

языка.

Ее выворачивает. Наконец-то. Скручивают мощные судороги, и она плачет, едва успевая дышать между рвотными

спазмами. Когда опустошается полностью, он дает ей полотенце. Она прячет в него лицо и воет. Воет в махровую ткань и

бубнит что-то непонятное.

Гера ее не слушает. Он идет на кухню, приносит ей мутноватый раствор.

Раде так плохо, что она не сопротивляется. Пьет, чтобы прогнать кислоту, что обожгла носоглотку и горло. Все выпивает и

снова склоняется над унитазом. Потом снова пьет…

Дождавшись окончания рвотной агонии, Гера оттаскивает Раду на середину ванной комнаты и укладывает прямо на пол.

Она снова замолкает, закрывая глаза. Он принимается расстегивать пуговички на ее черной рубашке.

Сдохнуть можно, пока их все расстегнешь!

Ухватывается за края полочек, разрывает блузку. Пуговицы разлетаются в разные стороны и со звоном прыгают по

мрамору. Сдирает с нее джинсы и белье. Затаскивает в душ и включает воду.

Холодная вода сразу приводит Дружинину в себя. Она встряхивается, начинает дрожать и скулить. Жалуется, что ей

холодно и просит отпустить. Но Гера не отпускает. Он крепко держит Раду, прижимая к себе спиной. Обхватывает руками ее

тело, сдавливает железными тисками. Хорошо, что сам не разделся, так держать удобнее. Ее голое мокрое тело не скользит

по нему.

Она все плачет. И начинает злиться. Значит, в себя приходит.

— Отпусти меня… мне холодно. Ты изверг…

— Я хуже.

— Как я вас всех ненавижу. Все вы мужики суки, мрази, как я вас ненавижу. И ты такой же!

— Я хуже. Заткнись уже.

— Я того мальчика Геру люблю, а тебя я ненавижу! И вообще, я тебя бросила!

— Угу, — гмыкает он и прибавляет холодную воду, струи становятся ледяными.

Радка замолкает стучит зубами и скулит. Может, и сказала бы чего, но не может. Язык от холода не ворочается, у него,

собственно, тоже.

Гера стоит с ней в ледяном душе столько, сколько сам может выдержать. Потом выключает воду. Непослушными руками

оборачивает вокруг ее дрожащего бесчувственного тела полотенце. Сбрасывает с себя мокрую одежду. Тащит Радку в

кровать. Она все скулит как собачонка. Он заворачивает ее в одеяло. Оно тонкое. У него где-то было теплое одеяло.

Натягивает теплый свитер и сухие джинсы. Замерзшие пальцы еле справляются с пуговицей на поясе. Ищет толстое

одеяло, стаскивает его с самой верхней полки одного из шкафов гардеробной. Возвращается в спальню. Включает

светильник.

— Не спать! — Заворачивает Раду в одеяло. У нее стучат зубы. Ее колотит от невыносимого холода. Она вся сжимается,

ёжится. Но это уже не смертельно.

Теперь дает Раде активированный уголь. Она глотает черные таблетки, запивает их водой, начинает икать. Артём

оставляет ее ненадолго и спускается на кухню. Кофе. Срочно нужен кофе. Много. Ей еще рано спать. Надо, чтобы пришла в

себя, начала говорить связно, связно думать. Хоть немного.

Приносит кофе. Он горячий, его невозможно пить. Мешает ложечкой в кружке. Громко стучит по краю.

— Не спать!

Дружинина морщится от резких звуков.

— Голова болит.

— Отлично. Отходняк пошел. Ну-ка, скажи мою фамилию? — тестирует на трезвость.

— Гер-р…

Конечно. Она свое-то имя не в состоянии произнести, не то что его фамилию.

— Давай. Попей. — Приподнимает ее, усаживая на кровати.

Рада берет кружку дрожащими руками. Гера придерживает ее, чтобы она не опрокинула кофе на себя. Она пьет мелкими

глотками. Кривится, морщится, иногда икает, но пьет. Он же горячий, а ей так хочется согреться, чтобы зубы не стучали, и